Его ладони, его руки оплели мне талию, пах прижимался ко мне, кожаное плетение скользило вверх-вниз по моему телу. Он вертел бёдрами, тёрся туда-сюда у меня между ног. И за кожаной преградой я ощущала его, толстый и распухший.
Откинув голову назад, раскидав волосы по сиденью, я видела мир вверх ногами, и тут открылась дверь. Там стоял Грэхем, глядя на меня. Он присел, будто хотел поцеловать меня, но Реквием меня подхватил, отодвинул так, чтобы он не достал. Подложив мне руку под плечи, он приподнял меня, прислонив спиной к спинке сиденья. Вдруг меня плотно зажало между сиденьем и его телом. Напор его стал твёрже, сильнее, грубее. Как будто он распяливал меня все шире своими толчками, сдирал слоями мои интимные места, и наконец плетение кожаных штанов стало тереться о те самые точки — о ту единственную.
Он будто точно знал, что делает, потому что глянул на меня горящими глазами и спросил:
— Это не больно?
— Нет, ещё нет.
Я взяла его за плечи и хотела было утонуть с ним в поцелуе, но он отодвинулся и потёрся об меня — так гладко, так нежно, так грубо. Кожа штанов промокла от моего тела, от той влаги, что он из меня вызвал. Было бы её чуть меньше, было бы больно, но сейчас — нет. Он стал вращать бёдрами, гладя меня пахом, не просто взад-вперёд, но кругами, катаясь по мне снова и снова. Во мне вспыхнула яркая искра наслаждения, и было хорошо, но лучше всего было на пике движения, когда пах Реквиема задевал эту точечку, и искра росла. Росла, будто он раздувал какое-то крошечное пламя. Каждое движение, каждое трение этой кожи, промокшей от моего тела, каждое касание раздувало её ярче и ярче. Как будто у огня был вес, и искра во мне набирала тяжесть, и вот уже каждый раз, когда он тёрся об меня, изнутри обдавало огнём. И наконец вся нижняя часть тела стала жаром и тяжестью, и ничего не было, кроме нарастающего наслаждения, и наконец, на пике одного из этих шероховатых прикосновений, жар и тяжесть хлынули и залили меня всю, вырвались криками изо рта, затанцевали в руках, заставив разорвать на нем рубашку и всадить ногти в обнажённое тело.
И только тогда он так прижался ко мне, что стало почти больно. Так прижался, что я ощутила судороги его тела сквозь кожаные штаны. Руками он держался за спинку сиденья, фиксируя нас обоих на месте, глаза у него были закрыты, а тело так прижимало меня, будто хотело пробиться сквозь штаны и оказаться во мне. Он ещё раз содрогнулся, чуть не раздавливая меня о сиденье, и вырвавшийся у меня крик был наполовину криком наслаждения, наполовину стоном боли.
Вот только тогда был по-настоящему насыщен ardeur. Он получал до того лишь крошки, но совсем не то, что было нужно ему, было нужно мне. Реквием контролировал себя железной волей, и эта железная воля не давала мне чего-то, нужного мне. И только когда он отпустил себя, и все стены рухнули, тогда только ardeur ворвался с рёвом в пролом и насытился.
Реквием свалился на сиденье, все так же стоя на коленях, и так же охватывали его мои ноги, но он уже не прижимал нас обоих. Обмякли его плечи, и он прижался лицом к моим волосам, одной рукой опираясь на сиденье, другой обнимая меня за талию.
Я слышала, как бешено стучит у него сердце, бьётся пульс возле моей щеки, где лежала его шея, тёплая и близкая. Если бы я взяла у него кровь, он бы стал холоднее, но ardeur крови не требует, и ничего не имеет против поделиться теплом с тем, кто его насытил.
Дамиан у меня в голове стал тёплым ветром, и он принёс мне поцелуй.
— Спасибо, Анита, спасибо тебе.
И он отодвинулся, там кто-то касался его руки, брал её в свои. Он позволил отвести себя на танцпол, и я осталась снова одна, только Реквием держал меня.
— Бог ты мой! — ахнул Грэхем, все так же стоя на коленях возле дверцы джипа. — Что ж ты не поделишься, Реквием, что ж ты не поделишься?
Реквием повернул голову — медленно, будто это небольшое движение требовало неимоверного усилия.
— Не принадлежит она мне, чтобы ею делиться.
Грэхем уронил голову на руки, будто собирался зарыдать.
Я заговорила, глядя в грудь Реквиема, где болтались лохмотья разорванной зеленой рубашки и просвечивали красные полосы от моих ногтей. Правый рукав тоже был оторван, и там тоже остались полосы. Я сказала первое, что пришло в голову:
— Я тебе сильно больно сделала?
Он в ответ засмеялся, но вдруг поморщился, будто ему стало больно от смеха.
— Я думал, миледи, это я должен был спросить.
Он сдвинулся с меня, сполз на пол, и получилось, что я сижу на сиденье, а он на коленях передо мной. Почти как было в начале.
Он сдвинулся вниз, сел совсем на пол, прислонившись к дверце — а у противоположной все ещё сидел Грэхем.
— Я не сделал тебе больно? — спросил Реквием
— Пока нет, — ответила я, но уже спадал прилив эндорфинов, и начинало саднить. Вдруг оказалось, что как-то неудобно на кожаных сиденьях.
— Это я тебя исцарапала, — сказала я, — дура неуклюжая.
В конце концов я села так, чтобы опираться на одно бедро.
— Насчёт дуры — я недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы иметь своё мнение, но неуклюжая — это ложь. Сколько бы ни было у тебя качеств, неуклюжесть в этот список не войдёт.
— Спасибо за комплимент, хотя я вижу, как тебя отделала.
— Отчего ты просто не снял штаны и не трахнул её? — спросил Грэхем, и на лице его боль читалась явственнее, чем на любом из наших.
— Я ей сказал снять щиты, и она сняла. Она поверила мне, не понимая, на что способна моя сила.
— Ты сказал, что это — вожделение, — произнесла я голосом, куда ленивее обычного, почти что сонным.
— Да, но это не соблазн, которым владеют Ашер и Жан-Клод. А просто — вожделение.
— По ощущению — как несколько часов хорошей любовной прелюдии в один миг. И это было чудесно.
— Но чистая физиология, участвует только тело. Мой дар не может тронуть разума — только плоть.
— И что тут плохого? — спросил Грэхем.
— Если тело женщины отвечает моей силе, а разум — нет, это, на мой взгляд, немногим лучше изнасилования, а подобные вещи меня не привлекают. — Он вздохнул. — Анита не хотела со мной совокупляться, и ясно дала это понять. Она мне давала сегодня ночью кровь, но остаток ей надо было сохранить для себя. Я надеялся, что можно будет остановиться раньше, но ты продолжала требовать. Ardeur не успокоился, как я ожидал.
— Я это чувствовал, — сказал Грэхем. — Потрясающе было, как то, что ты мне сделала раньше, только сильнее. И ещё я чувствовал, что лишь коснись я тебя, стало бы ещё сильнее.
— Да, сильнее, — подтвердил Реквием.
— Что может быть сильнее оргазма?
Он посмотрел на меня, я на него, но никто из нас не смотрел на Грэхема.
— Я знал, блин, — сказал Грэхем. — Знал, на фиг.
— Я подчинился желанию Аниты. Мы не совокупились, мы спасли её слугу-вампира, и ardeur был утолён.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216
Откинув голову назад, раскидав волосы по сиденью, я видела мир вверх ногами, и тут открылась дверь. Там стоял Грэхем, глядя на меня. Он присел, будто хотел поцеловать меня, но Реквием меня подхватил, отодвинул так, чтобы он не достал. Подложив мне руку под плечи, он приподнял меня, прислонив спиной к спинке сиденья. Вдруг меня плотно зажало между сиденьем и его телом. Напор его стал твёрже, сильнее, грубее. Как будто он распяливал меня все шире своими толчками, сдирал слоями мои интимные места, и наконец плетение кожаных штанов стало тереться о те самые точки — о ту единственную.
Он будто точно знал, что делает, потому что глянул на меня горящими глазами и спросил:
— Это не больно?
— Нет, ещё нет.
Я взяла его за плечи и хотела было утонуть с ним в поцелуе, но он отодвинулся и потёрся об меня — так гладко, так нежно, так грубо. Кожа штанов промокла от моего тела, от той влаги, что он из меня вызвал. Было бы её чуть меньше, было бы больно, но сейчас — нет. Он стал вращать бёдрами, гладя меня пахом, не просто взад-вперёд, но кругами, катаясь по мне снова и снова. Во мне вспыхнула яркая искра наслаждения, и было хорошо, но лучше всего было на пике движения, когда пах Реквиема задевал эту точечку, и искра росла. Росла, будто он раздувал какое-то крошечное пламя. Каждое движение, каждое трение этой кожи, промокшей от моего тела, каждое касание раздувало её ярче и ярче. Как будто у огня был вес, и искра во мне набирала тяжесть, и вот уже каждый раз, когда он тёрся об меня, изнутри обдавало огнём. И наконец вся нижняя часть тела стала жаром и тяжестью, и ничего не было, кроме нарастающего наслаждения, и наконец, на пике одного из этих шероховатых прикосновений, жар и тяжесть хлынули и залили меня всю, вырвались криками изо рта, затанцевали в руках, заставив разорвать на нем рубашку и всадить ногти в обнажённое тело.
И только тогда он так прижался ко мне, что стало почти больно. Так прижался, что я ощутила судороги его тела сквозь кожаные штаны. Руками он держался за спинку сиденья, фиксируя нас обоих на месте, глаза у него были закрыты, а тело так прижимало меня, будто хотело пробиться сквозь штаны и оказаться во мне. Он ещё раз содрогнулся, чуть не раздавливая меня о сиденье, и вырвавшийся у меня крик был наполовину криком наслаждения, наполовину стоном боли.
Вот только тогда был по-настоящему насыщен ardeur. Он получал до того лишь крошки, но совсем не то, что было нужно ему, было нужно мне. Реквием контролировал себя железной волей, и эта железная воля не давала мне чего-то, нужного мне. И только когда он отпустил себя, и все стены рухнули, тогда только ardeur ворвался с рёвом в пролом и насытился.
Реквием свалился на сиденье, все так же стоя на коленях, и так же охватывали его мои ноги, но он уже не прижимал нас обоих. Обмякли его плечи, и он прижался лицом к моим волосам, одной рукой опираясь на сиденье, другой обнимая меня за талию.
Я слышала, как бешено стучит у него сердце, бьётся пульс возле моей щеки, где лежала его шея, тёплая и близкая. Если бы я взяла у него кровь, он бы стал холоднее, но ardeur крови не требует, и ничего не имеет против поделиться теплом с тем, кто его насытил.
Дамиан у меня в голове стал тёплым ветром, и он принёс мне поцелуй.
— Спасибо, Анита, спасибо тебе.
И он отодвинулся, там кто-то касался его руки, брал её в свои. Он позволил отвести себя на танцпол, и я осталась снова одна, только Реквием держал меня.
— Бог ты мой! — ахнул Грэхем, все так же стоя на коленях возле дверцы джипа. — Что ж ты не поделишься, Реквием, что ж ты не поделишься?
Реквием повернул голову — медленно, будто это небольшое движение требовало неимоверного усилия.
— Не принадлежит она мне, чтобы ею делиться.
Грэхем уронил голову на руки, будто собирался зарыдать.
Я заговорила, глядя в грудь Реквиема, где болтались лохмотья разорванной зеленой рубашки и просвечивали красные полосы от моих ногтей. Правый рукав тоже был оторван, и там тоже остались полосы. Я сказала первое, что пришло в голову:
— Я тебе сильно больно сделала?
Он в ответ засмеялся, но вдруг поморщился, будто ему стало больно от смеха.
— Я думал, миледи, это я должен был спросить.
Он сдвинулся с меня, сполз на пол, и получилось, что я сижу на сиденье, а он на коленях передо мной. Почти как было в начале.
Он сдвинулся вниз, сел совсем на пол, прислонившись к дверце — а у противоположной все ещё сидел Грэхем.
— Я не сделал тебе больно? — спросил Реквием
— Пока нет, — ответила я, но уже спадал прилив эндорфинов, и начинало саднить. Вдруг оказалось, что как-то неудобно на кожаных сиденьях.
— Это я тебя исцарапала, — сказала я, — дура неуклюжая.
В конце концов я села так, чтобы опираться на одно бедро.
— Насчёт дуры — я недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы иметь своё мнение, но неуклюжая — это ложь. Сколько бы ни было у тебя качеств, неуклюжесть в этот список не войдёт.
— Спасибо за комплимент, хотя я вижу, как тебя отделала.
— Отчего ты просто не снял штаны и не трахнул её? — спросил Грэхем, и на лице его боль читалась явственнее, чем на любом из наших.
— Я ей сказал снять щиты, и она сняла. Она поверила мне, не понимая, на что способна моя сила.
— Ты сказал, что это — вожделение, — произнесла я голосом, куда ленивее обычного, почти что сонным.
— Да, но это не соблазн, которым владеют Ашер и Жан-Клод. А просто — вожделение.
— По ощущению — как несколько часов хорошей любовной прелюдии в один миг. И это было чудесно.
— Но чистая физиология, участвует только тело. Мой дар не может тронуть разума — только плоть.
— И что тут плохого? — спросил Грэхем.
— Если тело женщины отвечает моей силе, а разум — нет, это, на мой взгляд, немногим лучше изнасилования, а подобные вещи меня не привлекают. — Он вздохнул. — Анита не хотела со мной совокупляться, и ясно дала это понять. Она мне давала сегодня ночью кровь, но остаток ей надо было сохранить для себя. Я надеялся, что можно будет остановиться раньше, но ты продолжала требовать. Ardeur не успокоился, как я ожидал.
— Я это чувствовал, — сказал Грэхем. — Потрясающе было, как то, что ты мне сделала раньше, только сильнее. И ещё я чувствовал, что лишь коснись я тебя, стало бы ещё сильнее.
— Да, сильнее, — подтвердил Реквием.
— Что может быть сильнее оргазма?
Он посмотрел на меня, я на него, но никто из нас не смотрел на Грэхема.
— Я знал, блин, — сказал Грэхем. — Знал, на фиг.
— Я подчинился желанию Аниты. Мы не совокупились, мы спасли её слугу-вампира, и ardeur был утолён.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216