Это стало для бойцов увлекательной спортивной забавой.
Бойцы, оставшиеся сидеть в кабине, встретили неудачных охотников смехом и шутками.
— Ну, ни пуха ни пера!
— А кому-то ведь достался шоколад!
Вскоре возобновился неоконченный спор. Правильно ли поступает высшее командование, что запрещает расстреливать пленных, уничтожать трофеи?
Солдаты не соглашались с Ухабовым. А лейтенант упрямо повторял, что он не будет щадить фрицев,— он, Павел Савельевич Ухабов, остается при своей точке зрения...
XI
Кто-то прикладом автомата постучался в дверцу самолета.
— Видчыняйте, ребята, открывайте! — послышался знакомый всем простуженный голос.
— Парторг! — сказали бойцы.
— Твой учитель,— усмехнулся Ухабов в сторону спорившего с ним красноармейца.
В кабину забрались Бурденко и Гамидов.
— Из первой роты принесли вам немножко подарков,— сказал Гамидов.— Гитлер специальной почтой отправил для своих генералов, а почтальон по ошибке нам вручил.— И Гамидов стал вытаскивать из мешка плитки шоколада.
Бурденко смотрел на почерневшие от копоти лица. Толстые куски резиновой шины горели в металлической бочке, и из отверстия, проделанного в ее середине, валил черный дым. Стены и потолок кабины, кресла, занавески на окошечках — все было покрыто толстым слоем копоти.
Гамидов рассказал, как удалось обмануть немецкого летчика. В роте каким-то образом стало известно, что со вчерашнего дня немецкий сигнал изменился. Три бойца стали по углам треугольника, зажигая и гася фонари, а сам Гамидов стоял в центре и направлял свет своего фонаря прямо в небо, не гася его. Это был новый, со вчерашнего дня установленный немцами сигнал. И в самом деле — вскоре заглох шум мотора, и немецкие подарки стали падать на землю. Правда, они упали метрах в ста от расположения роты, но ребята сразу же их нашли.
— Кушайте, ребята, поправляйтесь.
— Не боишься начальства, Ухабов? — спросил вдруг Бурденко.— Чему самолету цины нема, а ты его спалышь. Сгорыть.
— Ну и к лешему его, он не дороже наших жизней. Бурденко улыбнулся.
— Не маю я совести, хлопци, гнать вас на мороз, а так тоже нельзя. Вы разумиете, що це за богатство? Це ж наше!
— А товарищ лейтенант по-другому говорит,— сказал боец-«агитатор».
Ухабов прервал его.
— Не спеши капать на меня, докладчик. Я и сам могу сказать парторгу, какая у меня точка зрения.
— Изложи, послухаем.
— Я знаю, что ты, товарищ парторг, скажешь — «ухабовщина». Что ж поделаешь, я привык к ярлыкам, это моя судьба.
Бурденко и Гамидов внимательно слушали Великого Павла Ухабова.
— Гитлер и Геринг, когда начали войну, дали наказ: убивайте, убивайте и еще раз убивайте, мы освобождаем вас от химеры, называемой совестью. Я эти слова хорошо запомнил. Почему ж мы должны чувствовать укоры совести? Это будет слабостью духа с нашей стороны. Ведь и у нас лозунг: уничтожить оккупантов, что пробрались на нашу землю, уничтожить до последнего человека. Теперь слушайте меня дальше, насчет этих трофеев. После войны я не пожелаю путешествовать на этом проклятом фашистском самолете. Я сяду на самолет, построенный руками советских людей. А вот с этого падали бомбы на наших матерей и отцов. Сжечь их все надо! Хотите, называйте это ухабовщиной, а вот такое мое мнение!
Бурденко снисходительно усмехнулся.
— А ей-богу, ухабовщина, Павел Савельевич. Ты все хочешь показать, что Ухабов всих храбрее, билыпе всих ненавидит ворога. Ты играешь, як плохой артист, и играешь фальшиво. А знаешь, Ухабов! Мы зараз воюем не тилькы за нашу витчизну, но и за освобождение Германии и нимецького народа!
— Ну уж это ты перехватил, парторг! — засмеялся Ухабов.— Я не воюю за освобождение Германии и никогда бы не стал воевать за такое дело.
— А для чего ты воюешь, хотил бы я знать? И добре воюешь!
— Я плохой политик,— ответил Ухабов,— а ты меня все тянешь в политику. Я знаю, что надо уничтожить врага, и когда уничтожаю — рука у меня не дрожит.
— Це теж политика. А якого ворога ты уничтожаешь, для чего?
— Что мне отвечать? Воюю за Родину.
— Це уж ты сказал. А потим?
— Потом — для себя... для своей судьбы, для своего счастья. В старой армии, говорят, когда солдат получал три георгиевских креста, ему давали дворянское звание. А у нас такому почет, хорошая работа. Врать не буду: я хочу после войны вернуться с орденами, чтобы каждый бюрократ не колол орехи на моей голове. Правда, голова у меня крепкая. Я многое выдержал, но всю жизнь так жить нельзя! И я ведь могу судить других. И я хочу получить право напомнить после войны о своих заслугах и требовать от начальства для себя места в жизни. Меня до войны начальство не любило, многие меня оскорбляли. Вот я и хочу вернуться, чтобы вся грудь была в орденах, посмотрю, как мои начальники меня встретят.
Ухабов ударил себя кулаком по груди.
— Клетка здоровая,— снова усмехнулся Бурденко,— но по звуку удара я чую, что внутри пусто!
Глаза Ухабова гневно сверкнули:
— Почему вы оскорбляете меня, парторг, какое вы имеете право насмехаться надо мной?
— Ни, не оскорбляю, лейтенант,— спокойно сказал Бурденко, положив Ухабову на плечо свою большую, потемневшую от копоти руку.— Ты все беспокоишься за внешнюю сторону груди, а внутри що? Пусто? Це ж дуже плохо!
Бойцы с интересом следили за спором парторга с Великим Ухабовым.
— Тыльки будьте осторожны, хлопци, не дай бог, загорится цей чортов самолет. Ох, тогда и мни и Ухабову достанется.
— Я возьму вину на себя, ты не бойся,— проговорил Ухабов.
И, удивительное дело, именно в этот момент распахнулась дверца, и в кабину вошел начальник штаба дивизии полковник Дементьев.
Все сидевшие вокруг печки поднялись. Дементьев несколько мгновений вглядывался в стоящих перед
ним людей, но лица их были так густо запачканы копотью, что он никого не смог узнать.
— Как вам не стыдно, товарищи? Как вам не стыдно? Вы посмотрите друг на друга! Какой вид, кто скажет, что вы гвардейцы? Кто у вас старший, есть здесь офицеры?
— Я, товарищ полковник, лейтенант Ухабов.
— Ухабов?..— протяжно проговорил полковник Дементьев.— Такая обстановочка под стать Ухабову. Это как раз в ухабовском духе. Может быть, вам еще раз хочется попасть в военный трибунал?
Взгляд его упал на Бурденко. Он неуверенно произнес:
— Вроде этот черный галах — Бурденко? Ты тоже здесь? Вот уж от тебя не ждал этого. Ты тоже заразился ухабовщиной?
— Он только что вошел, товарищ полковник,— вмешался Ухабов,— вошел и предлагал нам уйти из самолета.
— От тебя я этого не ожидал, Бурденко,— повторил Дементьев, словно не слыша того, что говорил Ухабов.
— Совесть не позволяв гнать людей на мороз, товарищ полковник,— сказал Бурденко.
— А я, выходит, человек без совести, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Бойцы, оставшиеся сидеть в кабине, встретили неудачных охотников смехом и шутками.
— Ну, ни пуха ни пера!
— А кому-то ведь достался шоколад!
Вскоре возобновился неоконченный спор. Правильно ли поступает высшее командование, что запрещает расстреливать пленных, уничтожать трофеи?
Солдаты не соглашались с Ухабовым. А лейтенант упрямо повторял, что он не будет щадить фрицев,— он, Павел Савельевич Ухабов, остается при своей точке зрения...
XI
Кто-то прикладом автомата постучался в дверцу самолета.
— Видчыняйте, ребята, открывайте! — послышался знакомый всем простуженный голос.
— Парторг! — сказали бойцы.
— Твой учитель,— усмехнулся Ухабов в сторону спорившего с ним красноармейца.
В кабину забрались Бурденко и Гамидов.
— Из первой роты принесли вам немножко подарков,— сказал Гамидов.— Гитлер специальной почтой отправил для своих генералов, а почтальон по ошибке нам вручил.— И Гамидов стал вытаскивать из мешка плитки шоколада.
Бурденко смотрел на почерневшие от копоти лица. Толстые куски резиновой шины горели в металлической бочке, и из отверстия, проделанного в ее середине, валил черный дым. Стены и потолок кабины, кресла, занавески на окошечках — все было покрыто толстым слоем копоти.
Гамидов рассказал, как удалось обмануть немецкого летчика. В роте каким-то образом стало известно, что со вчерашнего дня немецкий сигнал изменился. Три бойца стали по углам треугольника, зажигая и гася фонари, а сам Гамидов стоял в центре и направлял свет своего фонаря прямо в небо, не гася его. Это был новый, со вчерашнего дня установленный немцами сигнал. И в самом деле — вскоре заглох шум мотора, и немецкие подарки стали падать на землю. Правда, они упали метрах в ста от расположения роты, но ребята сразу же их нашли.
— Кушайте, ребята, поправляйтесь.
— Не боишься начальства, Ухабов? — спросил вдруг Бурденко.— Чему самолету цины нема, а ты его спалышь. Сгорыть.
— Ну и к лешему его, он не дороже наших жизней. Бурденко улыбнулся.
— Не маю я совести, хлопци, гнать вас на мороз, а так тоже нельзя. Вы разумиете, що це за богатство? Це ж наше!
— А товарищ лейтенант по-другому говорит,— сказал боец-«агитатор».
Ухабов прервал его.
— Не спеши капать на меня, докладчик. Я и сам могу сказать парторгу, какая у меня точка зрения.
— Изложи, послухаем.
— Я знаю, что ты, товарищ парторг, скажешь — «ухабовщина». Что ж поделаешь, я привык к ярлыкам, это моя судьба.
Бурденко и Гамидов внимательно слушали Великого Павла Ухабова.
— Гитлер и Геринг, когда начали войну, дали наказ: убивайте, убивайте и еще раз убивайте, мы освобождаем вас от химеры, называемой совестью. Я эти слова хорошо запомнил. Почему ж мы должны чувствовать укоры совести? Это будет слабостью духа с нашей стороны. Ведь и у нас лозунг: уничтожить оккупантов, что пробрались на нашу землю, уничтожить до последнего человека. Теперь слушайте меня дальше, насчет этих трофеев. После войны я не пожелаю путешествовать на этом проклятом фашистском самолете. Я сяду на самолет, построенный руками советских людей. А вот с этого падали бомбы на наших матерей и отцов. Сжечь их все надо! Хотите, называйте это ухабовщиной, а вот такое мое мнение!
Бурденко снисходительно усмехнулся.
— А ей-богу, ухабовщина, Павел Савельевич. Ты все хочешь показать, что Ухабов всих храбрее, билыпе всих ненавидит ворога. Ты играешь, як плохой артист, и играешь фальшиво. А знаешь, Ухабов! Мы зараз воюем не тилькы за нашу витчизну, но и за освобождение Германии и нимецького народа!
— Ну уж это ты перехватил, парторг! — засмеялся Ухабов.— Я не воюю за освобождение Германии и никогда бы не стал воевать за такое дело.
— А для чего ты воюешь, хотил бы я знать? И добре воюешь!
— Я плохой политик,— ответил Ухабов,— а ты меня все тянешь в политику. Я знаю, что надо уничтожить врага, и когда уничтожаю — рука у меня не дрожит.
— Це теж политика. А якого ворога ты уничтожаешь, для чего?
— Что мне отвечать? Воюю за Родину.
— Це уж ты сказал. А потим?
— Потом — для себя... для своей судьбы, для своего счастья. В старой армии, говорят, когда солдат получал три георгиевских креста, ему давали дворянское звание. А у нас такому почет, хорошая работа. Врать не буду: я хочу после войны вернуться с орденами, чтобы каждый бюрократ не колол орехи на моей голове. Правда, голова у меня крепкая. Я многое выдержал, но всю жизнь так жить нельзя! И я ведь могу судить других. И я хочу получить право напомнить после войны о своих заслугах и требовать от начальства для себя места в жизни. Меня до войны начальство не любило, многие меня оскорбляли. Вот я и хочу вернуться, чтобы вся грудь была в орденах, посмотрю, как мои начальники меня встретят.
Ухабов ударил себя кулаком по груди.
— Клетка здоровая,— снова усмехнулся Бурденко,— но по звуку удара я чую, что внутри пусто!
Глаза Ухабова гневно сверкнули:
— Почему вы оскорбляете меня, парторг, какое вы имеете право насмехаться надо мной?
— Ни, не оскорбляю, лейтенант,— спокойно сказал Бурденко, положив Ухабову на плечо свою большую, потемневшую от копоти руку.— Ты все беспокоишься за внешнюю сторону груди, а внутри що? Пусто? Це ж дуже плохо!
Бойцы с интересом следили за спором парторга с Великим Ухабовым.
— Тыльки будьте осторожны, хлопци, не дай бог, загорится цей чортов самолет. Ох, тогда и мни и Ухабову достанется.
— Я возьму вину на себя, ты не бойся,— проговорил Ухабов.
И, удивительное дело, именно в этот момент распахнулась дверца, и в кабину вошел начальник штаба дивизии полковник Дементьев.
Все сидевшие вокруг печки поднялись. Дементьев несколько мгновений вглядывался в стоящих перед
ним людей, но лица их были так густо запачканы копотью, что он никого не смог узнать.
— Как вам не стыдно, товарищи? Как вам не стыдно? Вы посмотрите друг на друга! Какой вид, кто скажет, что вы гвардейцы? Кто у вас старший, есть здесь офицеры?
— Я, товарищ полковник, лейтенант Ухабов.
— Ухабов?..— протяжно проговорил полковник Дементьев.— Такая обстановочка под стать Ухабову. Это как раз в ухабовском духе. Может быть, вам еще раз хочется попасть в военный трибунал?
Взгляд его упал на Бурденко. Он неуверенно произнес:
— Вроде этот черный галах — Бурденко? Ты тоже здесь? Вот уж от тебя не ждал этого. Ты тоже заразился ухабовщиной?
— Он только что вошел, товарищ полковник,— вмешался Ухабов,— вошел и предлагал нам уйти из самолета.
— От тебя я этого не ожидал, Бурденко,— повторил Дементьев, словно не слыша того, что говорил Ухабов.
— Совесть не позволяв гнать людей на мороз, товарищ полковник,— сказал Бурденко.
— А я, выходит, человек без совести, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210