Время — кожа, а не одежда. Ты же часто предпочитал коже одежду. Ошибки времени исправляет новое время, ошибки же человека, особенно писателя, остаются, под ними стоит его подпись. Ну что ж, они — твои...
Сейчас ты удираешь с похорон Миграна Малумяна, потому что боишься той распахнутой искренности, которая может нахлынуть на тебя не спросись. Боишься, что сегодня на поминках ты вдруг встал бы и сказал кое-что хлесткое и о самом себе. Ну и сказал бы! Пусть бы поудивлялись, а кое-кто и позлорадствовал. Христос точно знал, что его ждет распятие, но пошел к своему кресту...
Варужан Ширакян не услыхал всех этих слов, потому что никто их не произнес. Он сам должен бы их произнести. Правду каждый сам должен выродить, как мать дитя. Истина должна зародиться и созреть, как дитя в таинственном материнском лоне. Истина, как и дитя, с криком должна вырваться в белый свет. Нет другого пути.
И этих слов никто не говорил ему и никто не скажет.«Прилетели,— сообщил сам себе сосед.— Спокойно могли бы сыграть две партии».Варужан не отозвался.
Какое жалкое расстояньице — полчаса лёту: взлет-посадка. А в небе собственной души какой невероятный путь он совершил: длиной в целую жизнь. Сколько всего появилось рядом, сколько всего проявилось в нем самом, сколько всего пробудилось от дремы!
А разве жизнь человека в конечном счете не те же взлет-посадка? Смотря какой по длительности взлет и какая посадка. Все дело, видимо, в разнице: у одного продолжительнее взлет, у другого посадка. А у него, у Варужана, как с этим обстоит? Бежал из Еревана якобы для подго-. товки к взлету. А что получилось и что его ждет? В промежутке между взлетом-посадкой сумел ли он взглянуть на себя отстраненно, хотя бы глазами задуманного им героя?
Самолет уже бежал по бетонной глади посадочной полосы, потому и на сей раз тоже Варужан не задал себе этих вопросов. Просто времени не было — пригласили к выходу...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ОГНЕННАЯ СОРОЧКА
...Человек рождается, чтобы жить, страдать и умереть, и какая бы ни выпала ему судьба, смерть всегда трагична. Это, в конечном счете, неоспоримо. Но каждым часом своей жизни мы должны опровергать это неоспоримое.
Томас Вулф. Домой возврата нет
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Тикин Анжела вот уже несколько дней была в замешательстве — думала-гадала, да так и не догадывалась, в чем дело. Поведение Арама и Нуник в последнюю неделю заставило встревожиться ее материнское сердце. С ребятами творилось нечто странное. Нуник за день раза два всего подходила к телефону и говорила, как выразился бы Арам, азбукой Морзе — точки-тире. Причем стоило во время ее отрывистых «да-нет» появиться Араму, как она тут же торопилась сказать ему: «Все, все, Арам». Брат над ней не насмехался, не подтрунивал над ее короткими ресничками, которые она удлиняла искусственными синтетическими, приклеенными к уже измученным векам. А на днях Арам купил в подарок сестре джинсы — какие-то нестандартные, мягкие, и весь день раздавался восторженный щебет Нуник. Нет, тут что-то неладно. Стоило Араму намекнуть насчет кофе, сестра мигом вскакивала с места и варила фирменный кофе — полчашки пенки. Если Арам просил сигарету, она тут же приносила имевшиеся у нее в заначке «Салем» или «Морен». А попробуй раньше выпроси у нее эти сигареты. И самым подозрительным было то, что прекратились кровопролитные баталии возле телевизора, а то каждый вечно сражался за свою программу, и желания их в этом никогда не совпадали.
— Что с вами произошло? — не удержалась в конце концов мать от вопроса.
— С кем это с нами? — растянувшись на диване, Нуник читала книгу.
— С тобой и с Арамом.
— С нами ничего. Вчера сигарету попросил, я дала, сегодня утром кофе сварила. А он мне джинсы подарил.
— Вот потому я и удивляюсь — очень уж вы друг с другом культурные.
— А это разве плохо?
— Ты брата, как больного, обихаживаешь. И он ведет себя, как больной: слова лишнего не вытянешь, шутить перестал.
Нуник закусила губу: ого, мамочка почувствовала, что Арам изменился, и хочет выведать у нее секрет. Арам и впрямь очень переменился в последнюю неделю—ходит озабоченный, рассеянный, раздражительный. Когда дома бывает, или возле камина сидит, или запирается в своей комнате. Все началось с того злополучного междугородного меццо-сопрано. С кем, интересно, разговаривал он по-английски? И о чем? Не успел повесить трубку, его как подменили: все о чем-то размышляет, с ним говоришь— не слышит. Ах, почему она в свое время не послушалась маму и отказалась от занятий английским? Сейчас ей все было бы ясно. Раза два подкатывалась к брату эдаким кротким котеночком, пробовала его разговорить, но Арам, как опытный футболист, каждый раз отбивал ее атаки. Может быть, он озабочен делами
отца?..
— Какой-то он не такой,— сказала мать.— Как подменили. И с отцом толком не поговорит, и тебя не шпыняет. Все курит, кофе пьет.
— Это признаки влюбленности. Да, да, наверно, ты скоро станешь
свекровью.
Тикин Анжела просияла: — Правда? Какая хорошая новость. Не знаешь кто? Красивая
девушка? Не с нашей улицы? Нуник звонко рассмеялась:
— Столько вопросов сразу? Я знаю точно только одно: не с нашей улицы.
Тикин Анжела вкрадчиво заговорила:
— Тебе есть что сказать, я знаю. Напрасно ты от меня скрываешь. Наверно, обещала Араму молчать, а? Я никому ни гугу. Даже отцу не скажу.
Игра начала Нуник нравиться. Может быть, претендентка — московское меццо-сопрано? Попыталась вспомнить выражение лица брата, когда он говорил по телефону. Сначала был заспанный, а потом вдруг сразу пробудился, особенно когда заговорил по-английски.
— Ну говори скорее, руки отнимаются,— мать держала тяжелый поднос, завтрак собиралась отнести наверх бабушке Нунэ.— Если ты знаешь, что не с нашей улицы, значит, знаешь кое-что еще.
Нуник многозначительно помолчала, придала, насколько ей это удалось, лицу выражение полной серьезности, подошла поближе к матери и прошептала:
— По-моему, она англичанка. Или американка.
— Что? — У тикин Анжелы подкосились ноги, ослабли руки, в глазах помутилось, она поставила поднос с зазвеневшей посудой на стул, пока он не грохнулся на пол, а сама тяжело опустилась на соседний
стул.— Он сам сказал?
— Что ты! Когда он мне что говорит. Просто неделю назад позвонили из Москвы; Он полчаса говорил по-английски, а потом его как подменили.
Тикин Анжела бессильно вздохнула и обратила взор к портрету деда Ширака:
— Видал, что отколол твой внук? У тебя сноха — англичанка! — А что в этом плохого? Обязательно сноха должна быть из Хар-берда или из Карса?.. Я, например, решила выйти за испанца..
— Ну и будет не дом, а вавилонское столпотворение: англичане, испанцы,— поняла, что дочь с ней шутки шутит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Сейчас ты удираешь с похорон Миграна Малумяна, потому что боишься той распахнутой искренности, которая может нахлынуть на тебя не спросись. Боишься, что сегодня на поминках ты вдруг встал бы и сказал кое-что хлесткое и о самом себе. Ну и сказал бы! Пусть бы поудивлялись, а кое-кто и позлорадствовал. Христос точно знал, что его ждет распятие, но пошел к своему кресту...
Варужан Ширакян не услыхал всех этих слов, потому что никто их не произнес. Он сам должен бы их произнести. Правду каждый сам должен выродить, как мать дитя. Истина должна зародиться и созреть, как дитя в таинственном материнском лоне. Истина, как и дитя, с криком должна вырваться в белый свет. Нет другого пути.
И этих слов никто не говорил ему и никто не скажет.«Прилетели,— сообщил сам себе сосед.— Спокойно могли бы сыграть две партии».Варужан не отозвался.
Какое жалкое расстояньице — полчаса лёту: взлет-посадка. А в небе собственной души какой невероятный путь он совершил: длиной в целую жизнь. Сколько всего появилось рядом, сколько всего проявилось в нем самом, сколько всего пробудилось от дремы!
А разве жизнь человека в конечном счете не те же взлет-посадка? Смотря какой по длительности взлет и какая посадка. Все дело, видимо, в разнице: у одного продолжительнее взлет, у другого посадка. А у него, у Варужана, как с этим обстоит? Бежал из Еревана якобы для подго-. товки к взлету. А что получилось и что его ждет? В промежутке между взлетом-посадкой сумел ли он взглянуть на себя отстраненно, хотя бы глазами задуманного им героя?
Самолет уже бежал по бетонной глади посадочной полосы, потому и на сей раз тоже Варужан не задал себе этих вопросов. Просто времени не было — пригласили к выходу...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ОГНЕННАЯ СОРОЧКА
...Человек рождается, чтобы жить, страдать и умереть, и какая бы ни выпала ему судьба, смерть всегда трагична. Это, в конечном счете, неоспоримо. Но каждым часом своей жизни мы должны опровергать это неоспоримое.
Томас Вулф. Домой возврата нет
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Тикин Анжела вот уже несколько дней была в замешательстве — думала-гадала, да так и не догадывалась, в чем дело. Поведение Арама и Нуник в последнюю неделю заставило встревожиться ее материнское сердце. С ребятами творилось нечто странное. Нуник за день раза два всего подходила к телефону и говорила, как выразился бы Арам, азбукой Морзе — точки-тире. Причем стоило во время ее отрывистых «да-нет» появиться Араму, как она тут же торопилась сказать ему: «Все, все, Арам». Брат над ней не насмехался, не подтрунивал над ее короткими ресничками, которые она удлиняла искусственными синтетическими, приклеенными к уже измученным векам. А на днях Арам купил в подарок сестре джинсы — какие-то нестандартные, мягкие, и весь день раздавался восторженный щебет Нуник. Нет, тут что-то неладно. Стоило Араму намекнуть насчет кофе, сестра мигом вскакивала с места и варила фирменный кофе — полчашки пенки. Если Арам просил сигарету, она тут же приносила имевшиеся у нее в заначке «Салем» или «Морен». А попробуй раньше выпроси у нее эти сигареты. И самым подозрительным было то, что прекратились кровопролитные баталии возле телевизора, а то каждый вечно сражался за свою программу, и желания их в этом никогда не совпадали.
— Что с вами произошло? — не удержалась в конце концов мать от вопроса.
— С кем это с нами? — растянувшись на диване, Нуник читала книгу.
— С тобой и с Арамом.
— С нами ничего. Вчера сигарету попросил, я дала, сегодня утром кофе сварила. А он мне джинсы подарил.
— Вот потому я и удивляюсь — очень уж вы друг с другом культурные.
— А это разве плохо?
— Ты брата, как больного, обихаживаешь. И он ведет себя, как больной: слова лишнего не вытянешь, шутить перестал.
Нуник закусила губу: ого, мамочка почувствовала, что Арам изменился, и хочет выведать у нее секрет. Арам и впрямь очень переменился в последнюю неделю—ходит озабоченный, рассеянный, раздражительный. Когда дома бывает, или возле камина сидит, или запирается в своей комнате. Все началось с того злополучного междугородного меццо-сопрано. С кем, интересно, разговаривал он по-английски? И о чем? Не успел повесить трубку, его как подменили: все о чем-то размышляет, с ним говоришь— не слышит. Ах, почему она в свое время не послушалась маму и отказалась от занятий английским? Сейчас ей все было бы ясно. Раза два подкатывалась к брату эдаким кротким котеночком, пробовала его разговорить, но Арам, как опытный футболист, каждый раз отбивал ее атаки. Может быть, он озабочен делами
отца?..
— Какой-то он не такой,— сказала мать.— Как подменили. И с отцом толком не поговорит, и тебя не шпыняет. Все курит, кофе пьет.
— Это признаки влюбленности. Да, да, наверно, ты скоро станешь
свекровью.
Тикин Анжела просияла: — Правда? Какая хорошая новость. Не знаешь кто? Красивая
девушка? Не с нашей улицы? Нуник звонко рассмеялась:
— Столько вопросов сразу? Я знаю точно только одно: не с нашей улицы.
Тикин Анжела вкрадчиво заговорила:
— Тебе есть что сказать, я знаю. Напрасно ты от меня скрываешь. Наверно, обещала Араму молчать, а? Я никому ни гугу. Даже отцу не скажу.
Игра начала Нуник нравиться. Может быть, претендентка — московское меццо-сопрано? Попыталась вспомнить выражение лица брата, когда он говорил по телефону. Сначала был заспанный, а потом вдруг сразу пробудился, особенно когда заговорил по-английски.
— Ну говори скорее, руки отнимаются,— мать держала тяжелый поднос, завтрак собиралась отнести наверх бабушке Нунэ.— Если ты знаешь, что не с нашей улицы, значит, знаешь кое-что еще.
Нуник многозначительно помолчала, придала, насколько ей это удалось, лицу выражение полной серьезности, подошла поближе к матери и прошептала:
— По-моему, она англичанка. Или американка.
— Что? — У тикин Анжелы подкосились ноги, ослабли руки, в глазах помутилось, она поставила поднос с зазвеневшей посудой на стул, пока он не грохнулся на пол, а сама тяжело опустилась на соседний
стул.— Он сам сказал?
— Что ты! Когда он мне что говорит. Просто неделю назад позвонили из Москвы; Он полчаса говорил по-английски, а потом его как подменили.
Тикин Анжела бессильно вздохнула и обратила взор к портрету деда Ширака:
— Видал, что отколол твой внук? У тебя сноха — англичанка! — А что в этом плохого? Обязательно сноха должна быть из Хар-берда или из Карса?.. Я, например, решила выйти за испанца..
— Ну и будет не дом, а вавилонское столпотворение: англичане, испанцы,— поняла, что дочь с ней шутки шутит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149