Лицо его было бледно, резко обозначились скулы, нос заострился. Солдаты хотели на руках поднять его в кузов машины, предполагая, что обессилевший старик не сможет подняться сам. Минас оттолкнул их и, поставив ногу на колесо, ухватился за борт грузовика и забрался в кузов. Его посадили между двумя солдатами, против коменданта и Сархо-шева, и машина тотчас тронулась.
Вскоре они выехали из города, на большой скорости подъехали к сосновому лесу. Солнце уже взошло. Стволы сосен горели красной медью. Утро стояло яркое, ясное, воздух был чист и прозрачен.
Минас задумчиво смотрел вокруг себя.
— Значит, так, Партев Сархошев,— заговорил он с Сархошевым, но не глядя на него,— от твоей руки суждено мне умереть. Имеешь право расстрелять меня, тысячу раз имеешь право.
Сархошев перевел его слова коменданту и тут же перевел на армянский язык ответ коменданта.
— Минас Авакович, твое мнение о немцах ошибочно. Они великодушные люди. Тебя везут не на казнь. Тебя вызвали в Харьков, высокое командование потребовало этого.
— Может случиться, что из Харькова к Гитлеру меня повезете? — насмешливо сказал Меликян.
Сархошев испуганно покосился на коменданта.
— Минас Авакович!
Грузовик мчался вдоль берега красивого лесного озера, которое местные жители называли «Монгольским озером». На повороте машина замедлила ход. Вдруг грянули выстрелы. Машина круто развернулась, со всего размаха врезалась в толстый сосновый ствол.
Винтовки и автоматы били, казалось, над самым ухом.
Бено выскочил из грузовика и, согнувшись, бросился бежать. Потом он и сам не помнил, как пробирался через кустарник, бежал лесом, полз по какой-то канаве и как, наконец, пришел домой. Он не мог ничего ответить на вопросы Фроси и помощника коменданта. Охваченный столбняком, он молчал, его била мелкая дрожь. В глазах было выражение безумия. Помощник коменданта, взбесившись, стал бить его по голове плетью. Фрося Глушко прикрыла Бено своим телом.
— Не видите разве, парень умирает!
Рота немецких солдат на грузовых машинах помчалась в сторону леса. Фрося уложила Бено на кровать, закрыла его одеялом, дала холодной воды. Губы Шарояна не могли поймать край стакана, челюсти не разжимались.
Пришел он в себя вечером. В дом вошли Партев Сархошев, Макавейчук и помощник коменданта. Правая рука Сархошева была в бинтах от локтя до плеча.
Бено встал, вытянулся перед ними. Сархошев приказал ему выйти во двор. На крыльце негромко разговаривали мать и дочь Глушко. Мать говорила:
— Все это дела Билика, его, его дела.
— Ты что, спятила, что ли? Уже сгнила та веревка, на которой его повесили, а ты говоришь, его дела,— сердито сказала Фрося.
Ксения Глушко зловеще усмехнулась.
— Сгнила? Ты бойся, как бы на этой веревке не вздернули твоего любовника. Сгнила веревка... А я говорю,— это его рук дело. Он из могилы посылает свои приказы партизанам, этот Билик. Он еще много дел натворит.
Бено услышал, что партизаны, напавшие на машину, убили коменданта и трех солдат, отбили Минаса Меликяна. Остались невредимыми лишь один солдат и Бено. Один партизан был ранен, но товарищи его унесли.
— Все равно немцы перережут всех партизан, как кур,— сказала Фрося.
— Дай-то бог! — пробормотала старая Ксения. За весь этот день Бено не произнес ни одного слова.
XII
В окрестностях Вовчи есть партизаны, они среди бела дня вырвали пленного из рук фашистов! Эта новость потрясла население маленького города.
Старики Бабенко не позволили Мите в этот день выходить из дому.
«Беда может свалиться на нашу голову»,— причитала бабушка. Дед тоже казался напуганным, но острые глаза Мити заметили, что у дедушки отменно хорошее настроение. Олесь Григорьевич спустился в подвал, ключ от которого он в последние дни никому не доверял, и принес оттуда бутылку водки. Вскоре он вторично спустился в подвал и довольно долго оставался там. Он принес еще одну бутылку водки и поставил ее в шкаф. «А это на после пригодится»,— сказал он. Когда стол был накрыт, старик осторожно постучался в дверь к своему жильцу.
— Вилли Августович!
Митя подумал, что дед прав, когда говорит, что этот Вилли Августович не похож на других немцев,— уж очень он хорош с семьей Бабенко, да и дед бы не величал фашиста по имени и отчеству. Как Шварц сегодня утром прогнал фашистов из дома! Весь город обыскали, шли из дома в дом, и только в доме Бабенко не было обыска благодаря Шварцу.
На стук деда Шварц ответил по-русски «сейчас», но из своей комнаты вышел не сразу. Наконец, улыбаясь, он подошел к столу.
Дед налил водку сначала ему, потом себе и, поднимая стакан, произнес:
— За ваше здоровье, Вилли Августович, всем сердцем и всей семьей пьем за ваше здоровье. Нет хороших и плохих наций, есть хорошие и плохие люди. За ваше здоровье, за здоровье всех хороших, честных людей!
Они чокнулись. Перед тем как выпить, офицер с улыбкой посмотрел на Митю.
— Митя не соглашай, Митя мой сторофий пить не хочешь.
Митя смутился.
Бабушка поспешно сказала:
— Что вы говорите, Вилли Августович, Митя вас очень уважает.
Шварц перестал улыбаться, неожиданно помрачнел.
Этот артиллерист был бы хорошим человеком, если бы не служил в фашистской армии. Нет, они все одинаковые, не нужно обманываться! Митя рассердился на деда и бабушку, которые так любезны с фашистом, даже пьют за его здоровье. Но вот офицер снова улыбнулся, погладил Митю по голове. Мальчику эта ласка была неприятна, он встал из-за стола. Ведь в день, когда вешали Андрея Билика, этот милый Вилли Августович установил орудия на холмах, направил дула пушек на городскую площадь!
— Митя, пойди на улицу, марш,— неожиданно сказал офицер мальчику. Митя оскорбился и, чтобы поступить наперекор немецкому приказу, сел на стул, поставленный у двери.
— Это наш дом. Никуда я не пойду,— сказал он.
— Митро, так не разговаривают со взрослыми,— сказал дед. — Вилли Августович говорит, чтоб ты вышел, значит, выходи. Только не на улицу, оставайся во дворе.
Митя резко хлопнул дверью и вышел на крыльцо.
— Идемте ко мне,— сказал Шварц.
Олесь Григорьевич и Улита Дмитриевна удивленно переглянулись. Очевидно, Шварц хотел сказать Бабенко о чем-то очень серьезном и важном.
— Садись,— пригласил офицер, указывая Олесю Григорьевичу на кресло.
Хозяин дома, молча приняв приглашение гостя, сел в кресло.
— Олес Григорич, с тобой есть серьезный разкофор.
— Слушаю, Вилли Августович, говорите.
Шварц долгим, испытующим взглядом посмотрел на старика.
— Ты знаешь, кто вчера вечир стрелял Шароян? Вопрос был для старика неожиданным.
— Скажу вам совершенно честно, понятия не имею об этом. Думаю только, если бы то были партизаны, вряд ли этот малый уцелел бы от партизанской пули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Вскоре они выехали из города, на большой скорости подъехали к сосновому лесу. Солнце уже взошло. Стволы сосен горели красной медью. Утро стояло яркое, ясное, воздух был чист и прозрачен.
Минас задумчиво смотрел вокруг себя.
— Значит, так, Партев Сархошев,— заговорил он с Сархошевым, но не глядя на него,— от твоей руки суждено мне умереть. Имеешь право расстрелять меня, тысячу раз имеешь право.
Сархошев перевел его слова коменданту и тут же перевел на армянский язык ответ коменданта.
— Минас Авакович, твое мнение о немцах ошибочно. Они великодушные люди. Тебя везут не на казнь. Тебя вызвали в Харьков, высокое командование потребовало этого.
— Может случиться, что из Харькова к Гитлеру меня повезете? — насмешливо сказал Меликян.
Сархошев испуганно покосился на коменданта.
— Минас Авакович!
Грузовик мчался вдоль берега красивого лесного озера, которое местные жители называли «Монгольским озером». На повороте машина замедлила ход. Вдруг грянули выстрелы. Машина круто развернулась, со всего размаха врезалась в толстый сосновый ствол.
Винтовки и автоматы били, казалось, над самым ухом.
Бено выскочил из грузовика и, согнувшись, бросился бежать. Потом он и сам не помнил, как пробирался через кустарник, бежал лесом, полз по какой-то канаве и как, наконец, пришел домой. Он не мог ничего ответить на вопросы Фроси и помощника коменданта. Охваченный столбняком, он молчал, его била мелкая дрожь. В глазах было выражение безумия. Помощник коменданта, взбесившись, стал бить его по голове плетью. Фрося Глушко прикрыла Бено своим телом.
— Не видите разве, парень умирает!
Рота немецких солдат на грузовых машинах помчалась в сторону леса. Фрося уложила Бено на кровать, закрыла его одеялом, дала холодной воды. Губы Шарояна не могли поймать край стакана, челюсти не разжимались.
Пришел он в себя вечером. В дом вошли Партев Сархошев, Макавейчук и помощник коменданта. Правая рука Сархошева была в бинтах от локтя до плеча.
Бено встал, вытянулся перед ними. Сархошев приказал ему выйти во двор. На крыльце негромко разговаривали мать и дочь Глушко. Мать говорила:
— Все это дела Билика, его, его дела.
— Ты что, спятила, что ли? Уже сгнила та веревка, на которой его повесили, а ты говоришь, его дела,— сердито сказала Фрося.
Ксения Глушко зловеще усмехнулась.
— Сгнила? Ты бойся, как бы на этой веревке не вздернули твоего любовника. Сгнила веревка... А я говорю,— это его рук дело. Он из могилы посылает свои приказы партизанам, этот Билик. Он еще много дел натворит.
Бено услышал, что партизаны, напавшие на машину, убили коменданта и трех солдат, отбили Минаса Меликяна. Остались невредимыми лишь один солдат и Бено. Один партизан был ранен, но товарищи его унесли.
— Все равно немцы перережут всех партизан, как кур,— сказала Фрося.
— Дай-то бог! — пробормотала старая Ксения. За весь этот день Бено не произнес ни одного слова.
XII
В окрестностях Вовчи есть партизаны, они среди бела дня вырвали пленного из рук фашистов! Эта новость потрясла население маленького города.
Старики Бабенко не позволили Мите в этот день выходить из дому.
«Беда может свалиться на нашу голову»,— причитала бабушка. Дед тоже казался напуганным, но острые глаза Мити заметили, что у дедушки отменно хорошее настроение. Олесь Григорьевич спустился в подвал, ключ от которого он в последние дни никому не доверял, и принес оттуда бутылку водки. Вскоре он вторично спустился в подвал и довольно долго оставался там. Он принес еще одну бутылку водки и поставил ее в шкаф. «А это на после пригодится»,— сказал он. Когда стол был накрыт, старик осторожно постучался в дверь к своему жильцу.
— Вилли Августович!
Митя подумал, что дед прав, когда говорит, что этот Вилли Августович не похож на других немцев,— уж очень он хорош с семьей Бабенко, да и дед бы не величал фашиста по имени и отчеству. Как Шварц сегодня утром прогнал фашистов из дома! Весь город обыскали, шли из дома в дом, и только в доме Бабенко не было обыска благодаря Шварцу.
На стук деда Шварц ответил по-русски «сейчас», но из своей комнаты вышел не сразу. Наконец, улыбаясь, он подошел к столу.
Дед налил водку сначала ему, потом себе и, поднимая стакан, произнес:
— За ваше здоровье, Вилли Августович, всем сердцем и всей семьей пьем за ваше здоровье. Нет хороших и плохих наций, есть хорошие и плохие люди. За ваше здоровье, за здоровье всех хороших, честных людей!
Они чокнулись. Перед тем как выпить, офицер с улыбкой посмотрел на Митю.
— Митя не соглашай, Митя мой сторофий пить не хочешь.
Митя смутился.
Бабушка поспешно сказала:
— Что вы говорите, Вилли Августович, Митя вас очень уважает.
Шварц перестал улыбаться, неожиданно помрачнел.
Этот артиллерист был бы хорошим человеком, если бы не служил в фашистской армии. Нет, они все одинаковые, не нужно обманываться! Митя рассердился на деда и бабушку, которые так любезны с фашистом, даже пьют за его здоровье. Но вот офицер снова улыбнулся, погладил Митю по голове. Мальчику эта ласка была неприятна, он встал из-за стола. Ведь в день, когда вешали Андрея Билика, этот милый Вилли Августович установил орудия на холмах, направил дула пушек на городскую площадь!
— Митя, пойди на улицу, марш,— неожиданно сказал офицер мальчику. Митя оскорбился и, чтобы поступить наперекор немецкому приказу, сел на стул, поставленный у двери.
— Это наш дом. Никуда я не пойду,— сказал он.
— Митро, так не разговаривают со взрослыми,— сказал дед. — Вилли Августович говорит, чтоб ты вышел, значит, выходи. Только не на улицу, оставайся во дворе.
Митя резко хлопнул дверью и вышел на крыльцо.
— Идемте ко мне,— сказал Шварц.
Олесь Григорьевич и Улита Дмитриевна удивленно переглянулись. Очевидно, Шварц хотел сказать Бабенко о чем-то очень серьезном и важном.
— Садись,— пригласил офицер, указывая Олесю Григорьевичу на кресло.
Хозяин дома, молча приняв приглашение гостя, сел в кресло.
— Олес Григорич, с тобой есть серьезный разкофор.
— Слушаю, Вилли Августович, говорите.
Шварц долгим, испытующим взглядом посмотрел на старика.
— Ты знаешь, кто вчера вечир стрелял Шароян? Вопрос был для старика неожиданным.
— Скажу вам совершенно честно, понятия не имею об этом. Думаю только, если бы то были партизаны, вряд ли этот малый уцелел бы от партизанской пули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210