Другие лесные насекомые, тоже поющие в последние дни перед холодами. Поднялся ветер, затрещали, застонали деревья вокруг дома. Большой дуб у дорожки взмахнул ветвями на фоне звёзд, и Ричард поднял глаза посмотреть на этот неукрощённый ветер. У земли ветер едва дышал, но выше он летел, втягивая в себя голые ветви у верхушек деревьев. Люди, как правило, вверх не смотрят, смотрят животные, потому что они знают, нигде нет истинной безопасности. Им она нужна так же, как нужна нам, но они чуют её, как не чуем мы.
Ричард подошёл к опушке, где начинался лес у западной границы семейной земли. Он коснулся ствола, положил на него ладони, и ствол был шершавым и твёрдым, с извилинами коры, похожими на туннели. Ричард прижался лицом к этой шершавости с резким пряным запахом, и я поняла, что это амбровое дерево. Ричард посмотрел вверх, в голые ветви, где ещё висели крошечные шарики. Он обнял дерево, прижался так крепко, что кора впилась в кожу; он тёрся щекой о шероховатость коры, будто оставлял пахучую метку, а потом отодвинулся — и бросился бегом в лес. Бежал легко и свободно через лес, мимо деревьев, не на охоту, а ради радости бега.
Через подлесок он проскакивал, будто и не замечая его. Только однажды я это видела — как деревья и кусты радостно перед ним расступаются, отворачиваются, будто зелень — это вода, и он ныряет в ней, бежит, уклоняется, вертится, подставляет себя под ласку ветвей и сучьев, ощущая под ногой живую траву. Эта жизнь не бежала, не пряталась, она вся была живой, живой так, как мало кто из людей может понять.
Ричард бежал, унося меня с собой, как было когда-то в одну давнюю ночь. Тогда он держал меня за руку, и я старалась не отстать от него, понять. Сейчас это выходило без усилий, потому что я была у него в голове, в нем самом. Эта ночь была для него живой в таком смысле, в каком никогда не была для Жан-Клода или для меня. Я — слишком человек, а интерес Жан-Клода к жизни слишком поверхностен. Никто из нас не может ощутить того, что дарит Ричарду его зверь.
Что-то коснулась моей руки, и я отдёрнулась обратно к могиле. Реквием был по-прежнему за мной, в мёртвой неподвижности, но Грэхем стоял на могиле. Он смотрел неуверенно, но нюхал воздух над моей кожей.
— Ты пахнешь деревом и стаей, — сказал он тихо.
Ричард посмотрел на нас:
— Зачем там Грэхем?
— Телохранитель. Жан-Клод боялся, как бы чего не случилось, если со мной никого не будет.
— Ты ему скажи, что ему полагается тебя охранять, а на могиле он этого делать не может.
— Ты должен охранять меня, Грэхем, и отсюда ты этого делать не сможешь.
Когда я это сказала, острый волчий запах вокруг меня сгустился.
Грэхем отреагировал как на удар. Он припал к земле в волчьей позе подчинения.
— Прости, только от тебя так хорошо пахло… я забылся.
— Перестань вилять хвостом и вернись к работе.
Это сказал Ричард, а я повторила.
Грэхем сделал, как ему сказали — перешёл снова в режим очень серьёзного телохранителя, напряжённо глядя в темноту, готовый встретить все, что оттуда появится.
Ричард сделал глубокий вдох, и на меня пахнуло знакомым густым и сладким ароматом лесной чащи. Он бежал милю за милей без малейшего напряжения, не по тем причинам, по которым хорошо мог бы бежать человек, но потому что сама земля помогала бежать, давала силу, радостно привечала его.
Он остановился в глубине леса, расставив ноги, будто уйдя корнями в землю. Я поняла, что Ричард и есть моя почва, мой центр, его радость, его бьющееся сердце, колотящееся в груди после этого удовольствия бега. Я держала связь с ним открытой, ощущала всю полноту запахов и звуков, так от меня далёких. И так я положила руки на могилу, и хотя Реквием стоял за моей спиной вплотную, он не был вполовину так реален, как бьющееся сердце Ричарда за много миль отсюда.
— Эдвин Алонсо Герман, волею, словом и плотью призываю тебя из могилы твоей. Приди, приди же!
Все было совсем по-другому, совсем не так как обычно, и все равно совсем как надо.
Я почувствовала, как заворочался труп, восстанавливаясь, складывая себя как мозаику, как начал он подниматься, всплывая в земле как в воде. Не сосчитать, сколько раз я наблюдала эту картину, но никогда я при этом не сидела на земле. А она вскидывалась и текла, как при землетрясении, пойманном в сеть на несколько футов в глубине. Почва текла у меня под руками как что-то совсем другое, не вода, не ил, но что-то и менее, и более твёрдое. Не знаю, что подумал Реквием, но он не пытался отодвинуться, оставаясь вплотную у меня за спиной. Его несла вместе со мной эта сила, а он даже не пикнул. Храбрец вампир.
Сквозь шевелящуюся землю протянулись руки навстречу моим, холодные пальцы обернулись вокруг моего тепла. Руки Эдвина Алонзо Германа ухватились за меня, как хватается утопающий, уже отчаявшийся спастись и вдруг нащупавший верёвку. Могила выбросила его из земли, как цветок на пружине, но сама сила толчка заставила меня потянуть его на себя, вверх, и Реквием поддержал меня, когда я пошатнулась. Если бы вампира не было со мной на этой зыбкой, вздрагивающей земле, я бы упала. Но Реквием поддержал меня, и я вытянула мертвеца из могилы, вытянула абсолютно целого, неповреждённого, и он встал передо мной, выше меня, и могильная земля осыпалась с безупречного чёрного костюма, будто только что из-под утюга. Слегка редеющие спереди волосы мертвеца нависали густой бахромой над ушами и на затылке, короткие бачки соединялись с таким же густыми усами. Плотный, почти жирный, что было тогда в моде у богатых. Когда Эдвин Алонсо умер, тощими были только нищие, только у них был голодный вид.
Я почувствовала Ричарда, стоящего у небольшого ручейка. Воздух стал прохладнее за время его мелодичного бега, и пульс у Ричарда стал замедляться, лёгкая испарина просыхала на коже. Он не боялся, не ужасался. Он просто стоял, потвёрже расставив ноги, успокаивая меня пульсом, ритмом своего тела, густым мускусным запахом волка ощущался в осеннем воздухе.
Я глядела на зомби, и даже мне моя работа показалась чертовски хорошо сделанной. С достаточно большой кровавой жертвой я могла бы поднять зомби, живого на вид, или близко к тому, но этот — этот был совершенен. Кожа здоровая, неповреждённая, блестит под звёздами. Неясная улыбка на лице, а одежда — как будто только что надета. Даже туфли безупречны и начищены до блеска. Руки, прижатые к моим, прохладны, но не ощущаются мёртвыми. Он не дышал, но на взгляд, на ощупь казался скорее живым, чем мёртвым И это беспокоило. Я знала, что сегодня здесь было много силы, и я всю её послала в эту одну могилу, так что, наверное, нормально, что он так хорошо выглядит, но на миг, глядя в это пухлое улыбающееся лицо, я испугалась. Испугалась, что сделала больше того, за что мне заплачено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216
Ричард подошёл к опушке, где начинался лес у западной границы семейной земли. Он коснулся ствола, положил на него ладони, и ствол был шершавым и твёрдым, с извилинами коры, похожими на туннели. Ричард прижался лицом к этой шершавости с резким пряным запахом, и я поняла, что это амбровое дерево. Ричард посмотрел вверх, в голые ветви, где ещё висели крошечные шарики. Он обнял дерево, прижался так крепко, что кора впилась в кожу; он тёрся щекой о шероховатость коры, будто оставлял пахучую метку, а потом отодвинулся — и бросился бегом в лес. Бежал легко и свободно через лес, мимо деревьев, не на охоту, а ради радости бега.
Через подлесок он проскакивал, будто и не замечая его. Только однажды я это видела — как деревья и кусты радостно перед ним расступаются, отворачиваются, будто зелень — это вода, и он ныряет в ней, бежит, уклоняется, вертится, подставляет себя под ласку ветвей и сучьев, ощущая под ногой живую траву. Эта жизнь не бежала, не пряталась, она вся была живой, живой так, как мало кто из людей может понять.
Ричард бежал, унося меня с собой, как было когда-то в одну давнюю ночь. Тогда он держал меня за руку, и я старалась не отстать от него, понять. Сейчас это выходило без усилий, потому что я была у него в голове, в нем самом. Эта ночь была для него живой в таком смысле, в каком никогда не была для Жан-Клода или для меня. Я — слишком человек, а интерес Жан-Клода к жизни слишком поверхностен. Никто из нас не может ощутить того, что дарит Ричарду его зверь.
Что-то коснулась моей руки, и я отдёрнулась обратно к могиле. Реквием был по-прежнему за мной, в мёртвой неподвижности, но Грэхем стоял на могиле. Он смотрел неуверенно, но нюхал воздух над моей кожей.
— Ты пахнешь деревом и стаей, — сказал он тихо.
Ричард посмотрел на нас:
— Зачем там Грэхем?
— Телохранитель. Жан-Клод боялся, как бы чего не случилось, если со мной никого не будет.
— Ты ему скажи, что ему полагается тебя охранять, а на могиле он этого делать не может.
— Ты должен охранять меня, Грэхем, и отсюда ты этого делать не сможешь.
Когда я это сказала, острый волчий запах вокруг меня сгустился.
Грэхем отреагировал как на удар. Он припал к земле в волчьей позе подчинения.
— Прости, только от тебя так хорошо пахло… я забылся.
— Перестань вилять хвостом и вернись к работе.
Это сказал Ричард, а я повторила.
Грэхем сделал, как ему сказали — перешёл снова в режим очень серьёзного телохранителя, напряжённо глядя в темноту, готовый встретить все, что оттуда появится.
Ричард сделал глубокий вдох, и на меня пахнуло знакомым густым и сладким ароматом лесной чащи. Он бежал милю за милей без малейшего напряжения, не по тем причинам, по которым хорошо мог бы бежать человек, но потому что сама земля помогала бежать, давала силу, радостно привечала его.
Он остановился в глубине леса, расставив ноги, будто уйдя корнями в землю. Я поняла, что Ричард и есть моя почва, мой центр, его радость, его бьющееся сердце, колотящееся в груди после этого удовольствия бега. Я держала связь с ним открытой, ощущала всю полноту запахов и звуков, так от меня далёких. И так я положила руки на могилу, и хотя Реквием стоял за моей спиной вплотную, он не был вполовину так реален, как бьющееся сердце Ричарда за много миль отсюда.
— Эдвин Алонсо Герман, волею, словом и плотью призываю тебя из могилы твоей. Приди, приди же!
Все было совсем по-другому, совсем не так как обычно, и все равно совсем как надо.
Я почувствовала, как заворочался труп, восстанавливаясь, складывая себя как мозаику, как начал он подниматься, всплывая в земле как в воде. Не сосчитать, сколько раз я наблюдала эту картину, но никогда я при этом не сидела на земле. А она вскидывалась и текла, как при землетрясении, пойманном в сеть на несколько футов в глубине. Почва текла у меня под руками как что-то совсем другое, не вода, не ил, но что-то и менее, и более твёрдое. Не знаю, что подумал Реквием, но он не пытался отодвинуться, оставаясь вплотную у меня за спиной. Его несла вместе со мной эта сила, а он даже не пикнул. Храбрец вампир.
Сквозь шевелящуюся землю протянулись руки навстречу моим, холодные пальцы обернулись вокруг моего тепла. Руки Эдвина Алонзо Германа ухватились за меня, как хватается утопающий, уже отчаявшийся спастись и вдруг нащупавший верёвку. Могила выбросила его из земли, как цветок на пружине, но сама сила толчка заставила меня потянуть его на себя, вверх, и Реквием поддержал меня, когда я пошатнулась. Если бы вампира не было со мной на этой зыбкой, вздрагивающей земле, я бы упала. Но Реквием поддержал меня, и я вытянула мертвеца из могилы, вытянула абсолютно целого, неповреждённого, и он встал передо мной, выше меня, и могильная земля осыпалась с безупречного чёрного костюма, будто только что из-под утюга. Слегка редеющие спереди волосы мертвеца нависали густой бахромой над ушами и на затылке, короткие бачки соединялись с таким же густыми усами. Плотный, почти жирный, что было тогда в моде у богатых. Когда Эдвин Алонсо умер, тощими были только нищие, только у них был голодный вид.
Я почувствовала Ричарда, стоящего у небольшого ручейка. Воздух стал прохладнее за время его мелодичного бега, и пульс у Ричарда стал замедляться, лёгкая испарина просыхала на коже. Он не боялся, не ужасался. Он просто стоял, потвёрже расставив ноги, успокаивая меня пульсом, ритмом своего тела, густым мускусным запахом волка ощущался в осеннем воздухе.
Я глядела на зомби, и даже мне моя работа показалась чертовски хорошо сделанной. С достаточно большой кровавой жертвой я могла бы поднять зомби, живого на вид, или близко к тому, но этот — этот был совершенен. Кожа здоровая, неповреждённая, блестит под звёздами. Неясная улыбка на лице, а одежда — как будто только что надета. Даже туфли безупречны и начищены до блеска. Руки, прижатые к моим, прохладны, но не ощущаются мёртвыми. Он не дышал, но на взгляд, на ощупь казался скорее живым, чем мёртвым И это беспокоило. Я знала, что сегодня здесь было много силы, и я всю её послала в эту одну могилу, так что, наверное, нормально, что он так хорошо выглядит, но на миг, глядя в это пухлое улыбающееся лицо, я испугалась. Испугалась, что сделала больше того, за что мне заплачено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216