А это Балак.
Правитель огляделся, ища, кого бы пнуть вместо проклятого крестоносца Жослена, но тут в дверь постучали.
- Входи! - зарычал Хасан. - Входи же во имя Аллаха! - и замер у двери, словно барс в засаде.
- Господин может пнуть курильницу с благовониями, - донесся из коридора пронзительный голос. - Она отчасти похожа на зловонного франка. Мой зад избегнет благородной туфли, а потом, клянусь милостями Аллаха, мы вместе с господином потушим пожар, что возникнет. И если это не получится, то пусть повелитель прикажет выстроить новый дворец, а заведовать строительством поставит своего верного слугу.
- А, это ты, Керим… - разочарованно протянул Хасан. - Ну входи же. Клянусь милостями Аллаха гнев мой улетучился вместе с твоими словами.
Евнух последовал приглашению. Словам Хасана он не очень-то верил, но дважды ослушаться повеления - это дурной тон, знаете ли. Так можно и на колу оказаться.
- Как твоя рука, Керим?
- Благодарение Аллаху, хорошо, повелитель. Мерзкая тва… то есть игривый шалунишка почтил меня своей лаской. От нее я чувствую себя юным и жизнерадостным.
- Ладно, ладно, Керим, - хмуро отозвался Хасан. - Я прикажу наградить тебя за службу.
- Благодарю, о сиятельный. - Евнух оглянулся на дверь. - Господин изнывает и трепещет в ожидании брачной ночи?
Грань между издевкой и благоговением в словах Керима была так тонка, что Хасан едва не обманулся. Но он слишком хорошо знал казначея:
- Твой язык, Керим…
- Знаю, блистательный. Приготовленный с миндалем, он окажется запретен для правоверного.
- Отчего же?
Евнух на ухо объяснил господину отчего. Немудрящая шутка вызвала усмешку на лице правителя.
- Ты развеял мрак моего сердца, пройдоха! Аллаха молю, чтобы подсказал способ наградить тебя.
- Пусть светлейший не утруждается. С тех пор как Всевышний даровал нам динары, это стало легким делом. Но я знаю человека, который полностью уничтожит тоску повелителя. Его имя - Рошан Фаррох.
- Рошан Фаррох? Я слышал о нем. О, как было бы славно увидеть его воочию! Вот только…
Хасан с досадой поглядел на испоганенный ковер. Кериму не требовалось слов, чтобы понять господина:
- Светлейший беспокоится из-за жены? О, это легко устроить. Я подговорил нашего начальника стражи, Сабиха, на маленький обман. В нужный момент он явится якобы с посланием от Балака. Мол, важное дело постигло ислам. И дурно поступит повелитель, не почтив гонца вниманием.
- Это ночью-то?! - Евнух тонко улыбнулся:
- А то повелитель не знает эмира Балака?
- Знаю. Такой пес, прости Аллах! Иди же, Керим. Распорядись насчет закусок… ну и вина там разного. О, как возвеселил ты мое сердце!
Евнух поклонился и вышел из покоев господина. Вскоре появилась старуха и объявила, что Ляма готова сплести ноги со своим супругом. Гордо выпрямившись, она повела Хасана на встречу с плосколицей. Манбиджец шел с таким видом, будто его ожидал ковер крови, а не брачное ложе.
Следующий час показался ему вечностью. Хасан полулежал среди шелковых подушечек, терзая струны лютни. От маленькой жаровни тошнотворно тянуло какуллийским алоэ. Плосколицая… да и что греха таить - плоскогрудая Ляма не торопилась открывать свою наготу. Наслаждаясь моментом, она тигрицей прохаживалась вокруг мужа:
- …четвертого дня - помнишь, ты изволил подмигнуть служанке. Той, что в саду. Рябенькой.
- Но, Ляма, - Хасан задохнулся от возмущения - Она же крива и безобразна. Мне в глаз попала мошка.
- Ах медовый коржичек, ты совсем меня не любишь. Истинно говорят поэты:
О любовь моя, не щадишь меня и не милуешь…
Сам о любви говоришь, и сам же подмигиваешь разным рябым развратницам.
К чему мне жить и амброй умащаться,
Коль рябота взгляду твоему милее и прелестнее?
Хасан скрипнул зубами. Три жены у него было, и все три изводили его по-разному. Имтисаль каждое свидание превращала в торговую сделку. Она помнила всё. Сколько платков и какого качества он подарил младшим женам; кого из царедворцев возвысил; кого наградил, а кого наказал.
Имтисаль принадлежала к людям, что вечно чувствуют себя обделенными. Осыпанная золотом, она воображала: «Других-то, наверное, рубинами да сапфирами оделяют». Набей ей рот жемчужинами с голубиное яйцо, а она: «Ляме и Айше, поди, с куриное достались». И при этом всё старалась экономить на подарках, всё плела какие-то глупые интриги. Очень, очень уставал от нее Хасан.
Ляма изводила его ревностью и стихосложением. Кто-то из придворных сдуру ляпнул, что стихи ее подобны творениям Исхака Мосульского. Исхаку-то что - он помер триста лет назад. А Хасан отдувайся!
Но страшнее всех была Айша. Самая молоденькая и самая бешеная. Она назубок знала Коран и донимала мужа разговорами на религиозные темы.
Все-то у нее получались чуть ли не кафирами, все жили не по шариату. Хасан был почти уверен, что Айша девственна. Сам он к ней не входил, а других мужчин благочестивица избегала, как шайтан святой суры Аль-Курсийа.
- …говорят, с гепардом. Ластилась, обнимала, покрывала поцелуями. Прилюдно, блудница! Гепарда бы хоть постыдилась!
Хасан встрепенулся. За горькими размышлениями он успел потерять нить беседы:
- О ком ты, голубка?
- О Марьям, конечно. О мой поджаристый пирожок с курдючным салом! О ней, бесстыжей. Ибо сказано:
Когда ни пройду по двору, о любимом думая
Всюду эта вертихвостка задом трясет.
И как это можно бесстыдно задом трясти,
Когда думы мои об одном лишь любимом?
Скрежет зубовный был ей ответом. Куда?! Куда скрылся мерзавец, что убедил Ляму в ее поэтическом даровании?
Харранка принялась разоблачаться. Красотой она и в девичестве не блистала, а пожив несколько лет в сытости и праздности, - и подавно. И кто из поэтов придумал, что «зад, подобный горе песка» - это красиво?
- Иди же ко мне, красавчик мой!
«Сабих!! - мысленно взвыл правитель. - Где ты?»
Всему на свете приходит конец. Липким объятиям, подобным прикосновениям куска теста, тошнотворному дыму алоэ, визгливому женскому речитативу. Всему.
Забарабанили в дверь кулаки. Донеслось отрывистое:
- Гонец! Гонец к господину! От эмира Халеба и Харрана, Балака Горы! Немедленно!
За дверью стоял крепыш в кольчуге, драных шароварах и неряшливо намотанной чалме. Ноги крепыша изгибались колесом, нос его тянулся к нижней губе, словно принюхиваясь к чему-то. Щеки свисали, как у пастушеского пса, редкие усики торчали воинственно - и попробовал бы кто сказать, что Сабих ибн Васим не заслуживает своего имени! Ох, не поздоровилось бы наглецу!
Раньше чем опомнилась ошарашенная Ляма, Хасан подхватил шальвары и халат - и к двери. Уже снаружи, облачаясь под сочувственными взглядами стражников, он почувствовал себя на седьмом небе. Милостив Аллах и велик. Не только карает, но и награждает порой!
- Скорее, Сабих, скорее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Правитель огляделся, ища, кого бы пнуть вместо проклятого крестоносца Жослена, но тут в дверь постучали.
- Входи! - зарычал Хасан. - Входи же во имя Аллаха! - и замер у двери, словно барс в засаде.
- Господин может пнуть курильницу с благовониями, - донесся из коридора пронзительный голос. - Она отчасти похожа на зловонного франка. Мой зад избегнет благородной туфли, а потом, клянусь милостями Аллаха, мы вместе с господином потушим пожар, что возникнет. И если это не получится, то пусть повелитель прикажет выстроить новый дворец, а заведовать строительством поставит своего верного слугу.
- А, это ты, Керим… - разочарованно протянул Хасан. - Ну входи же. Клянусь милостями Аллаха гнев мой улетучился вместе с твоими словами.
Евнух последовал приглашению. Словам Хасана он не очень-то верил, но дважды ослушаться повеления - это дурной тон, знаете ли. Так можно и на колу оказаться.
- Как твоя рука, Керим?
- Благодарение Аллаху, хорошо, повелитель. Мерзкая тва… то есть игривый шалунишка почтил меня своей лаской. От нее я чувствую себя юным и жизнерадостным.
- Ладно, ладно, Керим, - хмуро отозвался Хасан. - Я прикажу наградить тебя за службу.
- Благодарю, о сиятельный. - Евнух оглянулся на дверь. - Господин изнывает и трепещет в ожидании брачной ночи?
Грань между издевкой и благоговением в словах Керима была так тонка, что Хасан едва не обманулся. Но он слишком хорошо знал казначея:
- Твой язык, Керим…
- Знаю, блистательный. Приготовленный с миндалем, он окажется запретен для правоверного.
- Отчего же?
Евнух на ухо объяснил господину отчего. Немудрящая шутка вызвала усмешку на лице правителя.
- Ты развеял мрак моего сердца, пройдоха! Аллаха молю, чтобы подсказал способ наградить тебя.
- Пусть светлейший не утруждается. С тех пор как Всевышний даровал нам динары, это стало легким делом. Но я знаю человека, который полностью уничтожит тоску повелителя. Его имя - Рошан Фаррох.
- Рошан Фаррох? Я слышал о нем. О, как было бы славно увидеть его воочию! Вот только…
Хасан с досадой поглядел на испоганенный ковер. Кериму не требовалось слов, чтобы понять господина:
- Светлейший беспокоится из-за жены? О, это легко устроить. Я подговорил нашего начальника стражи, Сабиха, на маленький обман. В нужный момент он явится якобы с посланием от Балака. Мол, важное дело постигло ислам. И дурно поступит повелитель, не почтив гонца вниманием.
- Это ночью-то?! - Евнух тонко улыбнулся:
- А то повелитель не знает эмира Балака?
- Знаю. Такой пес, прости Аллах! Иди же, Керим. Распорядись насчет закусок… ну и вина там разного. О, как возвеселил ты мое сердце!
Евнух поклонился и вышел из покоев господина. Вскоре появилась старуха и объявила, что Ляма готова сплести ноги со своим супругом. Гордо выпрямившись, она повела Хасана на встречу с плосколицей. Манбиджец шел с таким видом, будто его ожидал ковер крови, а не брачное ложе.
Следующий час показался ему вечностью. Хасан полулежал среди шелковых подушечек, терзая струны лютни. От маленькой жаровни тошнотворно тянуло какуллийским алоэ. Плосколицая… да и что греха таить - плоскогрудая Ляма не торопилась открывать свою наготу. Наслаждаясь моментом, она тигрицей прохаживалась вокруг мужа:
- …четвертого дня - помнишь, ты изволил подмигнуть служанке. Той, что в саду. Рябенькой.
- Но, Ляма, - Хасан задохнулся от возмущения - Она же крива и безобразна. Мне в глаз попала мошка.
- Ах медовый коржичек, ты совсем меня не любишь. Истинно говорят поэты:
О любовь моя, не щадишь меня и не милуешь…
Сам о любви говоришь, и сам же подмигиваешь разным рябым развратницам.
К чему мне жить и амброй умащаться,
Коль рябота взгляду твоему милее и прелестнее?
Хасан скрипнул зубами. Три жены у него было, и все три изводили его по-разному. Имтисаль каждое свидание превращала в торговую сделку. Она помнила всё. Сколько платков и какого качества он подарил младшим женам; кого из царедворцев возвысил; кого наградил, а кого наказал.
Имтисаль принадлежала к людям, что вечно чувствуют себя обделенными. Осыпанная золотом, она воображала: «Других-то, наверное, рубинами да сапфирами оделяют». Набей ей рот жемчужинами с голубиное яйцо, а она: «Ляме и Айше, поди, с куриное достались». И при этом всё старалась экономить на подарках, всё плела какие-то глупые интриги. Очень, очень уставал от нее Хасан.
Ляма изводила его ревностью и стихосложением. Кто-то из придворных сдуру ляпнул, что стихи ее подобны творениям Исхака Мосульского. Исхаку-то что - он помер триста лет назад. А Хасан отдувайся!
Но страшнее всех была Айша. Самая молоденькая и самая бешеная. Она назубок знала Коран и донимала мужа разговорами на религиозные темы.
Все-то у нее получались чуть ли не кафирами, все жили не по шариату. Хасан был почти уверен, что Айша девственна. Сам он к ней не входил, а других мужчин благочестивица избегала, как шайтан святой суры Аль-Курсийа.
- …говорят, с гепардом. Ластилась, обнимала, покрывала поцелуями. Прилюдно, блудница! Гепарда бы хоть постыдилась!
Хасан встрепенулся. За горькими размышлениями он успел потерять нить беседы:
- О ком ты, голубка?
- О Марьям, конечно. О мой поджаристый пирожок с курдючным салом! О ней, бесстыжей. Ибо сказано:
Когда ни пройду по двору, о любимом думая
Всюду эта вертихвостка задом трясет.
И как это можно бесстыдно задом трясти,
Когда думы мои об одном лишь любимом?
Скрежет зубовный был ей ответом. Куда?! Куда скрылся мерзавец, что убедил Ляму в ее поэтическом даровании?
Харранка принялась разоблачаться. Красотой она и в девичестве не блистала, а пожив несколько лет в сытости и праздности, - и подавно. И кто из поэтов придумал, что «зад, подобный горе песка» - это красиво?
- Иди же ко мне, красавчик мой!
«Сабих!! - мысленно взвыл правитель. - Где ты?»
Всему на свете приходит конец. Липким объятиям, подобным прикосновениям куска теста, тошнотворному дыму алоэ, визгливому женскому речитативу. Всему.
Забарабанили в дверь кулаки. Донеслось отрывистое:
- Гонец! Гонец к господину! От эмира Халеба и Харрана, Балака Горы! Немедленно!
За дверью стоял крепыш в кольчуге, драных шароварах и неряшливо намотанной чалме. Ноги крепыша изгибались колесом, нос его тянулся к нижней губе, словно принюхиваясь к чему-то. Щеки свисали, как у пастушеского пса, редкие усики торчали воинственно - и попробовал бы кто сказать, что Сабих ибн Васим не заслуживает своего имени! Ох, не поздоровилось бы наглецу!
Раньше чем опомнилась ошарашенная Ляма, Хасан подхватил шальвары и халат - и к двери. Уже снаружи, облачаясь под сочувственными взглядами стражников, он почувствовал себя на седьмом небе. Милостив Аллах и велик. Не только карает, но и награждает порой!
- Скорее, Сабих, скорее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86