Я – за, если ты берешь меня.
– Как насчет того, чтобы уехать из Балларата?
– Да в гробу я его видел! С тех пор как добычу золота захватили крупные компании, там наступила такая скучища, что хоть беги, а потом, что у меня там? Несколько досочек, сколоченных вместе, – вот и весь магазин. Да еще складик, которого хватает как раз на столько товара, чтобы распродать его за три дня. Я скопил немного денег и с удовольствием вложил бы их в это дело, если есть возможность.
– Возможность есть, – сказала я. – Чем меньше Джон Лангли вложит, тем в меньшей степени он будет владельцем. Но он деловой человек, не забывай об этом, Бен. И когда он берет кого-то в партнеры, он всегда требует, чтобы тот вкладывал в его дело каждый пенни: это своего рода гарантия, что партнер всегда рискует больше, чем он сам, и что он не станет относиться к предприятию спустя рукава. Я собираюсь вложить в это дело все наши сбережения.
– Адам согласен?
– Адаму все равно, что будет с его деньгами. Думаю, он забыл даже, что они у нас есть. Не волнуйся, его согласие я получу сразу же по прибытии «Энтерпрайза».
Я попыталась снова заняться измерениями и записями, но Бен поймал меня за руку и повернул лицом к себе.
– Мне не нравиться, как ты говоришь это, мисс Эмма. Что у вас там случилось с Адамом? – не получив от меня ответа, он сжал мою руку сильнее. – Я так и подумал, что очень странно для молодой замуж ней женщины ввязываться в бизнес, когда ей самое время думать о муже и о семье… Если бы ты не упомянула в письме о Джоне Лангли, я бы и не придал этому значения, хотя у меня никогда еще не было причин считать тебя дурой.
– За это время я не стала дурой, и, думаю, Адам будет согласен.
Он покачал головой.
– Я не об этом. У вас что-то случилось?
Я вырвала у него руку, но тут же поняла, что не смогу лгать ему прямо в глаза. Он знал меня настолько хорошо, что видел насквозь.
– Больше никогда не спрашивай меня об этом, Бен Сампсон, потому что тебя это совершенно не касается!
Он погладил меня по голове, как ребенка.
– Больше не спрошу. Ты права, Эмми, меня это не касается.
В течение недели он продал свой магазинчик в Балларате и вернулся ко мне. Быстро уладив все вопросы с Джоном Лангли, мы приступили к делу и в первую очередь наняли маляра, чтобы перекрасить магазин снаружи. Рядом с ярко-голубым фасадом Лангли он выглядел, как падчерица рядом с нарядной дочкой. Надо было хоть как-нибудь оживить его, и мы выбрали бледно-серый цвет с белыми вставками.
– Непрактично, – сказал нам Джон Лангли, – вам придется постоянно подновлять его.
– Зато красиво! – сказал Бен. – Это самый красивый магазин на Коллинз-стрит.
Внутри мы красили сами, но только внизу, в самом торговом зале, а офисы на втором этаже пришлось оставить в их первозданном, то есть обшарпанном, виде. На то, чтобы переоборудовать и обставить их, еще предстояло заработать деньги. На два окна, выходящих на Коллинз-стрит, мы повесили занавески из серого шелка, отороченного белой бахромой. А затем, выставив в витрине одну шляпку да еще небрежно повисшую перчатку, мы начали наш бизнес. Надпись на стеклянной двери гласила: «Дамский отдел». По сравнению с тесно набитыми помещениями основного магазина наш сразу бросался в глаза своими полупустыми полками, хотя мы пытались преподнести это как проявление изысканности и вкуса. Так продолжалось до тех пор, пока из Лондона не прибыли первые партии товара. В те дни мы с Беном были единственными представителями персонала, не считая мальчишки-посыльного, выполнявшего различные мелкие поручения, разносившего заказы на дом и услужливо распахивающего дверцы подъезжающих экипажей. Первые шесть месяцев мы просуществовали в бедности. И Бен, и я уже начинали подумывать, а не переоценили ли мы здешний рынок, не слишком ли аскетичный избрали стиль для вкусов пограничного города. Но постепенно наши прилавки и полки начали заполняться, и вот уже наступил день, когда мы вынуждены были нанять первую продавщицу, а через месяц и еще двух. Бен непринужденно прохаживался вдоль рядов, а между тем его работа приносила больше эффекта, чем можно было предположить. Я сшила себе два платья из черного шелка – скромных, необыкновенно стильных, – и уложила волосы по последней моде. Конечно, я не собиралась конкурировать со своими посетительницами, просто надеялась, что с такой внешностью мне легче будет добиваться их доверия. Лично мне вовсе не нравился мой вид, когда я шла на работу, но это было нужно для дела.
Через год после нашего открытия ряды, вдоль которых фланировал Бен, были уже постоянно заполнены покупателями – каждый день, начиная с полудня и почти что до вечера. У многих вошло в привычку, прогуливаясь после обеда по Коллинз-стрит, заглядывать в магазин Лангли, чаще всего не для того, чтобы купить что-нибудь, а просто провести время. Но мои продавщицы были вышколены и терпеливы, поэтому постепенно праздные зеваки неминуемо становились покупателями. Я изучила круг наиболее знатных дам из всего Мельбурна и обычно выходила к ним сама, а если появлялась новая, то одна из наших девушек обязательно предупреждала меня или Бена, чтобы мы обслужили ее сами. И вот так, где терпением, где лестью, мы выстроили нашу собственную клиентуру и добились долгожданных прибылей.
За долгие шесть лет мы с Беном заработали денег и сделали Лангли еще богаче. В Мельбурне до сих пор не знали, владею ли я магазином вместе с Лангли или он меня просто нанял; с одной стороны, всем было известно, что моя фамилия тоже Лангли, но с другой – у меня совершенно не было связей с высшим обществом, поэтому там неоткуда было узнать, совладелица я или нет. Неоспоримо было лишь то, что я продолжала ютиться в крашеной лачуге в самом конце Лангли-Лейн, а в свободное от работы время выступала в качестве бесплатной не то няньки, не то гувернантки для детей Розы Лангли. В обществе не сомневались, что я принадлежу к числу немногих, о которых говорят, что они приближенные Джона Лангли, и что меня хорошо принимают в его доме. Но никто не знал, к кому меня следует отнести: я стояла как бы особняком. Поэтому в Мельбурне меня уважали, но, что называется, не пускали ко двору.
И в принципе меня это устраивало, пусть даже Бен ни за что бы мне не поверил. Он всегда скептически морщился, когда я пыталась доказать, что у меня нет ни малейшего желания пойти на одну из вечеринок, к которым завсегдатаи магазина Лангли покупали перчатки и платья. Бен вообще относился ко мне подчеркнуто внимательно, и мне это нравилось; у нас было редкое взаимопонимание и симпатия, наши отношения были непринужденны и легки. Что касается Джона Лангли, он никогда не проявлял особенной привязанности к Бену, только терпел его. Временами я даже тешила себя мыслью, что Лангли иногда испытывал к Бену чувство ревности:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
– Как насчет того, чтобы уехать из Балларата?
– Да в гробу я его видел! С тех пор как добычу золота захватили крупные компании, там наступила такая скучища, что хоть беги, а потом, что у меня там? Несколько досочек, сколоченных вместе, – вот и весь магазин. Да еще складик, которого хватает как раз на столько товара, чтобы распродать его за три дня. Я скопил немного денег и с удовольствием вложил бы их в это дело, если есть возможность.
– Возможность есть, – сказала я. – Чем меньше Джон Лангли вложит, тем в меньшей степени он будет владельцем. Но он деловой человек, не забывай об этом, Бен. И когда он берет кого-то в партнеры, он всегда требует, чтобы тот вкладывал в его дело каждый пенни: это своего рода гарантия, что партнер всегда рискует больше, чем он сам, и что он не станет относиться к предприятию спустя рукава. Я собираюсь вложить в это дело все наши сбережения.
– Адам согласен?
– Адаму все равно, что будет с его деньгами. Думаю, он забыл даже, что они у нас есть. Не волнуйся, его согласие я получу сразу же по прибытии «Энтерпрайза».
Я попыталась снова заняться измерениями и записями, но Бен поймал меня за руку и повернул лицом к себе.
– Мне не нравиться, как ты говоришь это, мисс Эмма. Что у вас там случилось с Адамом? – не получив от меня ответа, он сжал мою руку сильнее. – Я так и подумал, что очень странно для молодой замуж ней женщины ввязываться в бизнес, когда ей самое время думать о муже и о семье… Если бы ты не упомянула в письме о Джоне Лангли, я бы и не придал этому значения, хотя у меня никогда еще не было причин считать тебя дурой.
– За это время я не стала дурой, и, думаю, Адам будет согласен.
Он покачал головой.
– Я не об этом. У вас что-то случилось?
Я вырвала у него руку, но тут же поняла, что не смогу лгать ему прямо в глаза. Он знал меня настолько хорошо, что видел насквозь.
– Больше никогда не спрашивай меня об этом, Бен Сампсон, потому что тебя это совершенно не касается!
Он погладил меня по голове, как ребенка.
– Больше не спрошу. Ты права, Эмми, меня это не касается.
В течение недели он продал свой магазинчик в Балларате и вернулся ко мне. Быстро уладив все вопросы с Джоном Лангли, мы приступили к делу и в первую очередь наняли маляра, чтобы перекрасить магазин снаружи. Рядом с ярко-голубым фасадом Лангли он выглядел, как падчерица рядом с нарядной дочкой. Надо было хоть как-нибудь оживить его, и мы выбрали бледно-серый цвет с белыми вставками.
– Непрактично, – сказал нам Джон Лангли, – вам придется постоянно подновлять его.
– Зато красиво! – сказал Бен. – Это самый красивый магазин на Коллинз-стрит.
Внутри мы красили сами, но только внизу, в самом торговом зале, а офисы на втором этаже пришлось оставить в их первозданном, то есть обшарпанном, виде. На то, чтобы переоборудовать и обставить их, еще предстояло заработать деньги. На два окна, выходящих на Коллинз-стрит, мы повесили занавески из серого шелка, отороченного белой бахромой. А затем, выставив в витрине одну шляпку да еще небрежно повисшую перчатку, мы начали наш бизнес. Надпись на стеклянной двери гласила: «Дамский отдел». По сравнению с тесно набитыми помещениями основного магазина наш сразу бросался в глаза своими полупустыми полками, хотя мы пытались преподнести это как проявление изысканности и вкуса. Так продолжалось до тех пор, пока из Лондона не прибыли первые партии товара. В те дни мы с Беном были единственными представителями персонала, не считая мальчишки-посыльного, выполнявшего различные мелкие поручения, разносившего заказы на дом и услужливо распахивающего дверцы подъезжающих экипажей. Первые шесть месяцев мы просуществовали в бедности. И Бен, и я уже начинали подумывать, а не переоценили ли мы здешний рынок, не слишком ли аскетичный избрали стиль для вкусов пограничного города. Но постепенно наши прилавки и полки начали заполняться, и вот уже наступил день, когда мы вынуждены были нанять первую продавщицу, а через месяц и еще двух. Бен непринужденно прохаживался вдоль рядов, а между тем его работа приносила больше эффекта, чем можно было предположить. Я сшила себе два платья из черного шелка – скромных, необыкновенно стильных, – и уложила волосы по последней моде. Конечно, я не собиралась конкурировать со своими посетительницами, просто надеялась, что с такой внешностью мне легче будет добиваться их доверия. Лично мне вовсе не нравился мой вид, когда я шла на работу, но это было нужно для дела.
Через год после нашего открытия ряды, вдоль которых фланировал Бен, были уже постоянно заполнены покупателями – каждый день, начиная с полудня и почти что до вечера. У многих вошло в привычку, прогуливаясь после обеда по Коллинз-стрит, заглядывать в магазин Лангли, чаще всего не для того, чтобы купить что-нибудь, а просто провести время. Но мои продавщицы были вышколены и терпеливы, поэтому постепенно праздные зеваки неминуемо становились покупателями. Я изучила круг наиболее знатных дам из всего Мельбурна и обычно выходила к ним сама, а если появлялась новая, то одна из наших девушек обязательно предупреждала меня или Бена, чтобы мы обслужили ее сами. И вот так, где терпением, где лестью, мы выстроили нашу собственную клиентуру и добились долгожданных прибылей.
За долгие шесть лет мы с Беном заработали денег и сделали Лангли еще богаче. В Мельбурне до сих пор не знали, владею ли я магазином вместе с Лангли или он меня просто нанял; с одной стороны, всем было известно, что моя фамилия тоже Лангли, но с другой – у меня совершенно не было связей с высшим обществом, поэтому там неоткуда было узнать, совладелица я или нет. Неоспоримо было лишь то, что я продолжала ютиться в крашеной лачуге в самом конце Лангли-Лейн, а в свободное от работы время выступала в качестве бесплатной не то няньки, не то гувернантки для детей Розы Лангли. В обществе не сомневались, что я принадлежу к числу немногих, о которых говорят, что они приближенные Джона Лангли, и что меня хорошо принимают в его доме. Но никто не знал, к кому меня следует отнести: я стояла как бы особняком. Поэтому в Мельбурне меня уважали, но, что называется, не пускали ко двору.
И в принципе меня это устраивало, пусть даже Бен ни за что бы мне не поверил. Он всегда скептически морщился, когда я пыталась доказать, что у меня нет ни малейшего желания пойти на одну из вечеринок, к которым завсегдатаи магазина Лангли покупали перчатки и платья. Бен вообще относился ко мне подчеркнуто внимательно, и мне это нравилось; у нас было редкое взаимопонимание и симпатия, наши отношения были непринужденны и легки. Что касается Джона Лангли, он никогда не проявлял особенной привязанности к Бену, только терпел его. Временами я даже тешила себя мыслью, что Лангли иногда испытывал к Бену чувство ревности:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116