Любая
уголовщина могла лишь спутать его планы, что и случилось.
Нан усмехнулся.
- Я так понял, что этот разговор месячной давности - ваше
единственное алиби?
Что-то в тоне инспектора было до того нехорошее, что Роджерс
побледнел.
- Вы мне тут будете рассказывать, - ровным голосом продолжал
инспектор, - что человек может отказаться от абсолютной власти только
потому, что собеседник за чашечкой кофе обещает ему употребить эту власть
надлежащим образом?
Роджерс вдруг вскочил со стула и метнулся к выходу. Спинка стула была
тяжелая, резная, и еще на ней висела сумка с образцами пород. Стул стал
падать и, падая, поддел витыми ножками плащ Роджерса. Тот потерял
равновесие, взмахнул руками и полетел кувырком.
Он еще попытался встать, но тут Нан наступил ногой на желтый его
плащ, и в следующее мгновение Роджерс увидел у своего горла узкий и
длинный, как лапка кузнечика, меч.
- У меня алиби, - взвизгнул Роджерс.
- Какое?
- За мной следил Барнс! Все время, пока меня не было, за мной следил
Барнс!
- А что вы делали ночью в саду?
- Я встречался с Айцаром. У торца крытой дороги. Мы говорили.... -
Роджерс поперхнулся.
- О заговоре, - докончил Нан.
- Хорошо. О заговоре против вашей поганой империи. Неужели вы
думаете, что, если бы у судьи были документы, заговор изобличающие, Айцар
бы мне этого не сказал? Я проводил Айцара до самого его дома, а когда
повернулся, чтобы идти, увидел в кустах Барнса.
- А потом? Это ведь было еще до похищения Ира?
Роджерс осклабился.
- А потом я решил преподать этому шпиону урок. Я вернулся в келью,
взял удочки и пошел в Заводь Белых Зерен. Туда и днем-то нелегко дойти,
если не знаешь тропинку наизусть. Этот социалист, - смачно сказал Роджерс,
- два раза провалился по горло. А потом сох у азалий под луной и думал,
что мне его не видно.
Нан убрал меч.
Роджерс торопливо поднялся с пола, поправил растрепавшийся плащ и с
чувством произнес:
- И из-за этой марксисткой шельмы я вот время землетрясения был не у
приборов, а у озера!
- А сам Айцар? - нервно спросил Нан. - Вы заставили его забыть, что
можно и что нельзя. Разве не мог он сам обратиться к Иру?
- Я встретил Айцара на пороге гостевого дома и там же, через два
часа, его и оставил. Мне надо было с ним переговорить, и вовсе не надо
было, чтоб он без присмотра бродил по монастырю.
Нан молчал, рассеянно крутя в руках девятиглазую бронзовую черепашку
Шушу. Все ее девять водянистых гранатовых глазок поочередно выражали ему
сострадание. Забавно. Значит, либерал и социалист с самого начала могли
обеспечить друг другу алиби. Предпочли, однако, поступить по принципу:
"Пусть во мне торчит иголка, а в нем - шило". В правильной надежде, что
столичный инспектор разузнает о противнике что-то излишне гнусное.
Интересно, а если бы Барнс провалился не по шею, а глубже - стал бы
Роджерс его вытаскивать? Остаются Ллевелин и Меллерт. Что делали эти двое,
пока Роджерс выманивал "гнусного марксиста" подальше от часовни.
- У вас есть еще вопросы, господин инспектор? - с расстановкой
произнес Роджерс.
- Может быть, еще будут. Во всяком случае вы понимаете, что совершили
преступление?
- Какое же?
- Замышляли бунт.
- Однако! И по каким законам вы собираетесь меня судить? По законам
Веи я не подлежу суду, а по законам Земли я не совершил преступления,
господин столичный инспектор...
Келли запер Роджерса в монастырском погребе и выразил только одно
сожаление: что проклятого заговорщика нельзя переслать на Землю
электронной почтой. После этого они устроили великий шмон в комнате
Роджерса и наконец нашли связку бумаг, отданных Айцаром на храненье
желтому монаху. Это были договоры, писанные по известной формуле: "пусть
мои люди станут твоими людьми". Еще одна бумага, с сорока подписями,
обещала Айцару полную помощь в изустно оговоренном предприятии, при
условии, что в Большой Иров День сын Ира прилюдно наденет Айцару свое
ожерелье из вишневых косточек.
Келли и Нан заспорили, кому владеть бумагами, и в конце концов
чиновник забрал их с собой.
Келли проводил Нана сквозь череду завешенных залов. Широкие проушины
дверей выглядели, как крысиные норки в стенах метровой толщины. Согласно
тысячелетним канонам, красота здания впрямую зависела от веса камня,
пошедшего на его сооружение, и всякому символу отъединенности полагалось
иметь двухметровую ширину.
У крысиных норок сидели мраморные коты, обвив хвостами лапки и
насторожив уши. Они стерегли, как и века назад, иной мир монастыря, и
фотоэлементы придали их глазам новую зоркость.
- А что вы будете делать с показаниями Снета? - спросил Келли.
Нан, улыбаясь, смотрел на дивную вязь стеблей и линий, покрывавшую
колонны фасада. Стебли складывались в картины, линии - в буквы; поддакивая
друг другу, они называли мир видимостью и уверяли, что в их переплетениях
именем Ира запечатлено все бывшее и будущее. Нан глядел на упорядоченное
безумие узоров и думал о том, что разрушило планы Роджерса: все могущество
случайности или всемогущество Ира?
На вопрос Келли он махнул рукой и пробормотал что-то со всем
невнятное: мол, беспокоиться о безопасности монастыря не стоит. Снет -
такой человек, брось его в воду - вода протухнет...
- А если бы, - спросил Келли, - на месте Роджерса был сторонник
аравана? Устояли б вы от искушения подать доклад о гнусных замыслах
любителей социальной справедливости, даже если б для вящей убедительности
пришлось запутать в это дело желтого монаха?
Искусные сплетения стеблей и букв взбирались кверху и завораживали
душу уверением, что на свете нет ничего нового. Красота линий ручалась за
убедительность слов, и красоту нельзя было упечь за лжесвидетельство...
Нан отвел глаза от колонн. Вопрос Келли ему ужасно не понравился.
- А я еще не теряю надежды это сделать, - мягко ответил Нан. - Араван
Нарай - потомственный чиновник. Он не хочет быть пешкой в руках
предпринимателей, как здешний наместник. Притом он достаточно начитан,
чтоб знать, как внезапно и страшно кончаются времена корыстолюбцев. Стать
во главе бунтовщиков - возможно, неплохой способ спастись, а быть сыном
Ира - вероятно единственный способ остаться во главе бунтовщиков...
Келли тихонько засмеялся.
- Так в чем же все-таки чиновник девятого ранга обвиняет аравана
Нарая, - в бескорыстном стремлении к справедливости или корыстолюбивой
жажде власти?
Собеседники пересекали широкий монастырский двор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
уголовщина могла лишь спутать его планы, что и случилось.
Нан усмехнулся.
- Я так понял, что этот разговор месячной давности - ваше
единственное алиби?
Что-то в тоне инспектора было до того нехорошее, что Роджерс
побледнел.
- Вы мне тут будете рассказывать, - ровным голосом продолжал
инспектор, - что человек может отказаться от абсолютной власти только
потому, что собеседник за чашечкой кофе обещает ему употребить эту власть
надлежащим образом?
Роджерс вдруг вскочил со стула и метнулся к выходу. Спинка стула была
тяжелая, резная, и еще на ней висела сумка с образцами пород. Стул стал
падать и, падая, поддел витыми ножками плащ Роджерса. Тот потерял
равновесие, взмахнул руками и полетел кувырком.
Он еще попытался встать, но тут Нан наступил ногой на желтый его
плащ, и в следующее мгновение Роджерс увидел у своего горла узкий и
длинный, как лапка кузнечика, меч.
- У меня алиби, - взвизгнул Роджерс.
- Какое?
- За мной следил Барнс! Все время, пока меня не было, за мной следил
Барнс!
- А что вы делали ночью в саду?
- Я встречался с Айцаром. У торца крытой дороги. Мы говорили.... -
Роджерс поперхнулся.
- О заговоре, - докончил Нан.
- Хорошо. О заговоре против вашей поганой империи. Неужели вы
думаете, что, если бы у судьи были документы, заговор изобличающие, Айцар
бы мне этого не сказал? Я проводил Айцара до самого его дома, а когда
повернулся, чтобы идти, увидел в кустах Барнса.
- А потом? Это ведь было еще до похищения Ира?
Роджерс осклабился.
- А потом я решил преподать этому шпиону урок. Я вернулся в келью,
взял удочки и пошел в Заводь Белых Зерен. Туда и днем-то нелегко дойти,
если не знаешь тропинку наизусть. Этот социалист, - смачно сказал Роджерс,
- два раза провалился по горло. А потом сох у азалий под луной и думал,
что мне его не видно.
Нан убрал меч.
Роджерс торопливо поднялся с пола, поправил растрепавшийся плащ и с
чувством произнес:
- И из-за этой марксисткой шельмы я вот время землетрясения был не у
приборов, а у озера!
- А сам Айцар? - нервно спросил Нан. - Вы заставили его забыть, что
можно и что нельзя. Разве не мог он сам обратиться к Иру?
- Я встретил Айцара на пороге гостевого дома и там же, через два
часа, его и оставил. Мне надо было с ним переговорить, и вовсе не надо
было, чтоб он без присмотра бродил по монастырю.
Нан молчал, рассеянно крутя в руках девятиглазую бронзовую черепашку
Шушу. Все ее девять водянистых гранатовых глазок поочередно выражали ему
сострадание. Забавно. Значит, либерал и социалист с самого начала могли
обеспечить друг другу алиби. Предпочли, однако, поступить по принципу:
"Пусть во мне торчит иголка, а в нем - шило". В правильной надежде, что
столичный инспектор разузнает о противнике что-то излишне гнусное.
Интересно, а если бы Барнс провалился не по шею, а глубже - стал бы
Роджерс его вытаскивать? Остаются Ллевелин и Меллерт. Что делали эти двое,
пока Роджерс выманивал "гнусного марксиста" подальше от часовни.
- У вас есть еще вопросы, господин инспектор? - с расстановкой
произнес Роджерс.
- Может быть, еще будут. Во всяком случае вы понимаете, что совершили
преступление?
- Какое же?
- Замышляли бунт.
- Однако! И по каким законам вы собираетесь меня судить? По законам
Веи я не подлежу суду, а по законам Земли я не совершил преступления,
господин столичный инспектор...
Келли запер Роджерса в монастырском погребе и выразил только одно
сожаление: что проклятого заговорщика нельзя переслать на Землю
электронной почтой. После этого они устроили великий шмон в комнате
Роджерса и наконец нашли связку бумаг, отданных Айцаром на храненье
желтому монаху. Это были договоры, писанные по известной формуле: "пусть
мои люди станут твоими людьми". Еще одна бумага, с сорока подписями,
обещала Айцару полную помощь в изустно оговоренном предприятии, при
условии, что в Большой Иров День сын Ира прилюдно наденет Айцару свое
ожерелье из вишневых косточек.
Келли и Нан заспорили, кому владеть бумагами, и в конце концов
чиновник забрал их с собой.
Келли проводил Нана сквозь череду завешенных залов. Широкие проушины
дверей выглядели, как крысиные норки в стенах метровой толщины. Согласно
тысячелетним канонам, красота здания впрямую зависела от веса камня,
пошедшего на его сооружение, и всякому символу отъединенности полагалось
иметь двухметровую ширину.
У крысиных норок сидели мраморные коты, обвив хвостами лапки и
насторожив уши. Они стерегли, как и века назад, иной мир монастыря, и
фотоэлементы придали их глазам новую зоркость.
- А что вы будете делать с показаниями Снета? - спросил Келли.
Нан, улыбаясь, смотрел на дивную вязь стеблей и линий, покрывавшую
колонны фасада. Стебли складывались в картины, линии - в буквы; поддакивая
друг другу, они называли мир видимостью и уверяли, что в их переплетениях
именем Ира запечатлено все бывшее и будущее. Нан глядел на упорядоченное
безумие узоров и думал о том, что разрушило планы Роджерса: все могущество
случайности или всемогущество Ира?
На вопрос Келли он махнул рукой и пробормотал что-то со всем
невнятное: мол, беспокоиться о безопасности монастыря не стоит. Снет -
такой человек, брось его в воду - вода протухнет...
- А если бы, - спросил Келли, - на месте Роджерса был сторонник
аравана? Устояли б вы от искушения подать доклад о гнусных замыслах
любителей социальной справедливости, даже если б для вящей убедительности
пришлось запутать в это дело желтого монаха?
Искусные сплетения стеблей и букв взбирались кверху и завораживали
душу уверением, что на свете нет ничего нового. Красота линий ручалась за
убедительность слов, и красоту нельзя было упечь за лжесвидетельство...
Нан отвел глаза от колонн. Вопрос Келли ему ужасно не понравился.
- А я еще не теряю надежды это сделать, - мягко ответил Нан. - Араван
Нарай - потомственный чиновник. Он не хочет быть пешкой в руках
предпринимателей, как здешний наместник. Притом он достаточно начитан,
чтоб знать, как внезапно и страшно кончаются времена корыстолюбцев. Стать
во главе бунтовщиков - возможно, неплохой способ спастись, а быть сыном
Ира - вероятно единственный способ остаться во главе бунтовщиков...
Келли тихонько засмеялся.
- Так в чем же все-таки чиновник девятого ранга обвиняет аравана
Нарая, - в бескорыстном стремлении к справедливости или корыстолюбивой
жажде власти?
Собеседники пересекали широкий монастырский двор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71