..Разыскивая штаб дивизии и политотдел, Тигран под вечер натолкнулся на палатки медсанбата, разбитые в широком овраге, среди чахлого кустарника. Врачи, сестры, санитары отдыхали, ожидая приказа о выступлении. Какой-то боец играл на аккордеоне. Мария Вовк плясала. Увидев Аршакяна, она подбежала к нему.
— Здравствуйте, товарищ батальонный комиссар... Видите, пляшем. Так хочется повеселиться, так хочется...
Что-то беспокойное, нервное, совсем не веселое было в девушке в эти минуты.
Сидя на пеньке, прихлебывал чай хирург Ляшко. Рядом на траве сидел Кацнельсон. Различные и по внешности и по характеру, эти два человека были друзьями.
Кацнельсон чертил палкой что-то на песке.
— Вы представляете, что происходит? Они все прут и прут и не думают о том, каково им будет возвращаться обратно. Вы представляете, какая это страшная вещь для них? История покажет, какими они были слепыми безумцами!
Ляшко аккуратно вытер стакан куском марли, положил стакан в мешок, затянул на мешке завязки. Повернувшись к коллеге, он неожиданно спросил:
— Вы читали Вольтера, Яков Наумович?
— Вольтера? — удивленно, еще не понимая вопроса, повторил Кацнельсон.— Что именно?
— Повесть, героем которой является Панглосс.
— А почему вы его вспомнили? Не понимаю.
— Этот герой был философ вроде вас, неунывающий оптимист.
— Неуместное сравнение, Иван Кириллович,— сказал Кацнельсон и снял очки,— уверяю вас, что неуместное.
Кацнельсон вновь надел очки.
Яков Наумович спокойно, грустно смотрел на Ляшко. Таким взглядом смотрит взрослый на ребенка, необдуманно сказавшего глупость. Ляшко внезапно смутился, пробормотал:
— Да что вы обижаетесь? Панглосс был жизнелюбец, философ-оптимист...
Главного хирурга выручила Мария, она пригласила его танцевать. Ляшко отнекивался. Девушка тащила его за руки, подруги помогли ей, и молчальника почти силой втянули в хоровод.
После танцев Вовк подошла к Аршакяну.
— Видите, товарищ батальонный комиссар, доктора Ляшко тоже заставили танцевать... Может, удивляетесь, что мы отступаем и танцуем, товарищ батальонный комиссар? Может, и в самом деле это удивительно... А знаете, почему я танцую, товарищ батальонный комиссар? — Но и без ее объяснений было все понятно.
Всю ночь шумел идущий по объятым тьмой полям и степям поток отступления. Шли на восток танки, артиллерия, пехота, на восток тянулись обозы. Лишь ночные бомбардировщики с угрюмым гудением летели на запад.
XX
Немецко-фашистская армия вторично заняла Ростов, шла на Кавказ, яростно рвалась к Волге. Каждый день в сообщениях Совинформбюро упоминались названия знакомых городов, с которыми были связаны жизнь, воспоминания детства сотен тысяч людей. Дороги снова были запружены толпами беженцев, горели железнодорожные станции, пыль и дым тучами стояли в небе, на полях гнили скирды необмолоченной пшеницы. Над прелестными осенними рощами, над реками и маленькими деревушками, вдали от шоссейных дорог и больших городов летали черные фашистские бомбардировщики, наполняя прозрачное небо заунывным зловещим воем.
Ведя месяц подряд тяжелые арьергардные бои, отступающая армия, членом Военного совета которой был генерал Луганской, в начале августа стала укреплять новую линию обороны на восточном берегу Дона, к северо-востоку от Сталинграда, там, где Дон, изогнувшись, поворачивает на юг, удаляясь от Волги. На противоположном берегу Дона тянулись холмы, располагалась станица Клетская, занятая противником. Отделенная от советских позиций широкой рекой, Клетская казалась недосягаемой, неприступной.
Вдоль всего восточного берега Дона днем и ночью саперы и пехотинцы рыли окопы, маскировали их кустарником, на низменных местах строились скрытые артиллерийские позиции, крупные воинские части зарывались в землю.
23 августа немецкие танки при содействии сотен самолетов прорвались к Волге, подошли к окрестностям Сталинграда. Всю страну охватила мучительная тревога.
А на берегу Дона стоявшие в районе Клетской советские и германские войска напряженно следили друг за другом. Лишь изредка возникала ленивая артиллерийская перестрелка, и ежедневно почти в одни и те же часы немецкие самолеты бомбили болота на восточном берегу Дона.
Из Сталинграда, сожженного во время жестокого налета немецкой авиации, приходили печальные вести. Приближалась осень, холодный ветер врывался в город из степи, вороны каркали среди развалин домов.
Однажды Аршакян собрался пойти из штаба полка Дементьева в батальон Малышева. Сопровождать его должен был смуглый боец, лицо которого было знакомо Аршакяну. Боец, грустно улыбаясь, подошел к комиссару батальона и поздоровался.
— А, это ты, Гамидов? Здравствуй, здравствуй,— проговорил Тигран и пожал бойцу руку,— вот я опять пришел к вам.
— Ничего об Аргаме не слышно, товарищ батальонный комиссар?
— Ничего не знаю, Гамидов.
— Меликяна ребята тоже не забывают, товарищ батальонный комиссар. Он у нас папашей считался.
Они шли тропинкой по краю болота. Солнце заходило. Тени холмов удлинялись и постепенно заполняли долины. На возвышенностях западного берега Дона поблескивали купола церквей. Иногда сквозь кустарник проглядывала река, спокойная, свинцовая, словно застывшая.
Аршакян молча шагал вслед за Гамидовым и думал об Аргаме. Мысль о нем всегда вызывала глубокую боль в душе Аршакяна. В письмах родные все время спрашивают о нем. А Тигран молчит и не знает, как ответить. «Пропал без вести...» Страшные слова.
Иногда он с ужасом думает, что Аргам попал в плен. Минутами казалось — Смерть в бою лучше фашистского плена. И тут же он удивлялся себе самому, этой своей мысли,— что ж это, неужели он желает смерти дорогому, близкому человеку?
С немецкого берега Дона внезапно начался сильный артиллерийский огонь.
Спустившись в узкую лощину, Аршакян и Гамидов уселись рядом, плечом к плечу. Лучи солнца таяли на возвышенностях, тени на земле все удлинялись. Гамидов сказал:
— Я все думаю, товарищ батальонный комиссар, какое наказание мы должны придумать Гитлеру, когда поймаем?
— Смерть,— ответил Аршакян,— уверен, так решит народ!
Когда огонь стих, они двинулись дальше. Гамидов шел впереди, указывал дорогу. Он шел по болотистой чавкающей земле и представлял себе осенние киров-абадские сады, красные гранаты на деревьях, прохладные горы, прозрачные осенние реки, и в его истосковавшемся по родным местам сердце, казалось, сама собой возникала знакомая мелодия.
Аршакяна встретили Малышев, недавно получивший звание майора, и новый парторг батальона, младший лейтенант Бурденко. Вместе они спустились в темный замаскированный блиндаж. В первые минуты встречи они стали вспоминать товарищей, оставшихся навек на полях сражений, вспоминали об уехавших залечивать раны в тыловые госпитали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
— Здравствуйте, товарищ батальонный комиссар... Видите, пляшем. Так хочется повеселиться, так хочется...
Что-то беспокойное, нервное, совсем не веселое было в девушке в эти минуты.
Сидя на пеньке, прихлебывал чай хирург Ляшко. Рядом на траве сидел Кацнельсон. Различные и по внешности и по характеру, эти два человека были друзьями.
Кацнельсон чертил палкой что-то на песке.
— Вы представляете, что происходит? Они все прут и прут и не думают о том, каково им будет возвращаться обратно. Вы представляете, какая это страшная вещь для них? История покажет, какими они были слепыми безумцами!
Ляшко аккуратно вытер стакан куском марли, положил стакан в мешок, затянул на мешке завязки. Повернувшись к коллеге, он неожиданно спросил:
— Вы читали Вольтера, Яков Наумович?
— Вольтера? — удивленно, еще не понимая вопроса, повторил Кацнельсон.— Что именно?
— Повесть, героем которой является Панглосс.
— А почему вы его вспомнили? Не понимаю.
— Этот герой был философ вроде вас, неунывающий оптимист.
— Неуместное сравнение, Иван Кириллович,— сказал Кацнельсон и снял очки,— уверяю вас, что неуместное.
Кацнельсон вновь надел очки.
Яков Наумович спокойно, грустно смотрел на Ляшко. Таким взглядом смотрит взрослый на ребенка, необдуманно сказавшего глупость. Ляшко внезапно смутился, пробормотал:
— Да что вы обижаетесь? Панглосс был жизнелюбец, философ-оптимист...
Главного хирурга выручила Мария, она пригласила его танцевать. Ляшко отнекивался. Девушка тащила его за руки, подруги помогли ей, и молчальника почти силой втянули в хоровод.
После танцев Вовк подошла к Аршакяну.
— Видите, товарищ батальонный комиссар, доктора Ляшко тоже заставили танцевать... Может, удивляетесь, что мы отступаем и танцуем, товарищ батальонный комиссар? Может, и в самом деле это удивительно... А знаете, почему я танцую, товарищ батальонный комиссар? — Но и без ее объяснений было все понятно.
Всю ночь шумел идущий по объятым тьмой полям и степям поток отступления. Шли на восток танки, артиллерия, пехота, на восток тянулись обозы. Лишь ночные бомбардировщики с угрюмым гудением летели на запад.
XX
Немецко-фашистская армия вторично заняла Ростов, шла на Кавказ, яростно рвалась к Волге. Каждый день в сообщениях Совинформбюро упоминались названия знакомых городов, с которыми были связаны жизнь, воспоминания детства сотен тысяч людей. Дороги снова были запружены толпами беженцев, горели железнодорожные станции, пыль и дым тучами стояли в небе, на полях гнили скирды необмолоченной пшеницы. Над прелестными осенними рощами, над реками и маленькими деревушками, вдали от шоссейных дорог и больших городов летали черные фашистские бомбардировщики, наполняя прозрачное небо заунывным зловещим воем.
Ведя месяц подряд тяжелые арьергардные бои, отступающая армия, членом Военного совета которой был генерал Луганской, в начале августа стала укреплять новую линию обороны на восточном берегу Дона, к северо-востоку от Сталинграда, там, где Дон, изогнувшись, поворачивает на юг, удаляясь от Волги. На противоположном берегу Дона тянулись холмы, располагалась станица Клетская, занятая противником. Отделенная от советских позиций широкой рекой, Клетская казалась недосягаемой, неприступной.
Вдоль всего восточного берега Дона днем и ночью саперы и пехотинцы рыли окопы, маскировали их кустарником, на низменных местах строились скрытые артиллерийские позиции, крупные воинские части зарывались в землю.
23 августа немецкие танки при содействии сотен самолетов прорвались к Волге, подошли к окрестностям Сталинграда. Всю страну охватила мучительная тревога.
А на берегу Дона стоявшие в районе Клетской советские и германские войска напряженно следили друг за другом. Лишь изредка возникала ленивая артиллерийская перестрелка, и ежедневно почти в одни и те же часы немецкие самолеты бомбили болота на восточном берегу Дона.
Из Сталинграда, сожженного во время жестокого налета немецкой авиации, приходили печальные вести. Приближалась осень, холодный ветер врывался в город из степи, вороны каркали среди развалин домов.
Однажды Аршакян собрался пойти из штаба полка Дементьева в батальон Малышева. Сопровождать его должен был смуглый боец, лицо которого было знакомо Аршакяну. Боец, грустно улыбаясь, подошел к комиссару батальона и поздоровался.
— А, это ты, Гамидов? Здравствуй, здравствуй,— проговорил Тигран и пожал бойцу руку,— вот я опять пришел к вам.
— Ничего об Аргаме не слышно, товарищ батальонный комиссар?
— Ничего не знаю, Гамидов.
— Меликяна ребята тоже не забывают, товарищ батальонный комиссар. Он у нас папашей считался.
Они шли тропинкой по краю болота. Солнце заходило. Тени холмов удлинялись и постепенно заполняли долины. На возвышенностях западного берега Дона поблескивали купола церквей. Иногда сквозь кустарник проглядывала река, спокойная, свинцовая, словно застывшая.
Аршакян молча шагал вслед за Гамидовым и думал об Аргаме. Мысль о нем всегда вызывала глубокую боль в душе Аршакяна. В письмах родные все время спрашивают о нем. А Тигран молчит и не знает, как ответить. «Пропал без вести...» Страшные слова.
Иногда он с ужасом думает, что Аргам попал в плен. Минутами казалось — Смерть в бою лучше фашистского плена. И тут же он удивлялся себе самому, этой своей мысли,— что ж это, неужели он желает смерти дорогому, близкому человеку?
С немецкого берега Дона внезапно начался сильный артиллерийский огонь.
Спустившись в узкую лощину, Аршакян и Гамидов уселись рядом, плечом к плечу. Лучи солнца таяли на возвышенностях, тени на земле все удлинялись. Гамидов сказал:
— Я все думаю, товарищ батальонный комиссар, какое наказание мы должны придумать Гитлеру, когда поймаем?
— Смерть,— ответил Аршакян,— уверен, так решит народ!
Когда огонь стих, они двинулись дальше. Гамидов шел впереди, указывал дорогу. Он шел по болотистой чавкающей земле и представлял себе осенние киров-абадские сады, красные гранаты на деревьях, прохладные горы, прозрачные осенние реки, и в его истосковавшемся по родным местам сердце, казалось, сама собой возникала знакомая мелодия.
Аршакяна встретили Малышев, недавно получивший звание майора, и новый парторг батальона, младший лейтенант Бурденко. Вместе они спустились в темный замаскированный блиндаж. В первые минуты встречи они стали вспоминать товарищей, оставшихся навек на полях сражений, вспоминали об уехавших залечивать раны в тыловые госпитали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210