И я согласилась поехать с ней. А почему бы и нет? Адам все равно был в отъезде, а даже если бы он и вернулся в мое отсутствие, то, думаю, большой разницы я бы не ощутила. Даже лучше, если мне удастся избежать нашей странной болезненной близости, которой обычно сопровождалось его недолгое пребывание в порту. Мы оба прекрасно освоили эту игру в семью и с успехом делали вид, что не замечаем взаимного напряжения. Мы были ласковы друг с другом, прощали друг другу промахи и ошибки. Но как ужасно видеть это всепрощение и доброту, когда ждешь и жаждешь лишь одного – любви! Иногда нас приглашали в дом Лангли, и когда Адам встречался там с Розой, я смотрела на них со стороны и у меня создавалось впечатление, что достаточно Адаму сказать хоть слово, как Роза с готовностью бросит ради него все, даже собственного ребенка. Наверное, кроме меня, этого никто не замечал, потому что Джон Лангли охотно принимал его у себя и даже Том постепенно начинал забывать о своем прежнем недоверии и неприязни. Я была единственной, кто видел или кому казалось, что этих двоих связывает какая-то незримая нить, которой они соединены друг с другом навеки. Я не знала, какую муку переживал в душе Адам, но считала, что только раз и навсегда принятый кодекс чести удерживал его от шага по направлению к Розе. Что до самой Розы, я думаю, она все время ждала этого шага и надеялась, что в конце концов Адам не устоит перед ней, как случалось это со всеми мужчинами.
Кажется, за все месяцы, прошедшие после приема в ее честь, они не обменялись наедине ни словом, но я видела, что слова им были и не нужны. Что-то неуловимое появлялось в комнате, где они присутствовали вдвоем: атмосфера будто накалялась от их невысказанных эмоций. Может быть, эта бесплодная тоска и толкнула Розу в объятия Чарльза Гринли.
И вот теперь я ехала вместе с ней в Лангли-Даунз, словно ее страж, словно доктор, призванный, насколько можно, облегчить ее страдания. Она доверяла мне все свои тайные мысли, и я была по-своему благодарна ей за это.
– Подумать только, меня услали сюда, как нашкодившего ребенка! – обиженно сказала Роза, и глаза ее сузились от злости и негодования, остановившись на фигуре Джона Лангли.
– Ты должна благодарить Бога, что у тебя есть такое убежище, как Лангли-Даунз, – сухо сказала я, – и еще Джон Лангли, который готов за тебя вступиться. Если бы не он, тебя бы просто по косточкам разобрали. – Немного помолчав, я добавила: – Кстати, ты знаешь, что Чарльз Гринли уезжает? Он едет в Сидней.
Она кивнула.
– Бедный Чарльз! Я, кажется, нарушила все его планы. Но я же не хотела, просто так получилось! – Она вдруг повернулась ко мне. – А откуда ты, собственно, все так хорошо знаешь, Эмми? Ты никуда не ходишь, не появляешься в обществе… Откуда тебе все так отлично известно?
– Достаточно того, что у меня есть глаза и уши. О чем, ты думаешь, разговаривают извозчики на Лангли-Лейн? А бармены в пабе?.. А владельцы магазинов, с которыми я постоянно общаюсь? От них я знаю обо всем, что происходит в Мельбурне.
– Но почему ты не сказала мне про эти сплетни?
– Я говорила тебе сотни раз – ты ничего не хотела слушать. Ты же знала, что о вас болтают, тебе просто не было до этого дела.
Я заметила, что, приехав в Лангли-Даунз, Джон Лангли сразу переменился. Он стал более мягким или, по крайней мере, не таким суровым. Может быть, дело было в том, что здесь Том и Элизабет не мозолили ему глаза своим, как он считал, недостойным Лангли поведением. А может быть, здесь он видел себя самого двадцатилетней давности – тогда он был молод, и вся его жизнь, полная свершений, проходила в этом доме.
– Все, что есть в Мельбурне, – сказал он мне однажды, когда мы вместе прогуливались по саду, – все это можно купить за деньги. А вот Лангли-Даунз или «Бухту надежды» за деньги не купишь. Кроме денег, я вложил в них собственный труд и душу.
Я полюбила наши прогулки вдвоем. А иногда по вечерам мы выходили на просторную веранду, охватывающую кольцом весь дом. На веранде с любовью и заботой выращивались редкие в этих краях английские цветы, и в сумерках аромат их был особенно сильным. Здесь Джон Лангли постепенно посвящал меня в историю этого дома – передо мной словно воочию вставал молодой хозяин, который построил его для своей жены, а через некоторое время схоронил ее в дальнем углу сада и засадил возле могилы прекрасный розарий.
– Тогда не было даже кладбищ, – объяснил он мне, – не было и церквей. И все же я похоронил ее с почестями.
Он не сказал – с любовью, однако я знала, что покойную жену он очень ценил, чего совсем нельзя было сказать о его отношении к своим детям.
Это был большой белый кирпичный дом, построенный очень надежно и без всяких излишеств. Оба его этажа опоясывала открытая веранда, на которую имелся выход из всех комнат. Огромные окна, сделанные на французский манер – до пола, больше походили на застекленные двери. В жаркие месяцы они были открыты круглые сутки, за счет чего в доме всегда сохранялась прохлада. Конечно, этот дом не был таким элегантным, как его преемник на Коллинз-стрит. Почти всю дубовую мебель Джон Лангли в свое время привез из Англии, а теперь она выглядела старой, потертой и чересчур массивной. Впрочем, она на удивление вписывалась в этот дом и даже в окружающий ландшафт. Во всех спальнях были гипсовые белые стены и светлые домотканые занавески. В этих комнатах я чувствовала себя, как дома. По здешним понятиям дом был слишком старомодным, но зато в нем, как нигде, ощущалось неторопливое движение времени. Если бы Джон Лангли смог остановиться на нем, я думаю, и он, и его дети были бы намного счастливее. Кажется, он чувствовал в отношении дома то же самое, и ему приятно было находить во мне отклик.
Во время наших совместных прогулок мы постепенно стали друзьями. Если привозили новую партию овец, я шла вместе с ним осматривать ее, и он с удовольствием объяснял мне, в чем состоят ее главные достоинства. Мы обходили земельные участки, выбранные под пастбища, заглядывали в сараи для стрижки овец, проверяли вделанные в землю кормушки. Теперь мои руки и шея стали такими же загорелыми, как раньше, на Эврике.
Конечно, это был человек совсем другого ранга, и, если бы мы находились в Англии, такие отношения были бы между нами невозможны. Но здесь с этим было проще, и все диктовалось одной лишь необходимостью. И я, как это ни удивительно, стала необходимой Джону Лангли, и не только в качестве компаньонки для Розы. Теперь он и сам во мне нуждался.
Эти первые недели на Лангли-Даунз были счастливыми для всех нас. Мы с Розой обе, каждая по-своему, представляли интерес для Джона Лангли. Я сопровождала его на прогулках, выслушивала его планы на будущее и соображения насчет внуков; Роза развлекала его по вечерам в гостиной – пела его любимые песни или просто мило щебетала о чем-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116