Джордж твердо знал, чего он хочет, и такая обуза, как собственная сестра, была ему явно ни к чему. Он Не побоялся в одиночку идти в Балларат и даже еще дальше, не испугался того, что может встретить на дороге беглых преступников, – больше всего на свете он боялся Гриббона. Подобно мне, он на себе познал его тяжелую руку, когда тот подгонял нас во время работы (Гриббон заставил нас расплачиваться за наши долги, работая на него). Но Джордж, видимо, не считал себя ответственным за этот долг и ушел. И это было три дня назад.
Когда ушел Джордж, Гриббон в качестве все той же оплаты долга, не задумываясь, затащил меня к себе в постель. Тогда, в первую ночь, я даже не до конца поняла, что со мной произошло. Когда вы проигрываете битву, то в первый момент не осознаете своего поражения, – вы просто не в состоянии в это поверить. Но на следующий день до меня дошло, что же случилось со мной и не перестает случаться. И я поняла, что это будет продолжаться столько, сколько я буду терпеть, а значит, мне остается только сбежать.
Гриббон постоянно следил за мной. Он заставлял меня стряпать и убирать, носить воду с реки и даже колоть дрова, но не позволял мне прислуживать в баре. Там он работал без помощников, так как две недели назад рассорился с барменом, после чего тот ушел. В магазине я тоже не появлялась. Он не допускал меня ни к людям, ни к деньгам; он понимал, что я сбегу при первой же возможности, и, хотя кричал на меня и обзывал грязной шлюхой, все же по-своему берег меня: женщины в этих краях были большой редкостью.
«Арсенал старателя» был лишь тем «знаменательным» местом, где к дороге, ведущей в Балларат, присоединяется грязный проселок с окрестных ферм; однако дорога эта никогда не пустовала. Я верила, что смогу уехать с одной из повозок, надо было только улучить момент. Мне было безразлично, в какую сторону я поеду – какая мне разница? Но я должна была уехать с какой-нибудь семьей; общение с Гриббоном научило меня не доверять мужчинам, тем более собравшимся вместе, чтобы ехать на прииски. Вне всякого сомнения, среди них были очень хорошие люди, которые могли бы помочь мне, но ведь попадались и такие, как Гриббон. Какой был смысл рисковать, чтобы оказаться в том же, а может, и в еще более худшем положении, только теперь уже на приисках? По этой же причине я не могла уйти отсюда одна – ни в Джилонг, ни в Мельбурн, ни на прииски. Хотя после трех дней гриббоновского обращения я была готова на что угодно. Единственное, что меня удерживало, так это воспоминание о неудачной попытке сбежать. Я клюнула на первую же семью, остановившуюся, чтобы вымыть в реке вещи.
Они были шотландцы; детей у них было пятеро, мал-мала меньше, и мать, чтобы хоть как-то держать их в узде, то и дело визгливо вскрикивала, что она-де их накажет. Когда я обратилась к ней с просьбой, она, вероятно, на всякий случай отодвинулась от меня подальше.
– Я очень выносливая, – пыталась я убедить ее, – я хорошо управляюсь с детьми… Могу вам помочь. Мне не нужны деньги, только…
– Нам все равно нечем тебе платить, – сказала женщина, – к тому же помощь мне не нужна.
А когда подошел ее муж и стал с любопытством меня разглядывать, глаза у нее тут же сделались жесткими и колючими и она спустила на меня собак:
– А ну пошла отсюда, паршивая обманщица! Занимайся своими грязными делами, только к нам не лезь!
Гриббон сразу же навострил уши, выскочил из таверны и с угрожающим видом направился ко мне. Крепко схватив меня за руку, так что я чуть не завыла от боли, он принялся объяснять женщине, что я задолжала ему деньги и любой, кто поможет мне бежать, будет преследоваться по закону.
– Мы тут ни при чем, – сказала женщина, отходя в сторону.
– Ну, пожалуйста, – сказала я, – этот человек…
– Мы тут ни при чем, – повторила она, – с меня хватит и того, что я видела.
После этого она стала спешно заталкивать своих детей в телегу и крикнула мужу, чтобы тот заканчивал мыть вола. Гриббон затащил меня на кухню и даже забыл взять с них плату за пользование водой. Я слышала, как женщина раздраженно объясняется с мужем:
– Вот подберешь на дороге какую-нибудь бездомную шлюху, а потом отвечай за нее…
Как только они уехали, Гриббон принялся меня избивать, и бил он с такой методичностью, будто занимался этим всю жизнь. Казалось, он получал удовольствие от самого процесса наказания, давно позабыв о его причине.
Прошел еще один день, но женщины не попадались ни в одной из групп, делавших остановку, чтобы взять воды или чего-нибудь еще. Я прятала затекшее от побоев лицо и только молила Бога, чтобы он послал мне освобождение. Потом появилась надежда, когда в очередной раз в таверну заехал районный констебль. Тогда я еще не знала, что констебль Уитерс однажды насмерть забил человека, уклонившегося от ареста; об этом мне потом рассказал Гриббон. Он был одним из тех многих странных и сомнительных типов, которых полиция нанимала, чтобы хоть как-то усмирять огромный поток народа, хлынувшего тогда на прииски. Улучив момент, когда Гриббон вышел из бара, я подошла к нему, чтобы рассказать, что со мной случилось, и, хотя у меня еще не было повода думать о нем плохо, все же почувствовала безотчетный страх, едва взглянула ему в лицо.
Когда Уитерс допил виски, которое Гриббон всегда давал ему бесплатно, он с усмешкой посмотрел на меня.
– Думаешь, я не понимаю, кто ты на самом деле? Сколько же вас здесь, грязных потаскушек! Собралась в Балларат – там, конечно, проще найти работу? Поближе к золотишку – так ведь? – Он помахал передо мной стаканом. – Ну что ж, послушай, что я тебе скажу. У меня просто душа радуется, когда я вижу, что хоть одна из вас для разнообразия занята честной работой. Меня устраивает то, что говорит о тебе Вилл Гриббон. А если я еще хоть раз услышу твои сказки, то будь спокойна: ты будешь в участке до тех пор, пока тебя не упекут за проституцию. Поняла?
Он, конечно же, рассказал все Гриббону, и он снова устроил мне выволочку. Местами тело болело еще после первого раза, но по второму кругу было уже не так страшно. Мне пришли в голову, что если я пробуду здесь еще немного, то привыкну к побоям и вообще перестану их замечать. Это еще больше убедило меня в том, что надо скорее бежать, пока мне не стало безразлично все на свете.
Поэтому, когда я услышала на дороге те удивительные голоса, когда поверила, что еще остались люди, которые улыбаются друг другу, не позволяют себе ни на кого ругаться, которые – Боже праведный! – даже не разучились еще смеяться, мое отвращение к мирку, в котором я оказалась, и к Гриббону достигло своего апогея. Я отчаянно захотела к этим людям. Я просто готова была все отдать за возможность быть рядом с ними. И теперь, сидя на лестнице в «Арсенале старателя», я подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Когда ушел Джордж, Гриббон в качестве все той же оплаты долга, не задумываясь, затащил меня к себе в постель. Тогда, в первую ночь, я даже не до конца поняла, что со мной произошло. Когда вы проигрываете битву, то в первый момент не осознаете своего поражения, – вы просто не в состоянии в это поверить. Но на следующий день до меня дошло, что же случилось со мной и не перестает случаться. И я поняла, что это будет продолжаться столько, сколько я буду терпеть, а значит, мне остается только сбежать.
Гриббон постоянно следил за мной. Он заставлял меня стряпать и убирать, носить воду с реки и даже колоть дрова, но не позволял мне прислуживать в баре. Там он работал без помощников, так как две недели назад рассорился с барменом, после чего тот ушел. В магазине я тоже не появлялась. Он не допускал меня ни к людям, ни к деньгам; он понимал, что я сбегу при первой же возможности, и, хотя кричал на меня и обзывал грязной шлюхой, все же по-своему берег меня: женщины в этих краях были большой редкостью.
«Арсенал старателя» был лишь тем «знаменательным» местом, где к дороге, ведущей в Балларат, присоединяется грязный проселок с окрестных ферм; однако дорога эта никогда не пустовала. Я верила, что смогу уехать с одной из повозок, надо было только улучить момент. Мне было безразлично, в какую сторону я поеду – какая мне разница? Но я должна была уехать с какой-нибудь семьей; общение с Гриббоном научило меня не доверять мужчинам, тем более собравшимся вместе, чтобы ехать на прииски. Вне всякого сомнения, среди них были очень хорошие люди, которые могли бы помочь мне, но ведь попадались и такие, как Гриббон. Какой был смысл рисковать, чтобы оказаться в том же, а может, и в еще более худшем положении, только теперь уже на приисках? По этой же причине я не могла уйти отсюда одна – ни в Джилонг, ни в Мельбурн, ни на прииски. Хотя после трех дней гриббоновского обращения я была готова на что угодно. Единственное, что меня удерживало, так это воспоминание о неудачной попытке сбежать. Я клюнула на первую же семью, остановившуюся, чтобы вымыть в реке вещи.
Они были шотландцы; детей у них было пятеро, мал-мала меньше, и мать, чтобы хоть как-то держать их в узде, то и дело визгливо вскрикивала, что она-де их накажет. Когда я обратилась к ней с просьбой, она, вероятно, на всякий случай отодвинулась от меня подальше.
– Я очень выносливая, – пыталась я убедить ее, – я хорошо управляюсь с детьми… Могу вам помочь. Мне не нужны деньги, только…
– Нам все равно нечем тебе платить, – сказала женщина, – к тому же помощь мне не нужна.
А когда подошел ее муж и стал с любопытством меня разглядывать, глаза у нее тут же сделались жесткими и колючими и она спустила на меня собак:
– А ну пошла отсюда, паршивая обманщица! Занимайся своими грязными делами, только к нам не лезь!
Гриббон сразу же навострил уши, выскочил из таверны и с угрожающим видом направился ко мне. Крепко схватив меня за руку, так что я чуть не завыла от боли, он принялся объяснять женщине, что я задолжала ему деньги и любой, кто поможет мне бежать, будет преследоваться по закону.
– Мы тут ни при чем, – сказала женщина, отходя в сторону.
– Ну, пожалуйста, – сказала я, – этот человек…
– Мы тут ни при чем, – повторила она, – с меня хватит и того, что я видела.
После этого она стала спешно заталкивать своих детей в телегу и крикнула мужу, чтобы тот заканчивал мыть вола. Гриббон затащил меня на кухню и даже забыл взять с них плату за пользование водой. Я слышала, как женщина раздраженно объясняется с мужем:
– Вот подберешь на дороге какую-нибудь бездомную шлюху, а потом отвечай за нее…
Как только они уехали, Гриббон принялся меня избивать, и бил он с такой методичностью, будто занимался этим всю жизнь. Казалось, он получал удовольствие от самого процесса наказания, давно позабыв о его причине.
Прошел еще один день, но женщины не попадались ни в одной из групп, делавших остановку, чтобы взять воды или чего-нибудь еще. Я прятала затекшее от побоев лицо и только молила Бога, чтобы он послал мне освобождение. Потом появилась надежда, когда в очередной раз в таверну заехал районный констебль. Тогда я еще не знала, что констебль Уитерс однажды насмерть забил человека, уклонившегося от ареста; об этом мне потом рассказал Гриббон. Он был одним из тех многих странных и сомнительных типов, которых полиция нанимала, чтобы хоть как-то усмирять огромный поток народа, хлынувшего тогда на прииски. Улучив момент, когда Гриббон вышел из бара, я подошла к нему, чтобы рассказать, что со мной случилось, и, хотя у меня еще не было повода думать о нем плохо, все же почувствовала безотчетный страх, едва взглянула ему в лицо.
Когда Уитерс допил виски, которое Гриббон всегда давал ему бесплатно, он с усмешкой посмотрел на меня.
– Думаешь, я не понимаю, кто ты на самом деле? Сколько же вас здесь, грязных потаскушек! Собралась в Балларат – там, конечно, проще найти работу? Поближе к золотишку – так ведь? – Он помахал передо мной стаканом. – Ну что ж, послушай, что я тебе скажу. У меня просто душа радуется, когда я вижу, что хоть одна из вас для разнообразия занята честной работой. Меня устраивает то, что говорит о тебе Вилл Гриббон. А если я еще хоть раз услышу твои сказки, то будь спокойна: ты будешь в участке до тех пор, пока тебя не упекут за проституцию. Поняла?
Он, конечно же, рассказал все Гриббону, и он снова устроил мне выволочку. Местами тело болело еще после первого раза, но по второму кругу было уже не так страшно. Мне пришли в голову, что если я пробуду здесь еще немного, то привыкну к побоям и вообще перестану их замечать. Это еще больше убедило меня в том, что надо скорее бежать, пока мне не стало безразлично все на свете.
Поэтому, когда я услышала на дороге те удивительные голоса, когда поверила, что еще остались люди, которые улыбаются друг другу, не позволяют себе ни на кого ругаться, которые – Боже праведный! – даже не разучились еще смеяться, мое отвращение к мирку, в котором я оказалась, и к Гриббону достигло своего апогея. Я отчаянно захотела к этим людям. Я просто готова была все отдать за возможность быть рядом с ними. И теперь, сидя на лестнице в «Арсенале старателя», я подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116