..
И чуть не фыркнул, вспомнив: «Не такая уж я и барышня, Сэм...» Сюзи, Сюзи... Кого она предупреждала? Арама?..
Ту пару он заметил сразу, как только вошел в кафе: пожилой, можно даже сказать, старый мужчина и молодая — лет двадцати пяти — женщина. Они сидели в углу, друг против друга, за круглым столиком,
стоявшим у окна. Перед женщиной стоял высокий бокал с чем-то желтым, видимо с апельсиновым или абрикосовым соком. Мужчина пил красное вино. Видимо, отец с дочкой. Причем наверняка не местные. В ожидании своего кофе Варужан внимательно за ними наблюдал. Девушка будто сошла с картины Модильяни: удлиненное бледное лицо, пшеничные волосы, небрежно стекающие на плечи, грустные, без блеска глаза. В лице девушки, в ее фигуре, казалось, не было линий — только игра красок, столкновение света и тени. Старик, напротив, был грубоват, точь-в-точь из едоков картофеля Ван-Гога. Пальцы его — пальцы кузнеца или каменотеса, приобретшие желтоватый оттенок от долгого курения. Такие разные отец и дочь? Заметил, что друг с другом они не разговаривают, друг на друга не смотрят. Подумалось: наверно, они и не чувствуют присутствия друг друга. Мужчина усталым, невыразительным взглядом смотрел в одну точку и глоток за глотком пил вино. Женщина больше курила и лишь изредка приближала бокал к губам, как будто всего лишь пробовала сок на вкус. Варужану почудилось, что сидят они не за круглым столиком, а по разные стороны земного шара, между ними океаны, горы, долины. А вот за их столик сел третий — мужчина средних лет. Он подошел к ним с чашкой дымящегося кофе и, не успев сесть, тут же принялся жадно глотать горький темный напиток. Обожжется, подумал Варужан. Он что-то сказал женщине, она улыбнулась, и в одно мгновение лицо ее преобразилось. Казалось, она наклонилась над огнем и от жара кожа зарделась. Нашли общий язык, подумал Варужан, и сейчас выйдут под руку, спустятся к ущелью. Молодец, товарищ, ты не только кофе пьешь с пылу с жару...
Мужчина в самом деле поднялся, сейчас, немного поломавшись, и женщина поднимется — пошлая, банальная, скучная история... Женщина сидела в прежней позе, и лицо ее приняло прежнее непроницаемо-равнодушное выражение. Мужчина, склонившись к ней, что-то сказал, она протянула ему пачку сигарет, он с осторожностью взял одну сигарету, сунул в рот, не зажигая, и удалился столь же быстро, как и появился. Нет, на свидание это не похоже, Варужан...
Как хорошо бабушка пела. Надо было взять у Сэма пленку, переписать... И вновь, как и несколько дней назад, с печалью подумал о том, что бабушка скоро уйдет. Однажды полушутя-полусерьезно он спросил: «Бабушка, бог есть?» Она обиделась: «Что тебе сказать, Варужан? Я ни разу его не видала, как он в фаэтоне по небу едет, но, чуть что, за подол его цепляюсь...» Дурацкий он задал тогда вопрос. Потом льстиво спросил: «Кого из внуков ты больше всего любишь?» Думал, она его назовет. Но бабушка долго глядела на него — большого непонятливого глупыша: «Неужто в любви есть больше-меньше?.. Дети что — рис, чтоб перебирать?» Бабушка-бабуля... Ключи от дома в Карсе Араму передала. А если бы в свое время она их отдала ему, стал бы он в Карсе искать дом деда? Вряд ли... Ведь Карс для него тогда был всего лишь утраченной картой, а не страной-камнем-землей-рекой. Хотя он и пережил две тяжелые ночи в этом таком близком и таком далеком городе... «Боль твоя, Родина,— из огня сорочка...» На нем этой сорочки не было. Вспомнил добавленную Артуро строку: «Любовь моя, Родина,—
из огня сорочка...» Но неужели это только любовь и боль Родины? Каждая любовь и каждая боль — огненная сорочка: тайно печет, жжет тебе нутро, а никто не должен видеть, что ты сгораешь. От боли или любви стисни зубы и молчи, даже улыбайся, потому что снять и выбросить этот огненный шелк означает не жить больше. Любовь Егинэ — огненная сорочка, боль Сюзи — огненная сорочка, дядино упорство и борьба — огненная сорочка, а жизнь бабушки вся, целиком в огненной сорочке прожита. Сейчас Варужану стало ясно, что и дед огненную сорочку носил, и на Араме она... «Что мне тут делать?» — разве этот простенький вопрос отца не огненная сорочка? Ни снять ее не в силах, ни жить с этим огненным вопросом на языке... Есть любовь — жжет, есть боль— жжет. А если нет этого жжения, нет и тебя...
Женщина, сидевшая за круглым столиком, допила наконец свой то ли апельсиновый, то ли абрикосовый сок, положила пачку сигарет в карман пальто, потом достала из сумочки зеркальце, стала прихорашиваться, легким движением поправлять, приглаживать пшеничные волосы. Потом медленно встала и направилась к двери. Старик же, тоже уже выпивший свое вино, сейчас лениво перебирал четки из черного янтаря и, только когда женщина поднялась, взглянул ей в лицо— может, только сейчас и заметил, что кто-то еще сидел за его столом. Сейчас женщина выйдет, шаги ее заскрипят на морозной улице, а потом она истает, растворится, исчезнет в пространстве. Кто она? Что ее заботит? Какая боль или любовь? Этого Варужан Ширакян не узнает никогда.
Жареное мясо, принесенное официанткой, так и осталось нетронутым на тарелке, Варужан съел только кусок хлеба с сыром и несколько маслинок.
Он потерял Егинэ... А разве находил ее? С горечью подумал о том, что она, видимо, единственная женщина, любившая его по-настоящему, ничего не требуя взамен,— любила, и все...
«Почему ты не полюбил Егинэ? — спросила в тот день Сюзи.— Ведь ты сам говорил: я люблю тех, кто любит меня».— «Для Егинэ, Сюзи, я просто писатель, она любит мои книги, хотя не знаю, стоят ли они того».— «Возможно, возможно, я ошибаюсь».— «Чтобы любить, нужно знать человека»— «В таком случае,— Сюзи чуть-чуть поколебалась, говорить или нет, и все-таки сказала,— как же ты, зная себя, можешь себя любить?» Жестокая девчонка Сюзи, откуда такой холодный металл в таком хрупком создании?..
Встал, положил на стол деньги, решил пойти мимо дома Егинэ, может быть, даже заглянуть в библиотеку.
На улице появились люди. Светило солнце, и шел снег. Варужан направился к дому Егинэ. Удобно — и библиотека на той же улице.
В библиотеку заходить не стал. Что он мог сказать, придя туда? На стуле Егинэ сидит та самая девушка — она бы удивилась, что-то заподозрила. Заглянул в окно, читальный зал был полон народу,— возможно, опять там проходил литературный диспут. А что еще зимой делать?..
Вот и дом Егинэ. Взглянул, прошел мимо. Вдруг бы показалась
тикин Седа: «Ну что муж с женой решили? Покупаете?» Нет, к счастью, не показалась.
Навстречу шел человек — в нем Варужан сразу узнал деверя Егинэ, даже имя его пришло на память: Сурен. Больше всего на свете Варужану не хотелось встретить в этом городишке именно его. Может, перейти на противоположный тротуар?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
И чуть не фыркнул, вспомнив: «Не такая уж я и барышня, Сэм...» Сюзи, Сюзи... Кого она предупреждала? Арама?..
Ту пару он заметил сразу, как только вошел в кафе: пожилой, можно даже сказать, старый мужчина и молодая — лет двадцати пяти — женщина. Они сидели в углу, друг против друга, за круглым столиком,
стоявшим у окна. Перед женщиной стоял высокий бокал с чем-то желтым, видимо с апельсиновым или абрикосовым соком. Мужчина пил красное вино. Видимо, отец с дочкой. Причем наверняка не местные. В ожидании своего кофе Варужан внимательно за ними наблюдал. Девушка будто сошла с картины Модильяни: удлиненное бледное лицо, пшеничные волосы, небрежно стекающие на плечи, грустные, без блеска глаза. В лице девушки, в ее фигуре, казалось, не было линий — только игра красок, столкновение света и тени. Старик, напротив, был грубоват, точь-в-точь из едоков картофеля Ван-Гога. Пальцы его — пальцы кузнеца или каменотеса, приобретшие желтоватый оттенок от долгого курения. Такие разные отец и дочь? Заметил, что друг с другом они не разговаривают, друг на друга не смотрят. Подумалось: наверно, они и не чувствуют присутствия друг друга. Мужчина усталым, невыразительным взглядом смотрел в одну точку и глоток за глотком пил вино. Женщина больше курила и лишь изредка приближала бокал к губам, как будто всего лишь пробовала сок на вкус. Варужану почудилось, что сидят они не за круглым столиком, а по разные стороны земного шара, между ними океаны, горы, долины. А вот за их столик сел третий — мужчина средних лет. Он подошел к ним с чашкой дымящегося кофе и, не успев сесть, тут же принялся жадно глотать горький темный напиток. Обожжется, подумал Варужан. Он что-то сказал женщине, она улыбнулась, и в одно мгновение лицо ее преобразилось. Казалось, она наклонилась над огнем и от жара кожа зарделась. Нашли общий язык, подумал Варужан, и сейчас выйдут под руку, спустятся к ущелью. Молодец, товарищ, ты не только кофе пьешь с пылу с жару...
Мужчина в самом деле поднялся, сейчас, немного поломавшись, и женщина поднимется — пошлая, банальная, скучная история... Женщина сидела в прежней позе, и лицо ее приняло прежнее непроницаемо-равнодушное выражение. Мужчина, склонившись к ней, что-то сказал, она протянула ему пачку сигарет, он с осторожностью взял одну сигарету, сунул в рот, не зажигая, и удалился столь же быстро, как и появился. Нет, на свидание это не похоже, Варужан...
Как хорошо бабушка пела. Надо было взять у Сэма пленку, переписать... И вновь, как и несколько дней назад, с печалью подумал о том, что бабушка скоро уйдет. Однажды полушутя-полусерьезно он спросил: «Бабушка, бог есть?» Она обиделась: «Что тебе сказать, Варужан? Я ни разу его не видала, как он в фаэтоне по небу едет, но, чуть что, за подол его цепляюсь...» Дурацкий он задал тогда вопрос. Потом льстиво спросил: «Кого из внуков ты больше всего любишь?» Думал, она его назовет. Но бабушка долго глядела на него — большого непонятливого глупыша: «Неужто в любви есть больше-меньше?.. Дети что — рис, чтоб перебирать?» Бабушка-бабуля... Ключи от дома в Карсе Араму передала. А если бы в свое время она их отдала ему, стал бы он в Карсе искать дом деда? Вряд ли... Ведь Карс для него тогда был всего лишь утраченной картой, а не страной-камнем-землей-рекой. Хотя он и пережил две тяжелые ночи в этом таком близком и таком далеком городе... «Боль твоя, Родина,— из огня сорочка...» На нем этой сорочки не было. Вспомнил добавленную Артуро строку: «Любовь моя, Родина,—
из огня сорочка...» Но неужели это только любовь и боль Родины? Каждая любовь и каждая боль — огненная сорочка: тайно печет, жжет тебе нутро, а никто не должен видеть, что ты сгораешь. От боли или любви стисни зубы и молчи, даже улыбайся, потому что снять и выбросить этот огненный шелк означает не жить больше. Любовь Егинэ — огненная сорочка, боль Сюзи — огненная сорочка, дядино упорство и борьба — огненная сорочка, а жизнь бабушки вся, целиком в огненной сорочке прожита. Сейчас Варужану стало ясно, что и дед огненную сорочку носил, и на Араме она... «Что мне тут делать?» — разве этот простенький вопрос отца не огненная сорочка? Ни снять ее не в силах, ни жить с этим огненным вопросом на языке... Есть любовь — жжет, есть боль— жжет. А если нет этого жжения, нет и тебя...
Женщина, сидевшая за круглым столиком, допила наконец свой то ли апельсиновый, то ли абрикосовый сок, положила пачку сигарет в карман пальто, потом достала из сумочки зеркальце, стала прихорашиваться, легким движением поправлять, приглаживать пшеничные волосы. Потом медленно встала и направилась к двери. Старик же, тоже уже выпивший свое вино, сейчас лениво перебирал четки из черного янтаря и, только когда женщина поднялась, взглянул ей в лицо— может, только сейчас и заметил, что кто-то еще сидел за его столом. Сейчас женщина выйдет, шаги ее заскрипят на морозной улице, а потом она истает, растворится, исчезнет в пространстве. Кто она? Что ее заботит? Какая боль или любовь? Этого Варужан Ширакян не узнает никогда.
Жареное мясо, принесенное официанткой, так и осталось нетронутым на тарелке, Варужан съел только кусок хлеба с сыром и несколько маслинок.
Он потерял Егинэ... А разве находил ее? С горечью подумал о том, что она, видимо, единственная женщина, любившая его по-настоящему, ничего не требуя взамен,— любила, и все...
«Почему ты не полюбил Егинэ? — спросила в тот день Сюзи.— Ведь ты сам говорил: я люблю тех, кто любит меня».— «Для Егинэ, Сюзи, я просто писатель, она любит мои книги, хотя не знаю, стоят ли они того».— «Возможно, возможно, я ошибаюсь».— «Чтобы любить, нужно знать человека»— «В таком случае,— Сюзи чуть-чуть поколебалась, говорить или нет, и все-таки сказала,— как же ты, зная себя, можешь себя любить?» Жестокая девчонка Сюзи, откуда такой холодный металл в таком хрупком создании?..
Встал, положил на стол деньги, решил пойти мимо дома Егинэ, может быть, даже заглянуть в библиотеку.
На улице появились люди. Светило солнце, и шел снег. Варужан направился к дому Егинэ. Удобно — и библиотека на той же улице.
В библиотеку заходить не стал. Что он мог сказать, придя туда? На стуле Егинэ сидит та самая девушка — она бы удивилась, что-то заподозрила. Заглянул в окно, читальный зал был полон народу,— возможно, опять там проходил литературный диспут. А что еще зимой делать?..
Вот и дом Егинэ. Взглянул, прошел мимо. Вдруг бы показалась
тикин Седа: «Ну что муж с женой решили? Покупаете?» Нет, к счастью, не показалась.
Навстречу шел человек — в нем Варужан сразу узнал деверя Егинэ, даже имя его пришло на память: Сурен. Больше всего на свете Варужану не хотелось встретить в этом городишке именно его. Может, перейти на противоположный тротуар?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149