— Ну и что же тянут, не получают? Говоришь, звездное вещество? Есть и другое мнение: человек — свалка химических элементов или же склад металлов и прочих веществ. По простой арифметической логике это не такая уж и чушь. В человеке столько сала, что из него можно сделать семьсот кусков мыла, столько фосфора, что можно получить две тысячи спичек, столько серы, что можно вывести клопов в большом доме, столько железа, что...
— Пощадите, святой отец, я и так уже не в восторге от божьего создания.
— Потому варвары всех времен уничтожали людей. Что они уничтожали — просто-напросто свалку элементов? А нацисты делали мыло из своих жертв, чтобы... материя не исчезала.
Над ущельем стремительно пролетела большая птичья стая. Что за птицы? Варужан не сумел определить. Были бы тут те маленькие девчушки, он бы у них спросил...
— Григор Татеваци другого мнения. Он говорит, что душа существует в трех формах: растительной, животной и разумной. То есть и растения, и животные обладают душой. Просто разумная душа самая совершенная, и потому она требует совершенного тела. Это тело человека.
— Оно совершенно? Возможно,— Варужан засмеялся.— Я только в одном упрекаю творца: почему он не создал запчастей для человека — сердце одно, мозги одни, уха всего два. И потом, вам не кажется, что у
господа склероз и в некоторых он забывает вставить даже положенные детали: разве у каждого есть сердце, разум?..
— Хоть кто-нибудь жалуется на то, что у него нет сердца или разума?..
— Не слышал. Впрочем, разум не пуговица, к голове не пришьешь...
На мосту стояла парочка. Они перегнулись через ажурные металлические перила и — голова к голове — беседовали. Река не шумела, и всякое слово их, произнесенное шепотом, отзывалось эхом. Парень снял пальто, накинул им обоим на плечи. То ли девушка была легко одета, то ли парень внушил ей, что холодно, и ей в конце концов самой захотелось, чтобы стало холодно.
Когда святой отец и Варужан проходили мимо, девушка, взглянув, смущенно шевельнулась под укрытием, и парень сообразил, что ей неловко. Ничего не было видно, но парень, наверно, обнимал ее за тоненькую талию.
Они ускорили шаг. Варужан почему-то обернулся. Из-под пальто-палатки виднелись две головы — темная и русая — и четыре ноги...
— И я, святой отец, думаю, что растения, птицы тоже чувствуют, различают добро и зло.— И взглянул святому отцу прямо в глаза: — А зло не сильнее?..
— Зло... то есть сатана. Сатана вооружен всеми самыми притягательными грехами. А грех иногда ведь сладостен до блаженства.
— Даже вашему сердцу, святой отец?
— Я тоже человек из плоти и крови. А Бог безоружен, добро безоружно. Оно уговаривает: не делай этого, человек, умей простить врага, будь верным жене своей, прояви милосердие к ближнему... А сатана позволяет человеку распоясаться: делай что тебе угодно. А человека знаешь как иногда тянет утолить, скажем, чувство мести.
— Стало быть, Бог нам говорит: простите пятнадцатый год?..
— Содеянное вернется однажды само к ним в виде возмездия.
— И вы верите в это?
— Приговорен верить. Палачей своего народа я больше жалею, чем...
— «Где ты, Господи, был, когда рушили чудо-страну?..» Я слышал эту песню в Америке, в одном из армянских клубов. На груди у певца висел крест.
Дальше шли молча, каждый погруженный в собственные мысли, попрощавшись у колоннады — у источника минеральной воды. — Уезжаешь... Наверно, мы больше не увидимся.
— Почему, святой отец? Вы не наезжаете в Ереван?
— В Ереване нет этого ущелья. Так что, если бы и встретились, такой беседы не получилось бы.
Варужан зашел в кафе — влить в себя чашечку жидкости кофейного цвета, а уж потом направляться в гостиницу, укладывать бумаги, вещи. Варужан чувствовал, что невольно оттягивает этот момент. Камни не растут, а вот он вырос. Вырос в теплице всеобщей нежности и любви. Дед, бабушка и в особенности мать относились к нему с удвоенной, утроенной, нежностью, и было в этом что-то нездоровое. Дед исполнял любой его каприз, бабушка все ему прощала, мать и забыла
думать о себе, только о нем, о любимом: что поел, что надел, когда домой возвратился? Пока был маленький, все это ему нравилось, а со временем стало в тягость, вызывало раздражение. Отсутствие отца было раной, которая не затягивалась, не становилась шрамом. А мальчишке нужны были и оплеухи, и чтобы за уши его драли. Он с завистью слушал приятелей, жаловавшихся в школе на отцовскую строгость и грубость.
Кофе оказался хороший, Варужан решил выпить еще чашечку. Девушка-официантка посмотрела на его пепельницу, полную окурков, и кротко спросила: «А поесть?..»—«Кофе,— повторил он, не взглянув на девушку,— и минеральной воды, если можно»,— во рту горчило.
Юность его взбунтовалась против заласканности, но взрослые проникнуть в его душу не сумели, и проявления их любви сделались еще более явными. Говорят, хорошие писатели выходят из тех, кто в детстве вел психологический бой со старшими, потому что тогда уже они зорко наблюдали за окружающими, анализировали человеческие слова и поступки... А Варужану чего не хватало?
У сидевшего за соседним, столиком человека было странно удлиненное лицо. Обратил внимание, что руки-ноги у него тоже непропорционально длинные. Но человек, а искаженное телевизионное его изображение. Интересно, сзади у него нет пуговицы-кнопки, чтобы подкрутить, настроить, улучшить изображение? Улыбнулся себе под нос. Интересно, а что этот человек думает сейчас о нем, о Варужане Ширакяне? Он ведь пьёт свой кофе, но все время на Варужана поглядывает. Сэм Ширак напомнил Варужану в тот день его вопрос, заданный в Нью-Йорке: если бы вдруг началась война, ты бы бросил бомбу на Ереван?.. «Какой ты задал злой, безжалостный вопрос, Варужан. Неужели и эти муки должен увидеть армянин?» Но почему все же брат не крикнул, что никогда этого не сделает, лучше покончит с собой? «В моей груди два сердца,— попытался он объяснить все поделикат-нее,— американца и армянина. И оба эти сердца бьются в унисон».
Надо все же заказать кое-какой еды, из гостиницы Варужану хотелось уйти незаметно. Если Манукян узнает, что он здесь, тут же даст знать Андранику Симоняну, а уж тот... Заказал хлеб, сыр, колбасу, маслины и бутылку пива.
Если бы Егинэ не уехала... Вспомнил ее опустелый дом. Последнее кресло уволокла тикин Седа, и пустота сделалась абсолютной. Если бы Егинэ не уехала. Она надела бы передник, побежала на кухню, вернулась бы с полным подносом, а потом наизусть бы читала куски его прозы, беседовали бы, грустили, радовались...
— Я вам еще жареного мяса принесла...
Варужан поднял голову, перед ним стояла официантка лет двадцати — двадцати двух. На какое-то мгновение она напомнила ему Сюзи. — Хорошо, барышня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149