имя деда взял он себе
и фамилию. Уж как рад, как рад был Ширак, когда Варужан принес газету, развернул перед дедом. Там было большими буквами напечатано: Варужан Ширакян. От радости даже рассердиться забыл — почему это внук имя Вачаган, которое дед ему дал самолично, в Варужана превратил?.. Господи, а сейчас бы он как порадовался... Но когда Варужан съездил отца повидал, сразу осунулся. Что там стряслось-то? С зажженной сигаретой в дом заходит, с зажженной сигаретой из дому выходит. Даже на фотографии у него сигарета в зубах. «О легких своих ты не беспокоишься, сынок? Последнюю книжку, думала, принесешь, подаришь бабушке. Нет, сама в книжный магазин сходила, купила себе. Да, да, своими ногами сходила, деньги заплатила, взяла. Да еще хорошенькая девушка шепнула подружке на ухо: бабушка Варужана Ширакяна!.. Сделала вид, что не слышу, но обрадовалась, а как же?»
— Арам, что ль, меня позвал? — спросила вдруг бабушка Нунэ сама себя и поднялась.— Может, телеграмму принесли? В дверь вроде бы звонили.
Поднялась, вышла из своего мирка, и комнату мгновенно сковало тяжелым безмолвием — ведь фотографии между собой не переговариваются. Самое большее, что они могут, это жить друг возле друга. Да, вечно жить друг возле друга, наверно, могут одни лишь фотографии.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Он сидел в гостинице на крохотном балкончике (стул и ноги поместить удалось — повезло) и смотрел на горы, на небо, на ущелье. Уже который день проводил он в этой позе. В первый день бродил по городу—нескольких часов оказалось достаточно для знакомства. Здравч щы, две гостиницы, две школы, маленькая действующая церковь (удивился — шестнадцатый век), основное население — отдыхающие. О, с какой важной серьезностью толпа их по четыре-пять раз в день двигалась на водопой. Чтоб прожить на день дольше, они на месяц лишали себя всяческих удовольствий. А зачем вам этот один день? Что вы будете делать? Если бы каким-то чудом удалось записать человеческие голоса, наполнившие городской воздух, получилось бы многоголосье, оповещающее мир о язве желудка, повышенной кислотности, воспалении поджелудочной железы и о прочих подобных хворобах. Тоска. Он стал мечтать заиметь серьезную болезнь, чтоб ею заниматься, ходить по врачам, пить минеральную воду, принимать ванны, слушать советы, давать советы. Наверно, болезнь заставила бы забыть о многом другом. Да, жаль, что здоров...
А ущелье было изумительным. Варужан либо бродил по ущелью, либо смотрел и смотрел на небо с балкона.Как сейчас вот. По крутому склону спускаются двое. Варужан следил за ними уже около часа. Одна двигавшаяся точка была светло-голубой (значит, девушка), другая — темной. Точки то приближались, то отдалялись, то скрывались за кустом, камнем, разговаривали
(интересно, о чем?), иногда точки сливались в одну, и цвета их делались неразличимы. Иногда парень помогал девушке, и это, видимо, было лишь предлогом для того, чтобы девушка бросилась в его объятия,— она таки бросалась и, видимо, хохотала. Голоса до гостиницы не достигали, но Варужан чувствовал: девушка звонко смеется. Позавидовал: наверно, они счастливы. Во всяком случае, счастливы в этот момент... Если бы можно было написать смех, не о смехе, а именно смех, чтоб слова передали переливы и звон его... Если бы можно было написать глуповато-счастливую улыбку парня...
Тяжелее всего была беседа с председателем в Ереване. «На три месяца, говоришь? А как же журнал?» — «Все будет в порядке, нет проблем. Я уже вычитал материалы трех будущих номеров».— «Но три месяца без редактора?..» — «Этот редактор, между прочим, еще и писатель».— «Хороший притом писатель, знаю. Молодежь из-за твоих книг с ума сходит».— «С ума сходит? Сомневаюсь».— «Последнюю твою повесть хвалят. Где я читал?.. Нет, повесть я не читал, а вот рецензию...» — «Вы и рецензию не читали». Председатель промямлил: «Откуда время взять?.. Что-нибудь новенькое задумал?.. Напиши исторический роман». Этот совет давал он всем прозаикам с тайной надеждой подыскать Багратуни соперника. «Да я сам уже года четыре как материал собрал. Он у меня залежался, писать хочу». Председатель написал свою третью пьесу лет двадцать пять назад, а потом строчил только доклады и, видимо, истосковался по творчеству. «Каждый год собираюсь оторваться от своей жизни на несколько месяцев, уехать в какую-нибудь дыру и писать... Столько всего накопилось, а не выходит. Дают мне, что ли, передохнуть от этого кабинета?» — «Ну вот видите...» Председатель довольно долго молчал, потянулся было рукой к телефонной трубке, но передумал. Стал рыться в бумагах на столе — искать какую-то запись. Но не нашел. «Целых три месяца?.. Если бы ты хоть исторический роман писал...» — «Может, и четыре месяца понадобится, а может, и через месяц вернусь, если у меня ничего не получится...» — «Если не получится... А вдруг получится?..» Выхода не было, пришлось прибегнуть к последнему козырю: «Тогда я вынужден написать заявление об уходе... Освободите меня согласно заявлению...» Председатель весело рассмеялся: «Согласно заявлению, говоришь? А редакторов согласно заявлению не освобождают. Их либо снимают, либо выдвигают...» — «Ни для того, ни для другого нет оснований, пока нет оснований, хотя для снятия основание всегда найти можно...» В председателе проснулось нечто вроде писательской зависти: «Чем ты недоволен? Разве мало пишешь? Повесть у тебя только что вышла... Прочту непременно, Багратуни хвалил...» — «Это расплывчатая вещь, а мне уже сорок два года». Глупее аргумента Варужан придумать не мог — председателю-то было уже под семьдесят. Испугался, что он сейчас скажет: «Сорок два? Так у тебя вся жизнь впереди». Нет, не сказал, ничего не сказал, только посмотрел на него горько, надломленно. Наверно, председатель лучше, чем многим представляется. «Пиши,— сказал он.— Пиши... Но не заявление об уходе. Изложи замысел, обоснуй...»—«Прямо сейчас?..»—«Оставь у секретарши». Тут же в приемной он написал на полутора страницах о том,
что задумал роман о сельской молодежи, о сельских заботах. В последние годы тема эта ценилась больше всего. На другой день узнал, что председатель отпускает его на два месяца. Ничего, поживем —
увидим.Не сообразил написать, что работает над историческим романом, тогда, наверно, три, а то и все четыре месяца себе бы выбил. Причина во Враме Багратуни, который пишет в год по историческому роману и имеет большую популярность. Председатель хочет утереть нос Багратуни достойным соперником. Они между собой не ладят. Рассказывают, во время одного спора Багратуни хлопнул кулаком по столу и сказал: «Я больше книг написал, чем ты за всю жизнь
прочел!»Да, стоило написать, что задумал исторический роман, разумеется,в современном ключе, как выражаются критики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
и фамилию. Уж как рад, как рад был Ширак, когда Варужан принес газету, развернул перед дедом. Там было большими буквами напечатано: Варужан Ширакян. От радости даже рассердиться забыл — почему это внук имя Вачаган, которое дед ему дал самолично, в Варужана превратил?.. Господи, а сейчас бы он как порадовался... Но когда Варужан съездил отца повидал, сразу осунулся. Что там стряслось-то? С зажженной сигаретой в дом заходит, с зажженной сигаретой из дому выходит. Даже на фотографии у него сигарета в зубах. «О легких своих ты не беспокоишься, сынок? Последнюю книжку, думала, принесешь, подаришь бабушке. Нет, сама в книжный магазин сходила, купила себе. Да, да, своими ногами сходила, деньги заплатила, взяла. Да еще хорошенькая девушка шепнула подружке на ухо: бабушка Варужана Ширакяна!.. Сделала вид, что не слышу, но обрадовалась, а как же?»
— Арам, что ль, меня позвал? — спросила вдруг бабушка Нунэ сама себя и поднялась.— Может, телеграмму принесли? В дверь вроде бы звонили.
Поднялась, вышла из своего мирка, и комнату мгновенно сковало тяжелым безмолвием — ведь фотографии между собой не переговариваются. Самое большее, что они могут, это жить друг возле друга. Да, вечно жить друг возле друга, наверно, могут одни лишь фотографии.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Он сидел в гостинице на крохотном балкончике (стул и ноги поместить удалось — повезло) и смотрел на горы, на небо, на ущелье. Уже который день проводил он в этой позе. В первый день бродил по городу—нескольких часов оказалось достаточно для знакомства. Здравч щы, две гостиницы, две школы, маленькая действующая церковь (удивился — шестнадцатый век), основное население — отдыхающие. О, с какой важной серьезностью толпа их по четыре-пять раз в день двигалась на водопой. Чтоб прожить на день дольше, они на месяц лишали себя всяческих удовольствий. А зачем вам этот один день? Что вы будете делать? Если бы каким-то чудом удалось записать человеческие голоса, наполнившие городской воздух, получилось бы многоголосье, оповещающее мир о язве желудка, повышенной кислотности, воспалении поджелудочной железы и о прочих подобных хворобах. Тоска. Он стал мечтать заиметь серьезную болезнь, чтоб ею заниматься, ходить по врачам, пить минеральную воду, принимать ванны, слушать советы, давать советы. Наверно, болезнь заставила бы забыть о многом другом. Да, жаль, что здоров...
А ущелье было изумительным. Варужан либо бродил по ущелью, либо смотрел и смотрел на небо с балкона.Как сейчас вот. По крутому склону спускаются двое. Варужан следил за ними уже около часа. Одна двигавшаяся точка была светло-голубой (значит, девушка), другая — темной. Точки то приближались, то отдалялись, то скрывались за кустом, камнем, разговаривали
(интересно, о чем?), иногда точки сливались в одну, и цвета их делались неразличимы. Иногда парень помогал девушке, и это, видимо, было лишь предлогом для того, чтобы девушка бросилась в его объятия,— она таки бросалась и, видимо, хохотала. Голоса до гостиницы не достигали, но Варужан чувствовал: девушка звонко смеется. Позавидовал: наверно, они счастливы. Во всяком случае, счастливы в этот момент... Если бы можно было написать смех, не о смехе, а именно смех, чтоб слова передали переливы и звон его... Если бы можно было написать глуповато-счастливую улыбку парня...
Тяжелее всего была беседа с председателем в Ереване. «На три месяца, говоришь? А как же журнал?» — «Все будет в порядке, нет проблем. Я уже вычитал материалы трех будущих номеров».— «Но три месяца без редактора?..» — «Этот редактор, между прочим, еще и писатель».— «Хороший притом писатель, знаю. Молодежь из-за твоих книг с ума сходит».— «С ума сходит? Сомневаюсь».— «Последнюю твою повесть хвалят. Где я читал?.. Нет, повесть я не читал, а вот рецензию...» — «Вы и рецензию не читали». Председатель промямлил: «Откуда время взять?.. Что-нибудь новенькое задумал?.. Напиши исторический роман». Этот совет давал он всем прозаикам с тайной надеждой подыскать Багратуни соперника. «Да я сам уже года четыре как материал собрал. Он у меня залежался, писать хочу». Председатель написал свою третью пьесу лет двадцать пять назад, а потом строчил только доклады и, видимо, истосковался по творчеству. «Каждый год собираюсь оторваться от своей жизни на несколько месяцев, уехать в какую-нибудь дыру и писать... Столько всего накопилось, а не выходит. Дают мне, что ли, передохнуть от этого кабинета?» — «Ну вот видите...» Председатель довольно долго молчал, потянулся было рукой к телефонной трубке, но передумал. Стал рыться в бумагах на столе — искать какую-то запись. Но не нашел. «Целых три месяца?.. Если бы ты хоть исторический роман писал...» — «Может, и четыре месяца понадобится, а может, и через месяц вернусь, если у меня ничего не получится...» — «Если не получится... А вдруг получится?..» Выхода не было, пришлось прибегнуть к последнему козырю: «Тогда я вынужден написать заявление об уходе... Освободите меня согласно заявлению...» Председатель весело рассмеялся: «Согласно заявлению, говоришь? А редакторов согласно заявлению не освобождают. Их либо снимают, либо выдвигают...» — «Ни для того, ни для другого нет оснований, пока нет оснований, хотя для снятия основание всегда найти можно...» В председателе проснулось нечто вроде писательской зависти: «Чем ты недоволен? Разве мало пишешь? Повесть у тебя только что вышла... Прочту непременно, Багратуни хвалил...» — «Это расплывчатая вещь, а мне уже сорок два года». Глупее аргумента Варужан придумать не мог — председателю-то было уже под семьдесят. Испугался, что он сейчас скажет: «Сорок два? Так у тебя вся жизнь впереди». Нет, не сказал, ничего не сказал, только посмотрел на него горько, надломленно. Наверно, председатель лучше, чем многим представляется. «Пиши,— сказал он.— Пиши... Но не заявление об уходе. Изложи замысел, обоснуй...»—«Прямо сейчас?..»—«Оставь у секретарши». Тут же в приемной он написал на полутора страницах о том,
что задумал роман о сельской молодежи, о сельских заботах. В последние годы тема эта ценилась больше всего. На другой день узнал, что председатель отпускает его на два месяца. Ничего, поживем —
увидим.Не сообразил написать, что работает над историческим романом, тогда, наверно, три, а то и все четыре месяца себе бы выбил. Причина во Враме Багратуни, который пишет в год по историческому роману и имеет большую популярность. Председатель хочет утереть нос Багратуни достойным соперником. Они между собой не ладят. Рассказывают, во время одного спора Багратуни хлопнул кулаком по столу и сказал: «Я больше книг написал, чем ты за всю жизнь
прочел!»Да, стоило написать, что задумал исторический роман, разумеется,в современном ключе, как выражаются критики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149