Не хватало только попасться ему в руки.
А это — городская библиотека, на первом этаже четырехэтажного розового здания. Варужану захотелось войти пролистать газеты, и он замедлил шаг. Фасадная стена библиотеки была сплошь стеклянная, сквозь нее виднелись стеллажи, старательно уставленные книгами. Видимо, и его книги тут есть. Мысль эта была Варужану приятна.
По ту сторону стеклянной стены он увидел молодую женщину. Она стояла и разглядывала прохожих. И была столь неподвижна, что вполне сошла бы за картину в оконной раме. Настолько поглощена улицей? Нет, скорее всего, собственными мыслями. Как проникнуть в ее мир: кто она, о чем думает, какие беды, какие радости ее занимают? И вдруг взгляд женщины упал на него. Так мгновенно свет прожектора разрезает тьму. Варужан тоже инстинктивно взглянул в ее лицо. Взгляд тут же сосредоточился, лицо напряглось, она прижалась к окну. Варужан сразу ускорил шаг и с находчивостью преследуемого юркнул на соседнюю узенькую улочку, приведшую его к ущелью. Но образ той женщины продолжал его незримо преследовать. Кто она такая? Почему так напряглась при виде его? Беги, приказал он себе, в женском очаровании кроется опасность...
У обрыва стоял особняк из белого туфа, он примостился, можно сказать, на скале. «Милиция»,— прочел Варужан и поразился тому, что этим живописным видом любуются именно блюстители порядка. И что — делаются от этого добрее? Любопытство заставило Варужана войти в здание и открыть первую же дверь. «В чем дело?! — заорал сидевший за столом сержант.— Вас вызывали?» — «Да нет, я просто так,— стушевался Варужан.— Кто меня должен был вызывать?» — «Откуда мне знать,— сержант с подозрением посмотрел на его потертые джинсы, на портативный магнитофон в его руках. Почему магнитофон у него с собой? Продаешь?» Варужан с недоумением пожал плечами: «Разве я похож на спекулянта?» Сержант поднялся: «А у спекулянтов что — особое лицо? Если б так было, мы б их живо всех переловили. А то глядишь: люди как люди». Да, сержант,.видать, добросердечием не отличается. «Я просто так заглянул. Гулял, смотрю, красивое здание, вот и вошел...» Сержант прямо-таки взвился: «Ступай, ступай — пей свою минеральную воду, милиция не музей, чтоб каждый совался! Красивое здание, видишь ли!» К счастью, в этот момент зазвонил телефон, и сержант быстро схватил трубку: «Сержант Барикян слушает. Да... Да... Не знаю, начальник будет через час... Да... Нет...» Еще какую фамилию носит — Барикян!1 — усмехнулся Варужан про себя и, пока сержант говорил по телефону, поспешил удалить-
ся. И почему здание милиции выстроили на краю ущелья, да еще из белого камня? На улице Варужан вдруг почувствовал, что весь взмок. Жарко или это он со страху? Сержант Барикян... Хм... Нет уж, имя и фамилию человеку должны давать не при рождении — пусть вырастет, поглядят, что из него вышло, а уж потом... Нехитрая мысль. Видно, из какой-нибудь нравоучительной книжки... Варужан влился в толпу, уже выпившую минеральную воду. Пошел в потоке. Одна из лучших разновидностей одиночества — это растворение в толпе. Вокруг люди — лица, ноги, тела, дыхание, кашель, разговоры, а ты ко всему этому не имеешь никакого отношения.
Самое острое чувство одиночества пережил он в Нью-Йорке. Ощутил, что любой человек в этой людской сутолоке — ничто, нуль в полном смысле слова. На глазах Варужана машина сбила женщину. Та упала, закричала, по асфальту расползлось алое пятно. Но никто из прохожих даже не замедлил шага. Двое только мельком взглянули. Тут же появилась полицейская машина; потом подъехала другая — с красным крестом, и женщину водрузили в нее. Все длилось
минуты три-четыре.Когда-то люди, ища одиночества, уходили в пустыню, в глубь леса, в монастырскую келью, а теперь — пожалуйста, поезжай в большой город, там тебя никто не знает, и ты не знаешь никого. Чем больше город, тем совершеннее чувство одиночества — так наслаждайся им вовсю! Почему ему вдруг опять вспомнилось лицо той женщины у окна библиотеки? Почему с глаз ее слетело оцепенение, когда она увидела его? Она была красивая? Трудно сказать—ведь он взглянул мельком. Но одно он помнил точно: в ней будто свет был включен, и свет, загорелся ярче, когда она его увидала. Да, да, светоносная женщина... Опять книжное словцо. Усмехнулся: ну и ремесло! Это ж пытка — на каждого человека, на всякую картину смотреть через собственное перо, обмакнутое в чернильницу мозга, а перед глазами вечно белый лист бумаги. Лучше взглянул и прошел, улыбнулся и прошел, опечалился и прошел. Разве этого не достаточно?
Следующий день не был воскресеньем, но церковь тем не менее оказалась открыта. Варужан подошел к церкви. Та же старуха, сидя возле того же хачкара, торговала свечами. Вошел в церковь. Несколько человек стояли у ризницы и разговаривали. В руках держали чашки с выгнутыми по-лебединому, как у чайников, носиками. Наверно, попив лечебной водицы, решили посетить единственную достопримечательность городка. Интерьер церкви был прост до аскетизма. Распятие явно рисовал местный художник-самоучка. Причем всего двумя красками — только они оказались под рукой у бедного провинциального Рафаэля. И до чего же они яркие! Христос выглядел заплатой на выцветшей стене церкви. Кое-где горели свечи. Удивительный покой таят в себе горящие свечи... О какой литургии может идти речь на площади в несколько квадратных метров? Где размещается хор? Наверно, из Эчмиадзина раз в неделю приезжает в командировку священник читать проповеди. А прихожане-то есть? «Не держи руки за спиной, милый...» Это ему, что ли? Обернулся. Да, ему — старуха, продающая свечи. Вспомнил, что и бабушка его одергивала — мол,
в церкви так стоять нельзя. А почему? Этого никто не знает. «Простите, мамаша».— «Ничего, милый. Храни господи твоих ребятишек». Благословение было одновременно смешным и точным: господь всегда хранит то, чего нету. И не назвать случая, когда бы он хранил то, что есть. Ну, значит, пусть хранит его неродившихся детей. «Спасибо, мамаша». Надо все же наведаться сюда в выходной, подумал он, интересно же, что проповедует священник, приехавший в командировку. Вдруг Варужана посетила такая мысль: если разом зажечь пять одинаковых свечек, они все равно догорят в разное время. Одна свечка пылает яростно, напористо, другая горит чахло, чадит. А ведь странно: одинаковые свечки с одинаковыми фитильками. Но если приглядеться, нет в мире ничего одинакового... В следующий раз он непременно зажжет одновременно пять свечек и будет смотреть, пока не догорит последняя. И тут из-за алтаря появился священник. Ну вот, а старуха говорила, что он тут бывает лишь по воскресеньям. Они встретились взглядами.
— Добрый день, святой отец.
— Бог в помощь, сын мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
А это — городская библиотека, на первом этаже четырехэтажного розового здания. Варужану захотелось войти пролистать газеты, и он замедлил шаг. Фасадная стена библиотеки была сплошь стеклянная, сквозь нее виднелись стеллажи, старательно уставленные книгами. Видимо, и его книги тут есть. Мысль эта была Варужану приятна.
По ту сторону стеклянной стены он увидел молодую женщину. Она стояла и разглядывала прохожих. И была столь неподвижна, что вполне сошла бы за картину в оконной раме. Настолько поглощена улицей? Нет, скорее всего, собственными мыслями. Как проникнуть в ее мир: кто она, о чем думает, какие беды, какие радости ее занимают? И вдруг взгляд женщины упал на него. Так мгновенно свет прожектора разрезает тьму. Варужан тоже инстинктивно взглянул в ее лицо. Взгляд тут же сосредоточился, лицо напряглось, она прижалась к окну. Варужан сразу ускорил шаг и с находчивостью преследуемого юркнул на соседнюю узенькую улочку, приведшую его к ущелью. Но образ той женщины продолжал его незримо преследовать. Кто она такая? Почему так напряглась при виде его? Беги, приказал он себе, в женском очаровании кроется опасность...
У обрыва стоял особняк из белого туфа, он примостился, можно сказать, на скале. «Милиция»,— прочел Варужан и поразился тому, что этим живописным видом любуются именно блюстители порядка. И что — делаются от этого добрее? Любопытство заставило Варужана войти в здание и открыть первую же дверь. «В чем дело?! — заорал сидевший за столом сержант.— Вас вызывали?» — «Да нет, я просто так,— стушевался Варужан.— Кто меня должен был вызывать?» — «Откуда мне знать,— сержант с подозрением посмотрел на его потертые джинсы, на портативный магнитофон в его руках. Почему магнитофон у него с собой? Продаешь?» Варужан с недоумением пожал плечами: «Разве я похож на спекулянта?» Сержант поднялся: «А у спекулянтов что — особое лицо? Если б так было, мы б их живо всех переловили. А то глядишь: люди как люди». Да, сержант,.видать, добросердечием не отличается. «Я просто так заглянул. Гулял, смотрю, красивое здание, вот и вошел...» Сержант прямо-таки взвился: «Ступай, ступай — пей свою минеральную воду, милиция не музей, чтоб каждый совался! Красивое здание, видишь ли!» К счастью, в этот момент зазвонил телефон, и сержант быстро схватил трубку: «Сержант Барикян слушает. Да... Да... Не знаю, начальник будет через час... Да... Нет...» Еще какую фамилию носит — Барикян!1 — усмехнулся Варужан про себя и, пока сержант говорил по телефону, поспешил удалить-
ся. И почему здание милиции выстроили на краю ущелья, да еще из белого камня? На улице Варужан вдруг почувствовал, что весь взмок. Жарко или это он со страху? Сержант Барикян... Хм... Нет уж, имя и фамилию человеку должны давать не при рождении — пусть вырастет, поглядят, что из него вышло, а уж потом... Нехитрая мысль. Видно, из какой-нибудь нравоучительной книжки... Варужан влился в толпу, уже выпившую минеральную воду. Пошел в потоке. Одна из лучших разновидностей одиночества — это растворение в толпе. Вокруг люди — лица, ноги, тела, дыхание, кашель, разговоры, а ты ко всему этому не имеешь никакого отношения.
Самое острое чувство одиночества пережил он в Нью-Йорке. Ощутил, что любой человек в этой людской сутолоке — ничто, нуль в полном смысле слова. На глазах Варужана машина сбила женщину. Та упала, закричала, по асфальту расползлось алое пятно. Но никто из прохожих даже не замедлил шага. Двое только мельком взглянули. Тут же появилась полицейская машина; потом подъехала другая — с красным крестом, и женщину водрузили в нее. Все длилось
минуты три-четыре.Когда-то люди, ища одиночества, уходили в пустыню, в глубь леса, в монастырскую келью, а теперь — пожалуйста, поезжай в большой город, там тебя никто не знает, и ты не знаешь никого. Чем больше город, тем совершеннее чувство одиночества — так наслаждайся им вовсю! Почему ему вдруг опять вспомнилось лицо той женщины у окна библиотеки? Почему с глаз ее слетело оцепенение, когда она увидела его? Она была красивая? Трудно сказать—ведь он взглянул мельком. Но одно он помнил точно: в ней будто свет был включен, и свет, загорелся ярче, когда она его увидала. Да, да, светоносная женщина... Опять книжное словцо. Усмехнулся: ну и ремесло! Это ж пытка — на каждого человека, на всякую картину смотреть через собственное перо, обмакнутое в чернильницу мозга, а перед глазами вечно белый лист бумаги. Лучше взглянул и прошел, улыбнулся и прошел, опечалился и прошел. Разве этого не достаточно?
Следующий день не был воскресеньем, но церковь тем не менее оказалась открыта. Варужан подошел к церкви. Та же старуха, сидя возле того же хачкара, торговала свечами. Вошел в церковь. Несколько человек стояли у ризницы и разговаривали. В руках держали чашки с выгнутыми по-лебединому, как у чайников, носиками. Наверно, попив лечебной водицы, решили посетить единственную достопримечательность городка. Интерьер церкви был прост до аскетизма. Распятие явно рисовал местный художник-самоучка. Причем всего двумя красками — только они оказались под рукой у бедного провинциального Рафаэля. И до чего же они яркие! Христос выглядел заплатой на выцветшей стене церкви. Кое-где горели свечи. Удивительный покой таят в себе горящие свечи... О какой литургии может идти речь на площади в несколько квадратных метров? Где размещается хор? Наверно, из Эчмиадзина раз в неделю приезжает в командировку священник читать проповеди. А прихожане-то есть? «Не держи руки за спиной, милый...» Это ему, что ли? Обернулся. Да, ему — старуха, продающая свечи. Вспомнил, что и бабушка его одергивала — мол,
в церкви так стоять нельзя. А почему? Этого никто не знает. «Простите, мамаша».— «Ничего, милый. Храни господи твоих ребятишек». Благословение было одновременно смешным и точным: господь всегда хранит то, чего нету. И не назвать случая, когда бы он хранил то, что есть. Ну, значит, пусть хранит его неродившихся детей. «Спасибо, мамаша». Надо все же наведаться сюда в выходной, подумал он, интересно же, что проповедует священник, приехавший в командировку. Вдруг Варужана посетила такая мысль: если разом зажечь пять одинаковых свечек, они все равно догорят в разное время. Одна свечка пылает яростно, напористо, другая горит чахло, чадит. А ведь странно: одинаковые свечки с одинаковыми фитильками. Но если приглядеться, нет в мире ничего одинакового... В следующий раз он непременно зажжет одновременно пять свечек и будет смотреть, пока не догорит последняя. И тут из-за алтаря появился священник. Ну вот, а старуха говорила, что он тут бывает лишь по воскресеньям. Они встретились взглядами.
— Добрый день, святой отец.
— Бог в помощь, сын мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149