Если бы Адам не был таким постным пуританином, он бы уже давно купился на тебя. Конечно, он всегда предпочитал совершать только праведные поступки, но ведь мужчина же он, черт возьми! Не кажется ли тебе подозрительным, что он избегает тебя? Ведь он просто боится. А ты знаешь это – и ждешь, когда он наконец не выдержит. Надеешься, что когда-нибудь он не устоит.
Покрывшись холодной испариной, я с ужасом слушала, как Том говорит те самые слова, которые я не решалась сказать даже себе самой. В его устах все мои давние опасения и страхи становились реальностью. Поняв, что мои сегодняшние радужные надежды пошли прахом, я в отчаянии закрыла лицо руками.
За стеной на некоторое время воцарилось молчание. Я решила, Роза начнет оспаривать его слова, но она и не подумала. Наверное, это было бы для меня слабым утешением, и все же мне хотелось, чтобы она ему возражала. Тогда бы мы с Томом могли беспрепятственно продолжать наш общий взаимообман. Однако случилось по-другому. Сначала в голосе Тома слышались гнев и отчаяние; теперь же в нем была мольба и даже слезы.
– Я не хочу, чтобы все было так, Рози… – говорил он, но я уже не могла расслышать всех его слов. – Если бы ты знала, как я тебя люблю… даже такую, все равно люблю… ты только позволь мне любить тебя…
Дальше он перешел почти на шепот, но по интонациям я поняла, что он просит и умоляет ее. И я ненавидела Розу за этот позор, к которому она толкала нас всех, за то, что она делала с Томом, заставляя его так унижаться.
Когда заговорила она сама, я, кажется, знала наперед каждое ее следующее слово. Она тоже говорила негромко, но слишком уж часто мне приходилось слышать от нее подобные разговоры, поэтому я без напряжения все разобрала.
– Будь снисходителен ко мне, Том! Я ничего не могу с собой поделать. Только ты один можешь мне помочь, – теперь уже в ее голосе звучала просьба.
Я хорошо знала этот тон! Она молила, убеждала, прекрасно сознавая, что для того, кто ее любит, это – сладкий плен.
– Ах, Боже мой, Рози! Да ради тебя я…
– Иди сюда, иди ко мне, Том!
Больше слов уже нельзя было разобрать – только торопливое воркованье голосов и долгие паузы, которые были, впрочем, красноречивее всяких слов. Я слышала все, даже более чем все. Их страсть была шумной – в ней смешались жалобные скрипы, казалось бы, монументальной дубовой кровати, тихие вскрики Розы, похожие больше на восторженный смех, и низкий голос Тома, нетерпеливо и исступленно изливающего свою похоть.
Не в силах больше этого выносить, я выбежала из спальни и села в темноте на ступеньку лестницы. Я решила, что лучше уж дождусь Адама здесь, и устроилась, положив голову на сложенные руки. Меня охватывала непереносимая зависть к Розе, потому что она могла вот так, играючи, завоевать любого, кто был ей нужен. Сейчас она успокоит Тома, убаюкает все его опасения, и он снова будет уверен, что она в его власти. Она могла позволить себе быть безрассудной и отчаянной, зная, что в самый последний момент ее удержит инстинкт самосохранения. Как я ненавидела ее за это умение обманывать нас и потом увиливать от возмездия!
Заметив внизу свет от свечи, которую нес Адам, я встала со ступенек и отошла к окну. Он не должен был видеть меня расстроенной. Это стало бы для него только лишним поводом, чтобы переметнуться к Розе.
– Эмми! Что ты здесь делаешь?
Я повернулась к нему и с улыбкой протянула ему руку. На мне была батистовая рубашка, подаренная Сарой Фоли еще на Эврике, – она наполовину состояла из кружев. Я знала, что мои волосы в теплом свете свечи всегда отливают рыжим, к тому же перед тем, как лечь, я расчесывала их не меньше получаса. Я даже надушила запястья и шею.
– Мне не спалось, – сказала я, – и я подумала, что дождусь тебя здесь.
Губы его тронула улыбка.
– Ты странная женщина, Эмми! Иногда мне кажется, что я совсем тебя не знаю.
– Может быть, и не знаешь. Или привык к мысли, что я всегда такая же, какой была на Эврике. Но на самом деле существует много разных Эмми… их надо только разглядеть.
Я подошла к нему и, встав на цыпочки, поцеловала его в губы. По моему телу пробежала радостная волна, потому что он сразу ответил на мой поцелуй. Свободной рукой он обхватил меня и с силой прижал к себе, не отнимая от моих губ своего жадного рта.
– Эмми, малышка моя… Пойдем спать… Я так долго не был с тобой. Так долго, Эмми…
Но только он открыл дверь спальни, как снова послышались звуки, из-за которых я вынуждена была уйти. Тело Адама сразу напряглось, он широкими шагами подошел к окну и яростно захлопнул его. Теперь он набросился на меня с какой-то неистовой страстью, в которой я ощутила не любовь и нежность, а скорее изголодавшуюся плоть. И я уже не в первый раз почувствовала, что на моем месте он представляет Розу. Но я все же принимала его любовь, принимала ее такой, какой она была. Ведь во мне тоже просыпалась своего рода страсть – это было отчаянное желание удержать его, сохранить его, уберечь его от Розы. И еще – зачать в себе его ребенка. Уснули мы в полном изнеможении.
Закончив писать последнее предложение, продиктованное Джоном Лангли, я перечитала его, а затем передала бумагу ему на подпись. Это было письмо его агенту в Сингапур – последнее из того множества писем, списков, документов и распоряжений, что мне пришлось писать под диктовку за эти три дня. Все они должны были отправиться в плавание вместе с Адамом. Было еще только полвосьмого утра; час назад мы завтракали при свечах. После этого Адам получил от Лангли последние указания и отправился на конюшню привязывать к седлу вещи.
Джон Лангли подписал письмо и отдал его мне.
– Спасибо, мисс Эмма, – сказал он, – это уж точно последнее.
Он позволил себе даже немного потянуться от удовольствия, что уже все закончено.
– Если бы не вы, мисс Эмма, мне пришлось бы ехать в Мельбурн вместе с Адамом… зрение у меня уже не то, да и рука тоже.
Он нахмурил брови, как будто пожалел, что сказал это; наверное, он посчитал, что напрасно обнаружил передо мной свою слабость. Чтобы не расстраивать его, я сделала вид, что не расслышала его слов, и, быстро поднявшись, сказала:
– Пойду отнесу его Адаму. А то ему придется опять распаковывать узлы, чтобы вложить это письмо.
Кроме того, это была прекрасная возможность попрощаться с ним наедине.
Утро уже дышало густым теплом. Хотя зной еще не повис у горизонта, небо было яркое и безоблачное, что обещало жаркий день. Адаму предстояло несколько часов провести под палящим солнцем. Я не спеша пошла по тропинке, ведущей к конюшням, по дороге представляя, как мы будем с ним прощаться. Пройдет много месяцев, прежде чем я снова увижу Адама. За эти три дня мы настолько сблизились с ним, что я с трудом могла поверить в предстоящую разлуку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Покрывшись холодной испариной, я с ужасом слушала, как Том говорит те самые слова, которые я не решалась сказать даже себе самой. В его устах все мои давние опасения и страхи становились реальностью. Поняв, что мои сегодняшние радужные надежды пошли прахом, я в отчаянии закрыла лицо руками.
За стеной на некоторое время воцарилось молчание. Я решила, Роза начнет оспаривать его слова, но она и не подумала. Наверное, это было бы для меня слабым утешением, и все же мне хотелось, чтобы она ему возражала. Тогда бы мы с Томом могли беспрепятственно продолжать наш общий взаимообман. Однако случилось по-другому. Сначала в голосе Тома слышались гнев и отчаяние; теперь же в нем была мольба и даже слезы.
– Я не хочу, чтобы все было так, Рози… – говорил он, но я уже не могла расслышать всех его слов. – Если бы ты знала, как я тебя люблю… даже такую, все равно люблю… ты только позволь мне любить тебя…
Дальше он перешел почти на шепот, но по интонациям я поняла, что он просит и умоляет ее. И я ненавидела Розу за этот позор, к которому она толкала нас всех, за то, что она делала с Томом, заставляя его так унижаться.
Когда заговорила она сама, я, кажется, знала наперед каждое ее следующее слово. Она тоже говорила негромко, но слишком уж часто мне приходилось слышать от нее подобные разговоры, поэтому я без напряжения все разобрала.
– Будь снисходителен ко мне, Том! Я ничего не могу с собой поделать. Только ты один можешь мне помочь, – теперь уже в ее голосе звучала просьба.
Я хорошо знала этот тон! Она молила, убеждала, прекрасно сознавая, что для того, кто ее любит, это – сладкий плен.
– Ах, Боже мой, Рози! Да ради тебя я…
– Иди сюда, иди ко мне, Том!
Больше слов уже нельзя было разобрать – только торопливое воркованье голосов и долгие паузы, которые были, впрочем, красноречивее всяких слов. Я слышала все, даже более чем все. Их страсть была шумной – в ней смешались жалобные скрипы, казалось бы, монументальной дубовой кровати, тихие вскрики Розы, похожие больше на восторженный смех, и низкий голос Тома, нетерпеливо и исступленно изливающего свою похоть.
Не в силах больше этого выносить, я выбежала из спальни и села в темноте на ступеньку лестницы. Я решила, что лучше уж дождусь Адама здесь, и устроилась, положив голову на сложенные руки. Меня охватывала непереносимая зависть к Розе, потому что она могла вот так, играючи, завоевать любого, кто был ей нужен. Сейчас она успокоит Тома, убаюкает все его опасения, и он снова будет уверен, что она в его власти. Она могла позволить себе быть безрассудной и отчаянной, зная, что в самый последний момент ее удержит инстинкт самосохранения. Как я ненавидела ее за это умение обманывать нас и потом увиливать от возмездия!
Заметив внизу свет от свечи, которую нес Адам, я встала со ступенек и отошла к окну. Он не должен был видеть меня расстроенной. Это стало бы для него только лишним поводом, чтобы переметнуться к Розе.
– Эмми! Что ты здесь делаешь?
Я повернулась к нему и с улыбкой протянула ему руку. На мне была батистовая рубашка, подаренная Сарой Фоли еще на Эврике, – она наполовину состояла из кружев. Я знала, что мои волосы в теплом свете свечи всегда отливают рыжим, к тому же перед тем, как лечь, я расчесывала их не меньше получаса. Я даже надушила запястья и шею.
– Мне не спалось, – сказала я, – и я подумала, что дождусь тебя здесь.
Губы его тронула улыбка.
– Ты странная женщина, Эмми! Иногда мне кажется, что я совсем тебя не знаю.
– Может быть, и не знаешь. Или привык к мысли, что я всегда такая же, какой была на Эврике. Но на самом деле существует много разных Эмми… их надо только разглядеть.
Я подошла к нему и, встав на цыпочки, поцеловала его в губы. По моему телу пробежала радостная волна, потому что он сразу ответил на мой поцелуй. Свободной рукой он обхватил меня и с силой прижал к себе, не отнимая от моих губ своего жадного рта.
– Эмми, малышка моя… Пойдем спать… Я так долго не был с тобой. Так долго, Эмми…
Но только он открыл дверь спальни, как снова послышались звуки, из-за которых я вынуждена была уйти. Тело Адама сразу напряглось, он широкими шагами подошел к окну и яростно захлопнул его. Теперь он набросился на меня с какой-то неистовой страстью, в которой я ощутила не любовь и нежность, а скорее изголодавшуюся плоть. И я уже не в первый раз почувствовала, что на моем месте он представляет Розу. Но я все же принимала его любовь, принимала ее такой, какой она была. Ведь во мне тоже просыпалась своего рода страсть – это было отчаянное желание удержать его, сохранить его, уберечь его от Розы. И еще – зачать в себе его ребенка. Уснули мы в полном изнеможении.
Закончив писать последнее предложение, продиктованное Джоном Лангли, я перечитала его, а затем передала бумагу ему на подпись. Это было письмо его агенту в Сингапур – последнее из того множества писем, списков, документов и распоряжений, что мне пришлось писать под диктовку за эти три дня. Все они должны были отправиться в плавание вместе с Адамом. Было еще только полвосьмого утра; час назад мы завтракали при свечах. После этого Адам получил от Лангли последние указания и отправился на конюшню привязывать к седлу вещи.
Джон Лангли подписал письмо и отдал его мне.
– Спасибо, мисс Эмма, – сказал он, – это уж точно последнее.
Он позволил себе даже немного потянуться от удовольствия, что уже все закончено.
– Если бы не вы, мисс Эмма, мне пришлось бы ехать в Мельбурн вместе с Адамом… зрение у меня уже не то, да и рука тоже.
Он нахмурил брови, как будто пожалел, что сказал это; наверное, он посчитал, что напрасно обнаружил передо мной свою слабость. Чтобы не расстраивать его, я сделала вид, что не расслышала его слов, и, быстро поднявшись, сказала:
– Пойду отнесу его Адаму. А то ему придется опять распаковывать узлы, чтобы вложить это письмо.
Кроме того, это была прекрасная возможность попрощаться с ним наедине.
Утро уже дышало густым теплом. Хотя зной еще не повис у горизонта, небо было яркое и безоблачное, что обещало жаркий день. Адаму предстояло несколько часов провести под палящим солнцем. Я не спеша пошла по тропинке, ведущей к конюшням, по дороге представляя, как мы будем с ним прощаться. Пройдет много месяцев, прежде чем я снова увижу Адама. За эти три дня мы настолько сблизились с ним, что я с трудом могла поверить в предстоящую разлуку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116