Егинэ знала, что в Ереван поезд прибывает на рассвете. Вот и пора прощаться — с поездом, мечтой, надеждой. Мягко коснулась плеча Варужана: «Проснись, родной». Он продрал глаза с великим усилием и неохотой: «Ты уже оделась?..» — «Да, дорогой, ты лежи, а мне пора. Я просто хотела проститься. Извини».
Она быстро встала, неслышно открыла дверь купе и вышла в пустой и холодный коридор. На безлюдном перроне она оглянулась, посмотрела на окно, увидела в окне, по другую сторону стекла, Варужана и улыбнулась. Варужан помахал ей рукой — он не видел ни ее улыбки, ни тем более слезы, катившейся по руслу этой улыбки. Но в нем вдруг вскрикнула боль, потому что он неожиданно увидел, что мимо полуразрушенной стены полустанка идет совсем другая, надломленная женщина.
Поезд тронулся. Варужан Ширакян проснулся окончательно.Беги, сказал он себе, беги, ты уже запутался в этой любовной паутине, ведь ты можешь полюбить по-настоящему, но это не то, что ты ищешь.
Потом Варужан откроет окно, подставив лицо холодному утреннему ветру, и ночь покажется ему горьким медом, и он не вспомнит собственных слов и не осознает, что они-то и были самыми чистыми словами в его жизни.
Потом он зайдет в купе, по приказу давней привычки зажжет первую утреннюю сигарету и вдруг обнаружит, что Егинэ забыла на полке свою оранжевую косынку. Возьмет косынку в руки, поднесет ее к свое-мулицу, и ему покажется, что в его ладонях опять русоволосая женская головка. И тут же устрашится своих мыслей, и тут же захочет закрыть отверстие улья, в котором сплошные вопросы и сомнения, забить это отверстие, замуровать... Если человек воистину желает познать свою душу, пусть вперит взгляд в глухую стену — бетонную, каменную, и стена тут же отзовется на его собственные мысли, сомнения, ошибки. Если же человек этого не желает, ему не помогут ни четыре зеркальные стены в комнате, ни даже рентген с экраном, показывающим не только телесное нутро, но и духовное, со всеми его тайнами.
Понял ли Варужан Ширакян, что он никогда по-настоящему не пытался разобраться в себе, каждый раз стремился отвернуться, когда в нем вспыхивала искра, освещавшая на мгновение его суть? Хотя без конца говорил и писал о необходимости самопознания, самоанализа, Варужан не знал ни истинной своей силы, ни истинной своей слабости. Может быть, права Сюзи: он недостаточно честен и недостаточно подл, и даже побег из столицы — всего лишь игра, смешное старание понравиться себе самому. От кого он убежал? Ведь сам-то он остался при себе... Егинэ... С какой безысходной грустью говорила она о муже, которого не любила. «Он мучился больше, потому что понимал, что любить его я не могу. Это был редкий человек, я ускорила его смерть. Он жил стиснув зубы. Его любовь ко мне явилась для него господней карой. Когда меня на дружеских вечеринках просили спеть, он тут же выходил из комнаты. Ему был невыносим любой восторженный взгляд мужчины, который мог быть на меня направлен. Само мое существование подтачивало его изнутри, как червь».
А ты, Варужан, задумывался ли когда-нибудь так же глубоко о своей жене? Нет, такого вопроса Варужан Ширакян себе не задал. И на сей раз отогнал от себя, как назойливую пчелу. Но зачем отгонять, куда отгонять — ведь пчела-то жужжит у него внутри.
Сейчас Егинэ в холодном безлюдном вагоне едет назад, в свой маленький, неприметный городишко. Какая дорогая расплата за несколько часов любви...
Бабушка из последних сил старается собрать воедино горсточку родни, раскиданной по свету. Может быть, один, двое опять воссоединятся, не потеряют больше друг друга...
Сюзи скоро войдет, в класс, стиснув в душе свою искалеченную биографию, но, назло этой биографии, в глазах, обращенных на нее, попытается разжечь огонь веры, любви, добра.
Дядя помешался на том, чтобы через тридцать — пятьдесят лет не иссякли в народе таланты.А ты?..Ты испортил людям застолье, стал вести кулачный бой с жалким захолустным судьей и вроде бы даже этот бой выиграл. Воспоминания о застолье были не столь уж сладостными, однако тонкий лучик удовлетворения все-таки в тебе проскользнул.
Распахнулась дверь купе. На пороге стоял проводник — сегодня его физиономия стала еще круглее.
— Через восемнадцать минут прибываем,— сказал он.— Хорошо спали?
— Замечательно. Не успел голову на подушку положить, тут же уснул.
На ереванском перроне, несмотря на ранний час, было много народу: отъезжающие, провожающие, встречающие. Большой город не засыпает ни на минуту. Куда податься такой ранью? Варужану померещилось, что он приехал в чужой город, где нет у него ни одного знакомого и где ему некуда спешить. Сейчас выйдет на привокзальную площадь, увидит Давида Сасунского и с новым оттенком печали станет созерцать чашу терпения, опрокинувшуюся под копытом коня. День выдался холодный, в бассейне не было воды, и чаша терпения, как всегда опрокинутая, тоже грезила о воде. Давид сидел по-прежнему в седле, все в той же позе, устремив взор к непостижимой дали. Давиду тоже некуда идти.
«Здравствуй, сопечальник»,— громко сказал Варужан и оглянулся. Возле памятника никого не было. Куда же пойти? Бабушка наверняка уже проснулась, Сэм и Сюзи вряд ли... Может быть, пойти домой? Нащупал в кармане ключ. Мари проснется, начнутся расспросы, скажет что-нибудь горькое или ласковое, спросит: кофе не хочешь?.. Перспектива выпить кофе показалась ему соблазнительной. Да в конце концов, он и сам себе может сварить и выпьет его горячим-горячим, до дна, до самой гущи... Если он пойдет домой, у него будет возможность поспать еще несколько часов. Нет, Варужан, если уж Мари проснется, она тебе спать не даст. В ней за это время столько слов скопилось, что тебе этого словопада не выдержать, непременно начнется выяснение отношений. А тебе не до этого — остаться бы сонным, одеревенелым, ни на что не реагирующим... Куда подъезжает сейчас поезд Егинэ?.. Как жила эта женщина?.. «Домашние мой брак просто «вычислили»: ты, мол, романтик, витаешь в облаках, если и муж такой будет, как жить станете? — сказал отец. Все казалось решенным правильно, выбор подходящий. Арцрун —трезвый, умный парень, хороший семьянин. Но... но люди не деревья, и прививка не удалась. Месяца через два после замужества я уже помышляла о разводе. Однажды всю ночь проплакала у мамы. Отец умрет от горя, сказала мать. Я замолкла, а отца и в самом деле через несколько месяцев не стало — попал в автомобильную аварию, и это горе все прочее отодвинуло на задний план. Потом тяжело заболела свекровь, чудная женщина, я обязана была за ней ухаживать. Потом заболел он сам, Арцрун. Я постепенно приспособилась к той жизни...»
Город пробуждался незаметно. Привокзальная площадь была уже полным-полна людей и машин.
Варужан сел на скамейку — прямо напротив Давида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Она быстро встала, неслышно открыла дверь купе и вышла в пустой и холодный коридор. На безлюдном перроне она оглянулась, посмотрела на окно, увидела в окне, по другую сторону стекла, Варужана и улыбнулась. Варужан помахал ей рукой — он не видел ни ее улыбки, ни тем более слезы, катившейся по руслу этой улыбки. Но в нем вдруг вскрикнула боль, потому что он неожиданно увидел, что мимо полуразрушенной стены полустанка идет совсем другая, надломленная женщина.
Поезд тронулся. Варужан Ширакян проснулся окончательно.Беги, сказал он себе, беги, ты уже запутался в этой любовной паутине, ведь ты можешь полюбить по-настоящему, но это не то, что ты ищешь.
Потом Варужан откроет окно, подставив лицо холодному утреннему ветру, и ночь покажется ему горьким медом, и он не вспомнит собственных слов и не осознает, что они-то и были самыми чистыми словами в его жизни.
Потом он зайдет в купе, по приказу давней привычки зажжет первую утреннюю сигарету и вдруг обнаружит, что Егинэ забыла на полке свою оранжевую косынку. Возьмет косынку в руки, поднесет ее к свое-мулицу, и ему покажется, что в его ладонях опять русоволосая женская головка. И тут же устрашится своих мыслей, и тут же захочет закрыть отверстие улья, в котором сплошные вопросы и сомнения, забить это отверстие, замуровать... Если человек воистину желает познать свою душу, пусть вперит взгляд в глухую стену — бетонную, каменную, и стена тут же отзовется на его собственные мысли, сомнения, ошибки. Если же человек этого не желает, ему не помогут ни четыре зеркальные стены в комнате, ни даже рентген с экраном, показывающим не только телесное нутро, но и духовное, со всеми его тайнами.
Понял ли Варужан Ширакян, что он никогда по-настоящему не пытался разобраться в себе, каждый раз стремился отвернуться, когда в нем вспыхивала искра, освещавшая на мгновение его суть? Хотя без конца говорил и писал о необходимости самопознания, самоанализа, Варужан не знал ни истинной своей силы, ни истинной своей слабости. Может быть, права Сюзи: он недостаточно честен и недостаточно подл, и даже побег из столицы — всего лишь игра, смешное старание понравиться себе самому. От кого он убежал? Ведь сам-то он остался при себе... Егинэ... С какой безысходной грустью говорила она о муже, которого не любила. «Он мучился больше, потому что понимал, что любить его я не могу. Это был редкий человек, я ускорила его смерть. Он жил стиснув зубы. Его любовь ко мне явилась для него господней карой. Когда меня на дружеских вечеринках просили спеть, он тут же выходил из комнаты. Ему был невыносим любой восторженный взгляд мужчины, который мог быть на меня направлен. Само мое существование подтачивало его изнутри, как червь».
А ты, Варужан, задумывался ли когда-нибудь так же глубоко о своей жене? Нет, такого вопроса Варужан Ширакян себе не задал. И на сей раз отогнал от себя, как назойливую пчелу. Но зачем отгонять, куда отгонять — ведь пчела-то жужжит у него внутри.
Сейчас Егинэ в холодном безлюдном вагоне едет назад, в свой маленький, неприметный городишко. Какая дорогая расплата за несколько часов любви...
Бабушка из последних сил старается собрать воедино горсточку родни, раскиданной по свету. Может быть, один, двое опять воссоединятся, не потеряют больше друг друга...
Сюзи скоро войдет, в класс, стиснув в душе свою искалеченную биографию, но, назло этой биографии, в глазах, обращенных на нее, попытается разжечь огонь веры, любви, добра.
Дядя помешался на том, чтобы через тридцать — пятьдесят лет не иссякли в народе таланты.А ты?..Ты испортил людям застолье, стал вести кулачный бой с жалким захолустным судьей и вроде бы даже этот бой выиграл. Воспоминания о застолье были не столь уж сладостными, однако тонкий лучик удовлетворения все-таки в тебе проскользнул.
Распахнулась дверь купе. На пороге стоял проводник — сегодня его физиономия стала еще круглее.
— Через восемнадцать минут прибываем,— сказал он.— Хорошо спали?
— Замечательно. Не успел голову на подушку положить, тут же уснул.
На ереванском перроне, несмотря на ранний час, было много народу: отъезжающие, провожающие, встречающие. Большой город не засыпает ни на минуту. Куда податься такой ранью? Варужану померещилось, что он приехал в чужой город, где нет у него ни одного знакомого и где ему некуда спешить. Сейчас выйдет на привокзальную площадь, увидит Давида Сасунского и с новым оттенком печали станет созерцать чашу терпения, опрокинувшуюся под копытом коня. День выдался холодный, в бассейне не было воды, и чаша терпения, как всегда опрокинутая, тоже грезила о воде. Давид сидел по-прежнему в седле, все в той же позе, устремив взор к непостижимой дали. Давиду тоже некуда идти.
«Здравствуй, сопечальник»,— громко сказал Варужан и оглянулся. Возле памятника никого не было. Куда же пойти? Бабушка наверняка уже проснулась, Сэм и Сюзи вряд ли... Может быть, пойти домой? Нащупал в кармане ключ. Мари проснется, начнутся расспросы, скажет что-нибудь горькое или ласковое, спросит: кофе не хочешь?.. Перспектива выпить кофе показалась ему соблазнительной. Да в конце концов, он и сам себе может сварить и выпьет его горячим-горячим, до дна, до самой гущи... Если он пойдет домой, у него будет возможность поспать еще несколько часов. Нет, Варужан, если уж Мари проснется, она тебе спать не даст. В ней за это время столько слов скопилось, что тебе этого словопада не выдержать, непременно начнется выяснение отношений. А тебе не до этого — остаться бы сонным, одеревенелым, ни на что не реагирующим... Куда подъезжает сейчас поезд Егинэ?.. Как жила эта женщина?.. «Домашние мой брак просто «вычислили»: ты, мол, романтик, витаешь в облаках, если и муж такой будет, как жить станете? — сказал отец. Все казалось решенным правильно, выбор подходящий. Арцрун —трезвый, умный парень, хороший семьянин. Но... но люди не деревья, и прививка не удалась. Месяца через два после замужества я уже помышляла о разводе. Однажды всю ночь проплакала у мамы. Отец умрет от горя, сказала мать. Я замолкла, а отца и в самом деле через несколько месяцев не стало — попал в автомобильную аварию, и это горе все прочее отодвинуло на задний план. Потом тяжело заболела свекровь, чудная женщина, я обязана была за ней ухаживать. Потом заболел он сам, Арцрун. Я постепенно приспособилась к той жизни...»
Город пробуждался незаметно. Привокзальная площадь была уже полным-полна людей и машин.
Варужан сел на скамейку — прямо напротив Давида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149