- Спасибо за нравоучение, но мы говорили о Томми.
- О нем и речь. Суть в том, что мы здесь не навешиваем отрицательные ярлыки.
- Что?
- Ну, обидные эпитеты. Грубые прозвища. Во-первых, наши гомики отличаются вспыльчивостью. - Берди показала мне на стул, и я сел. - Во-вторых, что у человека на уме, то и на языке. Ты канализируешь свои мысли словами, которые употребляешь. Отрицательные ярлыки служат барьером. Они не позволяют тебе прочувствовать общую картину.
Я нетерпеливо махнул рукой.
- Все это мне известно, Берди. Давай вернемся непосредственно к делу, хорошо?
Она развернулась в кресле, придвинула его вплотную к моим коленям и, подавшись вперед, сказала: - То, к чему я клоню, заключается в следующем: для человека, много видевшего и много испытавшего за последние два года, ты самый напыщенный, самодовольный и неприятный изувер, с каким только я имела несчастье иметь дело. Ты мне нравишься, но тем не менее сохраняешь очень дурную привычку не слышать того, что в действительности тебе говорят. И сейчас ты не слышишь меня. Тебя больше занимают гоблины на холмах, чем воспитание детей, за которых ты якобы отвечаешь. При первых же признаках беды ты готов отказаться от ребенка. Ну и что, если он голубой? Тогда ему вдвойне нужна твоя любовь, потому что в противном случае ему придется иметь дело с остальными неизлечимыми уродами, сорвавшимися с цепи.
- Ну, будет, будет. В нравоучениях я не нуждаюсь.
- Не нуждаешься, - согласилась Берди. - Ты нуждаешься в том же, что и Томми: в понимании того, что этот путь любви не таит ничего дурного.
- Только не это! - Я сам испугался, как громко это у меня вышло, и понизил голос.
Она вопросительно подняла бровь.
- Кто тебя обидел?
- А?
- Ты слышал. Кто тебя обидел? Где-то в прошлом ты что-то решил. Что это было? Твой отец никогда тебя не обнимал?
- Какая разница.
- Абсолютно никакой, если не считать того, что он - единственный человек, у которого ты мог научиться отцовству. Твой отец когда-нибудь обнимал тебя?
Я задумался, попытался вспомнить. Хотелось ответить «да», - но я не мог припомнить ни одного случая, когда он обнял меня. Ни одного.
Однажды… Я собирался в поход, впервые уходил из дома один. Гордый тем, что родители доверяют мне, я обнял маму, и она обняла меня, а когда я обнимал отца, он только напрягся.
Он не обнял меня.
Берди смотрела на меня.
- О чем ты? - спросила она. - А?
- У тебя такое выражение лица! Что ты вспомнил?
- Ничего.
- Угу. Он не часто обнимал тебя, не так ли? Я ответил: - Вообще никогда, насколько я помню. - И добавил: - Он любил меня, это точно. Просто не любил нежностей.
- Угу. - Она кивнула. - Значит, ты считаешь, что это не имеет отношения к твоей реакции на Томми?
Я разозлился.
- Ты хочешь сказать, что я не способен воспитать своих собственных детей?
Она улыбнулась.
- Да, хочу. Знаешь, я могла бы сказать то же самое о девяноста девяти процентах людей, которых встречала. Сделать ребенка может каждый, для этого много ума не требуется. Маленькая Айви родила двоих, но разве это делает ее мудрой матерью? Скажи мне.
Я отрицательно покачал головой.
- Яснее ясного. Но она-то считает, что все в порядке, потому что не знает ничего другого. По сути, девочка делает максимум того, что может сделать, как и все остальные родители на свете. В том-то и фокус. Родительское чувство настолько сильно, настолько абсолютно, что люди отдаются ему на сто процентов. Я видела, как семьи обрекали себя на разорение, лишь бы выторговать лишний год жизни для своего безнадежно больного ребенка. Вот так, Джим: ты делаешь все, о чем знаешь, потому что не знаешь, что еще можно сделать. А моя работа состоит в том, чтобы ты знал о других возможностях. И они всегда есть.
Я скрестил руки на груди.
- Очень мило. Только, понимаешь, я ненавижу подобный треп. На словах все всегда выходит гладко.
Верди явно расстроилась.
- Ты замкнулся в собственной раковине. Там мало места даже для тебя, не говоря уже о Томми. - Жестом она остановила меня. - Нет, я не собираюсь поучать. - Она потерла переносицу, потом взъерошила и без того лохматые волосы. - Джим, я не знаю, что с тобой происходит и откуда ты вырвался. Можешь не рассказывать, если не хочешь, но из тебя торчит масса больших красных кнопок, которые только и ждут, чтобы на них нажали. И каждый раз, когда это происходит, ты взвиваешься, как ракета.
Я мог бы рассказать ей о Джейсоне и Племени - но она не просила, а навязываться мне не хотелось.
Почему?
Да потому, что я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, чем я был и что делал.
Должно быть, это читалось на моем лице, так как Бер-ди вдруг сменила тон.
- Хорошо, давай попробуем по-другому. Ты считаешь, что хорошо разбираешься в хторрах, не так ли?
- Да. - К чему это она клонит?
- Потому что у тебя есть сведения из первых рук о том, что дело обстоит совсем иначе, чем все думают, верно?
- Вернее не бывает.
- Хорошо. Но почему ты отказываешь приемному сыну в праве сомневаться, тогда как сам делаешь это?
- А?
- Не кажется ли тебе, что к человеческим слабостям и прочим странным повадкам ты должен относиться столь же беспристрастно? Ты грешишь предубеждениями не меньше, чем те люди в Денвере, которых ты в этом обвиняешь.
- Берди, я получил старомодное воспитание…
- Отлично. Прекрасное оправдание. Тебе его хватит на всю оставшуюся жизнь. Не хочешь чего-нибудь делать - и оправдание под рукой.
Я открыл было рот, чтобы ответить, и закрыл его. Почувствовал себя потерянным. Хотелось ударить Берди, хотелось заплакать. Как же я дошел до такого?
- Черт побери, Берди! Мне казалось, что задача родителя - помочь ребенку стать хорошим человеком.
- А кто утверждает обратное?
- Тогда о чем мы спорим?
- А я не спорю, Джим. Из нас двоих этим занимаешь-cя ты.
Я замолчал. Берди была права.
- Понимаешь, Джим, ты путаешь воспитание с программированием. Не надо делать из ребенка собственную копию. Не будь дураком - этим ты обречешь его на провал. Он никогда не сможет быть точно таким же, как ты. Смешно, но в том, что из него получится, твоей заслуги не будет. Это лежит целиком на нем.
- Прости, Берди, но я не понимаю.
- Хорошо, я спрошу по-другому. Имеют ли твои родители отношение к тому, что из тебя получилось?
- Э… нет.
- Правильно. Они лишь создавали условия для того, чтобы ты рос. А взрослел ты сам. Тебе было довольно одиноко, не так ли?
- Да.
- Да, - повторила она. - Это естественное для человека состояние - одиночество. Запомни. Поэтому мы и делаем то, что делаем. Итак, если твои родители не имели никакого отношения к тому, каким ты вырос, то почему ты уверен, что должен заботиться о том, какими вырастут твои дети?
- Я слышу, что ты говоришь. Понимаю твои слова, но не улавливаю суть. В этом нет никакого смысла.
- Конечно нет. Просто вспомни свое детство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142