— сердито говорил Аниной комендант.— Я хотел делать им радость, а они... Чем вы объясняете это, госпожа Анина?
— Вы уже объяснили, господин комендант,— свинством.
Несколько пар пробовали танцевать под праздничную музыку оркестра. У елки появился молодой немецкий солдат, одетый скоморохом. Он принялся выделывать фокусы, спотыкался, падал, изображая пьяного. Но над его ужимками смеялись только немецкие солдаты. Комендант подошел к худенькому большеглазому пареньку, державшему в руке старенькую скрипку.
— Умеешь? — поощрительно спросил комендант.
— Умею, я и петь умею,— улыбнулся паренек.
— А почему твои товарищи не пришли?
— Боятся.
— Кому боятся?
— Вас боятся, говорят, вы собираете молодежь, чтобы угнать в Германию.
— А ты не есть боишься?
— Нет, я не боюсь. Комендант сказал:
— Ты молодец. Как твое имя зовут?
— Макаром.
— Ну, играй, Макар, мы слушай тебя.
Актеры Аниной окружили Макара. Подошли и солдаты. Парень провел по струнам смычком.
Послышалась легкая, веселая мелодия. Скрипач отбивал ногой такт, большие глаза его блестели. Он стал подпевать музыке, сперва тихо, потом все громче и громче.
Штейн вдруг ударил Макара сапогом в живот, паренек, уронив скрипку, упал на пол.
— Что вы делаете, господин комендант? — крикнула Анина.— Зачем вы его бьете? Ведь это больной, ненормальный парень!
Но Штейн был разозлен. Он поднял упавшую на пол скрипку и, размахнувшись, ударил ею об стену. Скрипка разлетелась на куски.
— Ну, хорошо, хорошо, вы меня еще узнаете! — прокричал комендант и пошел к двери.— Я вам покажу, собачьи свиньи!
На рассвете на всех городских перекрестках стояли автоматчики, а на площади были установлены пулеметы. С утра в день Нового года солдаты врывались в дома. Там, где им не сразу отпирали, они вышибали двери, и, угрожая автоматами, выгоняли на улицу девушек и парней — всех, кто выглядел старше пятнадцати лет. Солдаты вели задержанных в помещение кинотеатра. Но елки, украшенной лампочками и пестрыми игрушками, в кинотеатре уже не было.
То там, то здесь слышалась трескотня автоматов — это солдаты стреляли по тем, кто пытался бежать.
До полудня солдаты продолжали гнать к кинотеатру группы задержанных. Весь день, до позднего вечера, на площади слышались плач и проклятия матерей. Здание кинотеатра было оцеплено автоматчиками, у входа стоял пулемет.
На следующее утро порожний товарный состав подошел к Вовчинскому вокзалу, и тогда всем стало ясно, что молодежь угоняют в Германию.
В полдень к кинотеатру подъехали двенадцать грузовых автомашин с открытыми кузовами. Автоматчики распахнули двери кинотеатра, и толпа многоголосо зашумела. Послышались крики, плач девушек, брать парней. Под дулом автоматов молодежь загоняли в машины,— увозили на вокзал.
Митю и Колю старик Бабенко запер в своей комнате, чтоб они не вышли на улицу и не попали в беду.
Когда мальчики остались одни, Мите удалось раскрыть ставни, распахнуть окно, и оба они выпрыгнули на улицу. Перелезая через заборы, крадучись по дворам, они пробрались к вокзалу. Все перекрестки были оцеплены — немцы преградили дорогу отцам и матерям, рвавшимся к вокзалу, чтобы проститься с детьми. Прячась, ползком, мальчики добрались до вокзала и увидели толпу молодежи, оцепленную автоматчиками. Слышалось пыхтение стоявшего под парами паровоза. Солдаты ударами автоматов загоняли молодежь в вагоны, избивали непокорных.
Коля заплакал. Ведь и Зину схватили и увели. Мальчики всматривались в толпу, но Зины они не увидели. Может быть, ее уже загнали в вагон?
— Что разревелся, маленький, что ли? — угрюмо сказал Митя.
— Тебе что! — ответил, всхлипывая, Коля.— Мою сестру увозят, не твою.
Он вытер рукавом слезы.
— Митя,— сказал Коля,— я так не могу! Я пойду туда.
— Куда? — Митя с изумлением посмотрел на него. Коля махнул рукой в сторону вокзала.
— Пойду, может быть, увижу Зину. Мне еще нет пятнадцати лет, меня они все равно не возьмут.
И Коля пошел к вокзалу.
— Колька! — крикнул Митя.— И я с тобой!
— Стой, стой, глянь! — вдруг проговорил Митя. Немцы-конвоиры стали тревожно поглядывать
вверх,— послышалось быстро нараставшее гудение самолетов. Неужели и на этот раз советские летчики пришли на помощь несчастному городу?
Еще не было ясно, чьи воздушные машины идут в сторону Вовчи. Но гудение моторов было таким мощным, грозным, что среди немецких солдат произошло замешательство. Послышались крики: «Русь, русь!»
И тут же десятки молодых голосов закричали: «Наши, наши летят!»
Задержанные, воспользовавшись замешательством стражи, бросились врассыпную. Замешательство немцев было недолгим — самолеты шли не на Вовчу, видимо, у них была другая цель,— они летели на запад, в сторону Харькова.
Бежать удалось немногим, но все же несколько парней и девушек спаслись, спрятались в пустырях и в привокзальных оврагах. А кое-кому удалось добраться до Холодного Яра.
В этот день неизвестно куда исчезли актеры Аниной. Исчезла и она сама...
Вечером в кабинет «веселого» коменданта зашел капитан Шварц. Комендант пил кофе. Он предложил и Шварцу выпить стакан кофе, но тот отказался.
— Трудно покорить этот проклятый народ, капитан,— проговорил комендант,— мы имели совершенно ложное представление о них.
— Вы просто устали, майор. Когда их армия будет уничтожена, прекратится и сопротивление населения.
Комендант прихлебнул кофе.
— Может быть, и в самом деле у меня расшалились нервы, может быть. Тем не менее я отказываюсь понимать этот народ.
В кабинет вошел лейтенант Миллер.
— Лес горит, господин майор,— сообщил он, вытягиваясь у стола.
— Ну и пусть горит! — отмахнулся комендант.— Нам-то что.
Комендант и капитан Шварц подошли к окну, долго всматривались в далекое зарево.
— Нет, это не пожар, Миллер. Это вновь горит костер на могиле партизана,— сказал Шварц.
Комендант вернулся к столу, отхлебнул глоток кофе.
— Зачем они зажигают этот костер, с какой целью? Что это — напоминание, угроза?
— Не понимаю,— покачав головой, сказал Шварц.
— Значит, все-таки в этом лесу есть партизаны?
— Не думаю. Я убежден, что это действуют только диверсанты. И все же я полагаю, что надо загасить этот костер. Бандиты могут подумать, что мы боимся их.
Штейн задумался.
— Нет, я не пошлю ночью в лес своих солдат. Горит и пусть себе горит!
Всю ночь на могиле Билика пылал костер...
В эту ночь Олесь Григорьевич Бабенко, крепко заперев ворота, при тусклом свете свечи писал свою летопись:
«Я обращаюсь к вам, будущие люди, к вам, которые будут жить без страха и тревоги на свободной, счастливой земле. Своим слабым пером я хочу описать зверства варваров двадцатого века в моем родном городе Вовче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
— Вы уже объяснили, господин комендант,— свинством.
Несколько пар пробовали танцевать под праздничную музыку оркестра. У елки появился молодой немецкий солдат, одетый скоморохом. Он принялся выделывать фокусы, спотыкался, падал, изображая пьяного. Но над его ужимками смеялись только немецкие солдаты. Комендант подошел к худенькому большеглазому пареньку, державшему в руке старенькую скрипку.
— Умеешь? — поощрительно спросил комендант.
— Умею, я и петь умею,— улыбнулся паренек.
— А почему твои товарищи не пришли?
— Боятся.
— Кому боятся?
— Вас боятся, говорят, вы собираете молодежь, чтобы угнать в Германию.
— А ты не есть боишься?
— Нет, я не боюсь. Комендант сказал:
— Ты молодец. Как твое имя зовут?
— Макаром.
— Ну, играй, Макар, мы слушай тебя.
Актеры Аниной окружили Макара. Подошли и солдаты. Парень провел по струнам смычком.
Послышалась легкая, веселая мелодия. Скрипач отбивал ногой такт, большие глаза его блестели. Он стал подпевать музыке, сперва тихо, потом все громче и громче.
Штейн вдруг ударил Макара сапогом в живот, паренек, уронив скрипку, упал на пол.
— Что вы делаете, господин комендант? — крикнула Анина.— Зачем вы его бьете? Ведь это больной, ненормальный парень!
Но Штейн был разозлен. Он поднял упавшую на пол скрипку и, размахнувшись, ударил ею об стену. Скрипка разлетелась на куски.
— Ну, хорошо, хорошо, вы меня еще узнаете! — прокричал комендант и пошел к двери.— Я вам покажу, собачьи свиньи!
На рассвете на всех городских перекрестках стояли автоматчики, а на площади были установлены пулеметы. С утра в день Нового года солдаты врывались в дома. Там, где им не сразу отпирали, они вышибали двери, и, угрожая автоматами, выгоняли на улицу девушек и парней — всех, кто выглядел старше пятнадцати лет. Солдаты вели задержанных в помещение кинотеатра. Но елки, украшенной лампочками и пестрыми игрушками, в кинотеатре уже не было.
То там, то здесь слышалась трескотня автоматов — это солдаты стреляли по тем, кто пытался бежать.
До полудня солдаты продолжали гнать к кинотеатру группы задержанных. Весь день, до позднего вечера, на площади слышались плач и проклятия матерей. Здание кинотеатра было оцеплено автоматчиками, у входа стоял пулемет.
На следующее утро порожний товарный состав подошел к Вовчинскому вокзалу, и тогда всем стало ясно, что молодежь угоняют в Германию.
В полдень к кинотеатру подъехали двенадцать грузовых автомашин с открытыми кузовами. Автоматчики распахнули двери кинотеатра, и толпа многоголосо зашумела. Послышались крики, плач девушек, брать парней. Под дулом автоматов молодежь загоняли в машины,— увозили на вокзал.
Митю и Колю старик Бабенко запер в своей комнате, чтоб они не вышли на улицу и не попали в беду.
Когда мальчики остались одни, Мите удалось раскрыть ставни, распахнуть окно, и оба они выпрыгнули на улицу. Перелезая через заборы, крадучись по дворам, они пробрались к вокзалу. Все перекрестки были оцеплены — немцы преградили дорогу отцам и матерям, рвавшимся к вокзалу, чтобы проститься с детьми. Прячась, ползком, мальчики добрались до вокзала и увидели толпу молодежи, оцепленную автоматчиками. Слышалось пыхтение стоявшего под парами паровоза. Солдаты ударами автоматов загоняли молодежь в вагоны, избивали непокорных.
Коля заплакал. Ведь и Зину схватили и увели. Мальчики всматривались в толпу, но Зины они не увидели. Может быть, ее уже загнали в вагон?
— Что разревелся, маленький, что ли? — угрюмо сказал Митя.
— Тебе что! — ответил, всхлипывая, Коля.— Мою сестру увозят, не твою.
Он вытер рукавом слезы.
— Митя,— сказал Коля,— я так не могу! Я пойду туда.
— Куда? — Митя с изумлением посмотрел на него. Коля махнул рукой в сторону вокзала.
— Пойду, может быть, увижу Зину. Мне еще нет пятнадцати лет, меня они все равно не возьмут.
И Коля пошел к вокзалу.
— Колька! — крикнул Митя.— И я с тобой!
— Стой, стой, глянь! — вдруг проговорил Митя. Немцы-конвоиры стали тревожно поглядывать
вверх,— послышалось быстро нараставшее гудение самолетов. Неужели и на этот раз советские летчики пришли на помощь несчастному городу?
Еще не было ясно, чьи воздушные машины идут в сторону Вовчи. Но гудение моторов было таким мощным, грозным, что среди немецких солдат произошло замешательство. Послышались крики: «Русь, русь!»
И тут же десятки молодых голосов закричали: «Наши, наши летят!»
Задержанные, воспользовавшись замешательством стражи, бросились врассыпную. Замешательство немцев было недолгим — самолеты шли не на Вовчу, видимо, у них была другая цель,— они летели на запад, в сторону Харькова.
Бежать удалось немногим, но все же несколько парней и девушек спаслись, спрятались в пустырях и в привокзальных оврагах. А кое-кому удалось добраться до Холодного Яра.
В этот день неизвестно куда исчезли актеры Аниной. Исчезла и она сама...
Вечером в кабинет «веселого» коменданта зашел капитан Шварц. Комендант пил кофе. Он предложил и Шварцу выпить стакан кофе, но тот отказался.
— Трудно покорить этот проклятый народ, капитан,— проговорил комендант,— мы имели совершенно ложное представление о них.
— Вы просто устали, майор. Когда их армия будет уничтожена, прекратится и сопротивление населения.
Комендант прихлебнул кофе.
— Может быть, и в самом деле у меня расшалились нервы, может быть. Тем не менее я отказываюсь понимать этот народ.
В кабинет вошел лейтенант Миллер.
— Лес горит, господин майор,— сообщил он, вытягиваясь у стола.
— Ну и пусть горит! — отмахнулся комендант.— Нам-то что.
Комендант и капитан Шварц подошли к окну, долго всматривались в далекое зарево.
— Нет, это не пожар, Миллер. Это вновь горит костер на могиле партизана,— сказал Шварц.
Комендант вернулся к столу, отхлебнул глоток кофе.
— Зачем они зажигают этот костер, с какой целью? Что это — напоминание, угроза?
— Не понимаю,— покачав головой, сказал Шварц.
— Значит, все-таки в этом лесу есть партизаны?
— Не думаю. Я убежден, что это действуют только диверсанты. И все же я полагаю, что надо загасить этот костер. Бандиты могут подумать, что мы боимся их.
Штейн задумался.
— Нет, я не пошлю ночью в лес своих солдат. Горит и пусть себе горит!
Всю ночь на могиле Билика пылал костер...
В эту ночь Олесь Григорьевич Бабенко, крепко заперев ворота, при тусклом свете свечи писал свою летопись:
«Я обращаюсь к вам, будущие люди, к вам, которые будут жить без страха и тревоги на свободной, счастливой земле. Своим слабым пером я хочу описать зверства варваров двадцатого века в моем родном городе Вовче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210