В комнате сидела невысокая девушка в военной форме, она пила молоко из глиняной кружки.
— Вы не можете сказать, где находится медсанбат? — спросила у нее Шура.
— А вам зачем? — девушка с любопытством оглядела Шуру.
— Я ищу своего родственника.
— Кто он такой?
— К чему этот вопрос? Не хотите говорить, и не надо. А допрашивать незачем.
— Ох, вы какая,— сказала девушка в военном,— может, я вашего родственника знаю, я сама работаю в медсанбате. Меня зовут Мария, Мария Вовк. Познакомимся.
И девушки улыбнулись друг другу. На улице Шура призналась, что она ищет не родственника, а знакомого, может быть, Мария знает его, он грузин — Микаберидзе.
Мария рассмеялась.
— Очень даже хорошо его знаю.
Шура волновалась. Ведь счастье ее рядом, через несколько минут она увидит Ираклия, она скажет ему, что после войны поедет с ним в Грузию. Пусть он позовет ее, она куда угодно за ним пойдет, пусть позовет...
— Давно вы знаете Микаберидзе? — спросила Мария.
— С осени.
— Любите его?
Странная девушка! Все ей хочется знать.
— Вы мне скажите — жив он, здоров?
— Жив, жив. Вижу, что любите его.
Марии стало немного грустно, она ведь сама мечтала о любви. А любовь не приходила. Перейдя на «ты», она сказала:
— Только знаешь, я должна тебя огорчить. Нет, нет, ты не пугайся. Он жив, чувствует себя неплохо, но часа два назад его эвакуировали в армейский госпиталь. Пришла бы утром, застала бы.
Шура горестно вскрикнула.
— Вы в Вовче живете? — спросила Вовк. Шура молчала.
— Если вы живете в Вовче, то он теперь к вам ближе. Наши машины все время туда идут. А он чувствовал себя хорошо, рана у него не тяжелая, так что беспокоиться нечего.
Через полчаса Мария усадила Шуру в грузовик к раненым.
Машина шла через березняк, проехала мимо маленького озерка, которое местные жители окрестили Монгольским озером.
Они добрались до Вовчинских хуторов лишь к сумеркам. В госпитале Шуру встретил любопытствующий рябой лейтенант, еще более настойчивый, чем Мария Вовк. Он не только обстоятельно и подробно расспросил Шуру, но и проверил ее документы. Ему надо было все знать. Почему ее посадили в медсан-батовскую полуторку, какие у нее отношения с бойцом Ираклием Микаберидзе, откуда она узнала, что он находится в армейском госпитале?
Шуре пришлось рассказать ему все, что было у нее на сердце. Но искренность Шуры не тронула лейтенанта.
— Возвращайтесь, девушка, домой,— сказал лейтенант,— сейчас не время Ираклиев разыскивать. Люди воюют, можно сказать, умирают за Родину, а вы...
— А я что? — перебила Шура.— Если бы вы были ранены, а жена бы вас разыскивала, в чем ее вина?
— То жена,— холодно ответил лейтенант,— в общем, возвращайтесь домой.
— Я обращусь к начальнику госпиталя!
— Только у него и делов,— сказал рябой лейтенант. Но начальник госпиталя нашел время выслушать
девушку. Он вызвал того же лейтенанта, приказал узнать, поступил ли сегодня в госпиталь сержант Микаберидзе.
Рябой лейтенант возвратился немного погодя и доложил, что Микаберидзе находился в партии раненых, отправленной полчаса тому назад в тыловой госпиталь.
Лейтенант посмотрел на Шуру взглядом, который говорил: «Видишь, и начальство тебе не помогло».
— Господи, господи, полчаса назад могла его увидеть,— повторяла Шура,— могла бы увидеть его. Куда же, куда его отправили?
Начальник госпиталя сочувственно проговорил:
— Далеко. Очень жаль... После войны разыщете, а может, и раньше, знаете, как говорится, кто ищет, тот всегда найдет.
Дома мать испугалась, увидев лицо дочери. Шура обняла мать и зарыдала. Мать стала утешать ее.
— Радуйся, что он жив. Он еще напишет, не потеряете вы друг друга. А не напишет — значит, не любит, тут уж ничего не поделаешь.
Ночью Шура спала беспокойно, проснулась до рассвета, лежала в темноте. Когда рассвело, Шура спросила:
— Мама, ты не спишь?
— Давно не сплю,— ответила Вера Тарасовна,— а ты всю ночь металась. Говорила во сне, стонала, вскрикивала. Зря ты мучаешь себя, Шура.
— Не понимаешь ты меня, мама.
— Успокойся, Шурочка. Встань, умойся холодной водой. В погребе нашем сыро, темно, ты выйди во двор, утро-то какое, солнышко, воздух свежий. Мишеньки нашего нет, а солнце светит. Что же делать — жить надо!
Вера Тарасовна открыла дверцу, и в подвал вошла свежесть летнего утра. Сели завтракать.
— Нельзя так, Шура, поела бы хоть немного,— умоляюще сказала мать.
Глаза дочери наполнились слезами. Она отвернулась, пряча заплаканное лицо от матери, встала, медленно направилась к двери.
— В библиотеку, Шурочка? Дочь остановилась в дверях.
— Мама, я сегодня подам заявление, пойду в армию.
Вера Тарасовна расширенными, неподвижными глазами смотрела на дочь. В это время на улице послышались голоса, тревожный шум.
У ворот стояло несколько человек — городское начальство, среди них был председатель райсовета Дьяченко.
— Готовьтесь выезжать, Вера Тарасовна,— сказал Дьяченко,— город эвакуируется. Возьмите с собой самое необходимое. Может, придут автомашины, а если нет — на подводах.
Вера Тарасовна и Шура от неожиданности обмерли.
— Как так, Вася?
— Приказ, Вера Тарасовна, сами не ожидали.
— Неужели немцы вернутся?
— Ничего не могу сказать, Вера Тарасовна, готовьтесь к выезду.
— У нас нет ни повозки, ни лошади.
— Готовьтесь, готовьтесь, через два часа надо трогаться.
Мать с дочерью молча стояли среди двора. Какой неожиданный, невероятный приказ. Шесть месяцев передовая находилась в семи-восьми километрах от города, враг обстреливал Вовчу из пушек и минометов, а об эвакуации никто не помышлял. А сейчас, когда фронт отдалился, ушел на запад, вдруг как гром среди ясного неба — приказ об эвакуации.
XII
Дьяченко вначале и сам не поверил, что город должен эвакуироваться. Ведь фронт ушел далеко, со дня на день ждали освобождения Харькова. На совещании актива освобожденных районов области секретарь обкома сказал: «Скоро будем в Харькове, теперь главная задача — восстановить хозяйство и помочь фронту».
И вдруг эвакуация. Приказ пришел на рассвете, а обещанных машин все еще нет. Надо вывезти работников районных учреждений, семьи, которым грозит опасность.
Сердце Дьяченко сжималось от тоски, когда он глядел на родной городок, где прошло его детство. Он старался казаться спокойным, даже шутил, улыбался.
«Уходим, чтоб вернуться, товарищи, вот почему мы уходим, другой цели нет».
«Тот, кто приказал эвакуироваться, больше нашего понимает, а мы тоже люди умные, знаем, что приказы надо исполнять».
«На войне отступление часто бывает залогом победы,— останемся живы, чтоб вернуться и увидеть поражение врага».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
— Вы не можете сказать, где находится медсанбат? — спросила у нее Шура.
— А вам зачем? — девушка с любопытством оглядела Шуру.
— Я ищу своего родственника.
— Кто он такой?
— К чему этот вопрос? Не хотите говорить, и не надо. А допрашивать незачем.
— Ох, вы какая,— сказала девушка в военном,— может, я вашего родственника знаю, я сама работаю в медсанбате. Меня зовут Мария, Мария Вовк. Познакомимся.
И девушки улыбнулись друг другу. На улице Шура призналась, что она ищет не родственника, а знакомого, может быть, Мария знает его, он грузин — Микаберидзе.
Мария рассмеялась.
— Очень даже хорошо его знаю.
Шура волновалась. Ведь счастье ее рядом, через несколько минут она увидит Ираклия, она скажет ему, что после войны поедет с ним в Грузию. Пусть он позовет ее, она куда угодно за ним пойдет, пусть позовет...
— Давно вы знаете Микаберидзе? — спросила Мария.
— С осени.
— Любите его?
Странная девушка! Все ей хочется знать.
— Вы мне скажите — жив он, здоров?
— Жив, жив. Вижу, что любите его.
Марии стало немного грустно, она ведь сама мечтала о любви. А любовь не приходила. Перейдя на «ты», она сказала:
— Только знаешь, я должна тебя огорчить. Нет, нет, ты не пугайся. Он жив, чувствует себя неплохо, но часа два назад его эвакуировали в армейский госпиталь. Пришла бы утром, застала бы.
Шура горестно вскрикнула.
— Вы в Вовче живете? — спросила Вовк. Шура молчала.
— Если вы живете в Вовче, то он теперь к вам ближе. Наши машины все время туда идут. А он чувствовал себя хорошо, рана у него не тяжелая, так что беспокоиться нечего.
Через полчаса Мария усадила Шуру в грузовик к раненым.
Машина шла через березняк, проехала мимо маленького озерка, которое местные жители окрестили Монгольским озером.
Они добрались до Вовчинских хуторов лишь к сумеркам. В госпитале Шуру встретил любопытствующий рябой лейтенант, еще более настойчивый, чем Мария Вовк. Он не только обстоятельно и подробно расспросил Шуру, но и проверил ее документы. Ему надо было все знать. Почему ее посадили в медсан-батовскую полуторку, какие у нее отношения с бойцом Ираклием Микаберидзе, откуда она узнала, что он находится в армейском госпитале?
Шуре пришлось рассказать ему все, что было у нее на сердце. Но искренность Шуры не тронула лейтенанта.
— Возвращайтесь, девушка, домой,— сказал лейтенант,— сейчас не время Ираклиев разыскивать. Люди воюют, можно сказать, умирают за Родину, а вы...
— А я что? — перебила Шура.— Если бы вы были ранены, а жена бы вас разыскивала, в чем ее вина?
— То жена,— холодно ответил лейтенант,— в общем, возвращайтесь домой.
— Я обращусь к начальнику госпиталя!
— Только у него и делов,— сказал рябой лейтенант. Но начальник госпиталя нашел время выслушать
девушку. Он вызвал того же лейтенанта, приказал узнать, поступил ли сегодня в госпиталь сержант Микаберидзе.
Рябой лейтенант возвратился немного погодя и доложил, что Микаберидзе находился в партии раненых, отправленной полчаса тому назад в тыловой госпиталь.
Лейтенант посмотрел на Шуру взглядом, который говорил: «Видишь, и начальство тебе не помогло».
— Господи, господи, полчаса назад могла его увидеть,— повторяла Шура,— могла бы увидеть его. Куда же, куда его отправили?
Начальник госпиталя сочувственно проговорил:
— Далеко. Очень жаль... После войны разыщете, а может, и раньше, знаете, как говорится, кто ищет, тот всегда найдет.
Дома мать испугалась, увидев лицо дочери. Шура обняла мать и зарыдала. Мать стала утешать ее.
— Радуйся, что он жив. Он еще напишет, не потеряете вы друг друга. А не напишет — значит, не любит, тут уж ничего не поделаешь.
Ночью Шура спала беспокойно, проснулась до рассвета, лежала в темноте. Когда рассвело, Шура спросила:
— Мама, ты не спишь?
— Давно не сплю,— ответила Вера Тарасовна,— а ты всю ночь металась. Говорила во сне, стонала, вскрикивала. Зря ты мучаешь себя, Шура.
— Не понимаешь ты меня, мама.
— Успокойся, Шурочка. Встань, умойся холодной водой. В погребе нашем сыро, темно, ты выйди во двор, утро-то какое, солнышко, воздух свежий. Мишеньки нашего нет, а солнце светит. Что же делать — жить надо!
Вера Тарасовна открыла дверцу, и в подвал вошла свежесть летнего утра. Сели завтракать.
— Нельзя так, Шура, поела бы хоть немного,— умоляюще сказала мать.
Глаза дочери наполнились слезами. Она отвернулась, пряча заплаканное лицо от матери, встала, медленно направилась к двери.
— В библиотеку, Шурочка? Дочь остановилась в дверях.
— Мама, я сегодня подам заявление, пойду в армию.
Вера Тарасовна расширенными, неподвижными глазами смотрела на дочь. В это время на улице послышались голоса, тревожный шум.
У ворот стояло несколько человек — городское начальство, среди них был председатель райсовета Дьяченко.
— Готовьтесь выезжать, Вера Тарасовна,— сказал Дьяченко,— город эвакуируется. Возьмите с собой самое необходимое. Может, придут автомашины, а если нет — на подводах.
Вера Тарасовна и Шура от неожиданности обмерли.
— Как так, Вася?
— Приказ, Вера Тарасовна, сами не ожидали.
— Неужели немцы вернутся?
— Ничего не могу сказать, Вера Тарасовна, готовьтесь к выезду.
— У нас нет ни повозки, ни лошади.
— Готовьтесь, готовьтесь, через два часа надо трогаться.
Мать с дочерью молча стояли среди двора. Какой неожиданный, невероятный приказ. Шесть месяцев передовая находилась в семи-восьми километрах от города, враг обстреливал Вовчу из пушек и минометов, а об эвакуации никто не помышлял. А сейчас, когда фронт отдалился, ушел на запад, вдруг как гром среди ясного неба — приказ об эвакуации.
XII
Дьяченко вначале и сам не поверил, что город должен эвакуироваться. Ведь фронт ушел далеко, со дня на день ждали освобождения Харькова. На совещании актива освобожденных районов области секретарь обкома сказал: «Скоро будем в Харькове, теперь главная задача — восстановить хозяйство и помочь фронту».
И вдруг эвакуация. Приказ пришел на рассвете, а обещанных машин все еще нет. Надо вывезти работников районных учреждений, семьи, которым грозит опасность.
Сердце Дьяченко сжималось от тоски, когда он глядел на родной городок, где прошло его детство. Он старался казаться спокойным, даже шутил, улыбался.
«Уходим, чтоб вернуться, товарищи, вот почему мы уходим, другой цели нет».
«Тот, кто приказал эвакуироваться, больше нашего понимает, а мы тоже люди умные, знаем, что приказы надо исполнять».
«На войне отступление часто бывает залогом победы,— останемся живы, чтоб вернуться и увидеть поражение врага».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210