перед ним был сын старшего брата, который к тому же, говорят, здесь фигура. Но огорчился он страшно: племянник прямо-таки плюнул на его имя-фамилию, жизнь, судьбу, а судьба, черт побери, была не сахар...
— Ты должен был Колю взять с собой,— вдруг сказал Варужан
примирительно.— Он увидел бы сразу всю родню. Я сам многих вижу впервые.
Врам Ваганян посмотрел-посмотрел на племянника, повернулся и медленно пошел в гостиную.
Врам Ваганян уехал из Армении отстраивать Ташкент, пострадавший во время землетрясения. Хороший был строитель, а разрушенный город нуждался в хороших строителях. Его сыну Шираку (Шираку Ва-ганяну Второму) было тогда лет шесть. Прошло несколько лет, и однажды пришла весть, что Врам вторично женился, переехал в Самарканд и у него в этом браке уже есть ребенок, сын. (Зовут его, стало быть, Николай, он уже вырос и теперь хочет прочесть книгу Варужа-на.) Спустя какое-то время сам Врам написал письмо брату Тиграну. Оправдывался:.«Так уж получилось. Приеду, расскажу подробности... Нина очень хорошая. От нее маме, тебе и всем остальным привет... Так что уж простите...»Жена Врама Анаит недолго сокрушалась: через несколько месяцев после письма вышла за кого-то, ушла к нему. Дед с бабкой не отдали ей Ширака, да она, честно говоря, и не настаивала. А Ширак Второй рос в холе, но таил в душе горечь: не простил ни отцу, ни матери. Ему было двенадцать лет, когда отец вдруг приехал из Самарканда в Ереван,— Ширак удрал в Ленинакан, к бабушкиной сестре. А в восемнадцать подался в Сибирь. Сейчас где-то под Тюменью. На пригласительную телеграмму ответил письмом: «Дорогая бабушка, до смерти хочу быть рядом с тобой, но знаю, что за столом будет чинно восседать тот, кого я вычеркнул из своей жизни... Позже приеду».
В гостиной продолжали танцевать, а в ушах Варужанэ звучали тяжелые шаги дяди. Кто скажет, отчего жизнь человека вдруг совершает странный поворот? «Зря дядю обидел,— подумал Варужан.— Будто сам я порой не хочу удрать не то что в Самарканд, а на край света. По характеру своему мне бы прокурором быть — тут же применял бы к человеку такую-то статью уголовного кодекса». Прокурор... А ведь и прокурору порой адвокат требуется, суд присяжных.
Варужан был какой-то одурманенный, отупевший, в голове муть, все перемешалось, вопросов стало больше, ответов меньше. Нет на этом свете у него человека более любимого, чем бабушка, однако и сегодня он не может радоваться. Выпить, что ли? Но ведь уже порядком выпито, однако не действует. А бабушка... Все в ней смешалось: и боль, и радость. Как ты выдерживаешь такое высокое напряжение, дорогая бабуленька? Ты как громоотвод: все пропускаешь через себя и остаешься стоять... Варужан позавидовал бабушке... Немые фотографии, застывшие вокруг праздничного стола пустые стулья... Если бы он мог написать этот вечер... Да и вообще после всего этого сможет ли он писать? Что хотел сказать ему Мигран Малумян? Этого Варужан уже никогда не узнает. Увидятся ли они когда-нибудь с Егинэ? Видимо, верно подметила Сюзи: «Уверена, что через несколько месяцев вы не скажете, что хотите ее видеть, даже рады будете, что потеряли ее,— она путает все ваши карты». Зачем двоюродному брату в Самарканде его книжка? Потому что родственник? Чтобы похвастаться перед мальчишками и особенно перед ровесницами-девочками: глядите, у меня брат пи-
сатель? Только для этого? А сам Коля каждый день видит из окна мавзолей Ленк-Темура, днем проходит по тротуару мимо мавзолея... Сюзи пообещала сегодня приехать. Приедет ли? Сэм потерял голову, твердит: Сюзи, Сюзи... Будто такого товара в их Америках мало... Мари вроде бы как-то переменилась. А может, сам он меняется?.. Значит, Сюзи может и родней его стать — сводный братец готов. Вспомнил ее в гостинице: полуголая, наглая, развязная. Увидел кинжал на диване между ними...
Ты, Варужан, желал в эти месяцы покоя, чтобы ничего не происходило, тебе нужна была тишина, безмятежность, возможность побыть наедине с собой, ты ведь соскучился по себе... И что из этого вышло?
— Этот! Этот! — громкий женский крик прервал его размышления.— Именно этот дом! Спасибо!..
Он посмотрел вниз, на улицу. У ворот со скрежетом затормозило такси. Не успело остановиться, какая-то женщина не вышла, а пулей вылетела из машины. Кто бы это мог быть?
Женщину он видел как в тумане. Потом показался водитель, он медленно двинулся к багажнику,— наверно, чтобы достать чемоданы.
Варужан сбежал вниз по винтовой лестнице. Уже из сада услышал женский голос:
— Умоляю, брат, возьми деньги.
— Не надо, сестра. Тот человек, что с вами в аэропорту был, уж не знаю, кто он вам, дал. Вот...— и достал из кармана десятку.
— Сирарпи?
— Да, Варужан, я! Не верится? Сирарпи тут же забыла про водителя. Обнялись, Сирарпи всхлипнула:
— Как бабушка? Сам ты как? Видишь, приехала. А знаешь, с какими препонами... Расскажу.— Обернулась: — Такси уехало?
— Молодчина, Сирарпи, бабушка с ума сойдет от радости. Как там в Бейруте?
— Э, что от Бейрута осталось... Я на машине до Дамаска добралась, из Дамаска до Халеба, а уже из Москвы до Еревана. Сейчас я из Москвы... Тысяча километров обернулась шестью тысячами.
Входная дверь открылась с тяжелым скрипом, Мари в первый момент увидела только Варужана:
— Где ты бродишь? Бабушка все время о тебе спрашивает.
— Я в Бейрут слетал,— спокойно ответил Варужан.— Кому-то надо было привезти Сирарпи.
— Вай, Сирарпи! — Мари обняла ее, зацеловала, потом бросилась в дом.— Побегу бабушку обрадую.
Варужан подхватил чемоданы, вошел во двор.
— Не верю, не верю, не верю, что я в Ереване,— все повторяла Сирарпи.
— Верь, верь, верь — ты в Ереване. Ну и тяжеленные у тебя чемоданы. Ты что, весь Бейрут с собой привезла?..
— Э, бедный Бейрут... Чемоданами меня в Халебе снабдили, расскажу...
— Сирарпи, доченька! — раздался голос бабушки Нунэ с балкона. —, Тетя! — закричала Сирарпи, бросившись в дом.— Тетя!. Варужан подумал, что балкон, на который высыпал народ, сейчас
рухнет. И вдруг грянула зурна — плач, крики, радость, печаль перемешались вновь.
Сирарпи не хватало дыхания. Ей хотелось всем рассказать, какие бесподобные армяне живут в Халебе. Ведь всего два дня назад, да, всего два дня назад у нее был там единственный знакомый, доктор Дальян, а в аэропорт ее пришло провожать сто человек. Ее ли? «Они тебя любят, тетя, Армению любят, вы понимаете?.. Нет, вам не понять». Потом, прямо возле стола, она лихорадочно стала открывать чемоданы из Халеба: шали, шерстяные чулки, серебряные украшения, обувь, отрезы на платье, иконки — чего там только не было... Сирарпи один за другим вынимала подарки — каждый написал свое имя на вкладыше— и зачитывала имена. Сирарпи была в ужасном возбуждении — раскраснелась, руки у нее дрожали, имена она не зачитывала, а вскрикивала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Ты должен был Колю взять с собой,— вдруг сказал Варужан
примирительно.— Он увидел бы сразу всю родню. Я сам многих вижу впервые.
Врам Ваганян посмотрел-посмотрел на племянника, повернулся и медленно пошел в гостиную.
Врам Ваганян уехал из Армении отстраивать Ташкент, пострадавший во время землетрясения. Хороший был строитель, а разрушенный город нуждался в хороших строителях. Его сыну Шираку (Шираку Ва-ганяну Второму) было тогда лет шесть. Прошло несколько лет, и однажды пришла весть, что Врам вторично женился, переехал в Самарканд и у него в этом браке уже есть ребенок, сын. (Зовут его, стало быть, Николай, он уже вырос и теперь хочет прочесть книгу Варужа-на.) Спустя какое-то время сам Врам написал письмо брату Тиграну. Оправдывался:.«Так уж получилось. Приеду, расскажу подробности... Нина очень хорошая. От нее маме, тебе и всем остальным привет... Так что уж простите...»Жена Врама Анаит недолго сокрушалась: через несколько месяцев после письма вышла за кого-то, ушла к нему. Дед с бабкой не отдали ей Ширака, да она, честно говоря, и не настаивала. А Ширак Второй рос в холе, но таил в душе горечь: не простил ни отцу, ни матери. Ему было двенадцать лет, когда отец вдруг приехал из Самарканда в Ереван,— Ширак удрал в Ленинакан, к бабушкиной сестре. А в восемнадцать подался в Сибирь. Сейчас где-то под Тюменью. На пригласительную телеграмму ответил письмом: «Дорогая бабушка, до смерти хочу быть рядом с тобой, но знаю, что за столом будет чинно восседать тот, кого я вычеркнул из своей жизни... Позже приеду».
В гостиной продолжали танцевать, а в ушах Варужанэ звучали тяжелые шаги дяди. Кто скажет, отчего жизнь человека вдруг совершает странный поворот? «Зря дядю обидел,— подумал Варужан.— Будто сам я порой не хочу удрать не то что в Самарканд, а на край света. По характеру своему мне бы прокурором быть — тут же применял бы к человеку такую-то статью уголовного кодекса». Прокурор... А ведь и прокурору порой адвокат требуется, суд присяжных.
Варужан был какой-то одурманенный, отупевший, в голове муть, все перемешалось, вопросов стало больше, ответов меньше. Нет на этом свете у него человека более любимого, чем бабушка, однако и сегодня он не может радоваться. Выпить, что ли? Но ведь уже порядком выпито, однако не действует. А бабушка... Все в ней смешалось: и боль, и радость. Как ты выдерживаешь такое высокое напряжение, дорогая бабуленька? Ты как громоотвод: все пропускаешь через себя и остаешься стоять... Варужан позавидовал бабушке... Немые фотографии, застывшие вокруг праздничного стола пустые стулья... Если бы он мог написать этот вечер... Да и вообще после всего этого сможет ли он писать? Что хотел сказать ему Мигран Малумян? Этого Варужан уже никогда не узнает. Увидятся ли они когда-нибудь с Егинэ? Видимо, верно подметила Сюзи: «Уверена, что через несколько месяцев вы не скажете, что хотите ее видеть, даже рады будете, что потеряли ее,— она путает все ваши карты». Зачем двоюродному брату в Самарканде его книжка? Потому что родственник? Чтобы похвастаться перед мальчишками и особенно перед ровесницами-девочками: глядите, у меня брат пи-
сатель? Только для этого? А сам Коля каждый день видит из окна мавзолей Ленк-Темура, днем проходит по тротуару мимо мавзолея... Сюзи пообещала сегодня приехать. Приедет ли? Сэм потерял голову, твердит: Сюзи, Сюзи... Будто такого товара в их Америках мало... Мари вроде бы как-то переменилась. А может, сам он меняется?.. Значит, Сюзи может и родней его стать — сводный братец готов. Вспомнил ее в гостинице: полуголая, наглая, развязная. Увидел кинжал на диване между ними...
Ты, Варужан, желал в эти месяцы покоя, чтобы ничего не происходило, тебе нужна была тишина, безмятежность, возможность побыть наедине с собой, ты ведь соскучился по себе... И что из этого вышло?
— Этот! Этот! — громкий женский крик прервал его размышления.— Именно этот дом! Спасибо!..
Он посмотрел вниз, на улицу. У ворот со скрежетом затормозило такси. Не успело остановиться, какая-то женщина не вышла, а пулей вылетела из машины. Кто бы это мог быть?
Женщину он видел как в тумане. Потом показался водитель, он медленно двинулся к багажнику,— наверно, чтобы достать чемоданы.
Варужан сбежал вниз по винтовой лестнице. Уже из сада услышал женский голос:
— Умоляю, брат, возьми деньги.
— Не надо, сестра. Тот человек, что с вами в аэропорту был, уж не знаю, кто он вам, дал. Вот...— и достал из кармана десятку.
— Сирарпи?
— Да, Варужан, я! Не верится? Сирарпи тут же забыла про водителя. Обнялись, Сирарпи всхлипнула:
— Как бабушка? Сам ты как? Видишь, приехала. А знаешь, с какими препонами... Расскажу.— Обернулась: — Такси уехало?
— Молодчина, Сирарпи, бабушка с ума сойдет от радости. Как там в Бейруте?
— Э, что от Бейрута осталось... Я на машине до Дамаска добралась, из Дамаска до Халеба, а уже из Москвы до Еревана. Сейчас я из Москвы... Тысяча километров обернулась шестью тысячами.
Входная дверь открылась с тяжелым скрипом, Мари в первый момент увидела только Варужана:
— Где ты бродишь? Бабушка все время о тебе спрашивает.
— Я в Бейрут слетал,— спокойно ответил Варужан.— Кому-то надо было привезти Сирарпи.
— Вай, Сирарпи! — Мари обняла ее, зацеловала, потом бросилась в дом.— Побегу бабушку обрадую.
Варужан подхватил чемоданы, вошел во двор.
— Не верю, не верю, не верю, что я в Ереване,— все повторяла Сирарпи.
— Верь, верь, верь — ты в Ереване. Ну и тяжеленные у тебя чемоданы. Ты что, весь Бейрут с собой привезла?..
— Э, бедный Бейрут... Чемоданами меня в Халебе снабдили, расскажу...
— Сирарпи, доченька! — раздался голос бабушки Нунэ с балкона. —, Тетя! — закричала Сирарпи, бросившись в дом.— Тетя!. Варужан подумал, что балкон, на который высыпал народ, сейчас
рухнет. И вдруг грянула зурна — плач, крики, радость, печаль перемешались вновь.
Сирарпи не хватало дыхания. Ей хотелось всем рассказать, какие бесподобные армяне живут в Халебе. Ведь всего два дня назад, да, всего два дня назад у нее был там единственный знакомый, доктор Дальян, а в аэропорт ее пришло провожать сто человек. Ее ли? «Они тебя любят, тетя, Армению любят, вы понимаете?.. Нет, вам не понять». Потом, прямо возле стола, она лихорадочно стала открывать чемоданы из Халеба: шали, шерстяные чулки, серебряные украшения, обувь, отрезы на платье, иконки — чего там только не было... Сирарпи один за другим вынимала подарки — каждый написал свое имя на вкладыше— и зачитывала имена. Сирарпи была в ужасном возбуждении — раскраснелась, руки у нее дрожали, имена она не зачитывала, а вскрикивала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149