но кое-кто, в том числе и Филипп,
предполагал, что он собирается жениться на ней. Лично Филипп этого не
одобрял, однако не стал бы и пытаться отговорить друга, окажись это
правдой. Эрнан был на редкость упрямым парнем, и если принимал
какое-нибудь решение, то стоял на своем до конца. Кроме того, Филипп
хорошо знал Эджению и считал ее замечательной девушкой. Единственный ее
недостаток, по его мнению, заключался в том, что она была дочерью
служанки...
Впрочем, теперь это уже не имело ровно никакого значения - она была
мертва. И, по большому счету, убийцей ее был Гийом!!!
- Как это произошло? - спросил Филипп, не поворачивая головы.
Эрнан подошел к кровати и сел.
- В тот вечер она поехала к своим деревенским родственникам, - тихо,
почти шепотом заговорил он. - И не взяла сопровождения... Сколько раз я
говорил ей, сколько раз... но она не слушалась меня!.. - Шатофьер
сглотнул. - А позже в Кастель-Фьеро прибежала ее лошадь. Мои люди сразу же
бросились на поиски и лишь к утру нашли ее... мертвую... Будь оно
проклято!..
В комнате надолго воцарилось молчание. За окном весело щебетали
птицы, день был ясный, солнечный, но на душе у Филиппа скребли кошки. Ему
было горько и тоскливо. Так горько и тоскливо ему не было еще никогда -
даже тогда, когда умерла его матушка Амелия Аквитанская.
Он первым нарушил молчание:
- Где сейчас Гийом?
- Под арестом, - ответил Эрнан. - Так распорядился майодорм. Но я
уверен, что когда вернется твой отец, его освободят. Ведь нет такого
закона, который запрещал бы дворянину глумиться над плебеями. Любой суд
оправдает этого мерзавца и его приспешников... Где же справедливость,
скажи мне, скажи?! - Эрнан снова всхлипнул, и по щекам его покатились
слезы.
Преодолевая слабость, Филипп поднялся, принял сидячее положение и
сжал в своих руках большую и сильную руку Шатофьера.
- Есть суд нашей совести, друг. Суд высшей справедливости. - В его
небесно-голубых глазах сверкнули молнии. - Гийом преступник и должен
понести наказание. Он должен умереть - и он умрет. Даже в том случае, если
отец полностью оправдает его. Таков мой приговор... НАШ приговор!
Эрнан вздрогнул, затем расправил свои могучие плечи, находившиеся на
уровне глаз Филиппа.
- Да! Гийом умрет. - Голос его звучал твердо и решительно. - Как
бешеная собака умрет! И все эти подонки из его компании умрут. Я еще не
решил, что делать с Робером - его счастье, что он поехал с твоим отцом в
Барселону, ему несказанно повезло... - Эрнан сник так же внезапно, как и
воспрянул. - Но ничто, ничто не вернет ее к жизни. Ее обидчики горько
поплатятся за свои злодеяния, но она не восстанет из мертвых. Я больше
никогда не увижу ее... Никогда... Никогда... - И он заплакал, совсем как
ребенок.
Филипп сидел рядом с ним, с невероятным трудом сдерживая комок,
который то и дело подкатывался к горлу.
"Говорят, что мы еще дети, - думал он. - Может, это и так... Вот
только жизнь у нас не детская".
Детство Филиппа стремительно подходило к концу, и у него уже не
оставалось времени на ту короткую интермедию к зрелости, которая зовется
отрочеством...
5. КОНЕЦ ДЕТСТВА
Филипп сидел на берегу лесного озера и задумчиво глядел на отраженные
зеркальной гладью воды белые полупрозрачные, похожие на дымку барашки туч,
которые нестройной чередой медленно плыли по небу с юго-запада на
северо-восток. Озеро находилось на равнине среди густого леса, а вдали со
всех сторон, словно сказочные великаны вздымались горы. Филиппу нравилось
это место, и он часто бывал здесь, обычно проводя весь день с утра до
самого вечера. На расстоянии вытянутой руки от него лежала шпага, лютня,
том стихов Петрарки, чуть дальше - котомка с едой, фляга с питьевой водой
и кожаная сумка, где было аккуратно сложено чистое белье и большое
ворсяное полотенце, а в противоположном конце поляны, в тени деревьев
пощипывала траву, отдыхая, его лошадь.
Ни читать, ни есть, ни музицировать Филиппу сейчас не хотелось. Не
возникало у него в данный момент желания искупаться в озере или
прогуляться верхом по окрестностям. Он просто сидел на траве, смотрел в
воду и думал.
Сегодня был последний день весны и его четырнадцатый день рождения. И
Филипп, как и год, и два, и три года назад, еще на рассвете убежал из
дому, чтобы не видеть отца в траурном одеянии, чтобы лишний раз не
попадаться ему на глаза - так как именно в этот день герцог был более чем
когда-либо, нетерпим к младшему сыну.
Обычно для человека день его рождения - день радости, знаменующий
рубеж, переступая который, он становится на год старше. Однако для
Филиппа, сколько он помнил себя, 31 мая всегда был день скорби. И вовсе не
за умершей матерью; ему, конечно, было жаль женщину, которая, родив его в
муках, умерла, - но он ее не знал. Этот день символизировал для Филиппа
утрату отца, детство, проведенное рядом с ним и так далеко от него.
Сознательно Филипп не любил герцога, и, собственно говоря, ему не за что
было любить его. Но неосознанно он все же тянулся к отцу, подчиняясь тому
слепому, безусловному инстинкту, который заставляет маленьких зверят
держаться своих родителей, искать у них ласки, тепла и защиты. А Филипп
все еще был ребенком, пусть и преждевременно повзрослевшим ребенком. К
тому же герцог в его глазах был вместилищем множества достоинств, ярчайшим
образцом для подражания, и единственное, в чем Филипп не хотел походить на
него, так это быть таким отцом...
Вернувшись из поездки и узнав обо всем случившемся в его отсутствие,
герцог, как и предсказывал Эрнан, освободил Гийома из-под ареста и лишь
сурово отчитал его. Амнистия, однако, не коснулась тех нескольких
приближенных Гийома и Робера, которые также были взяты под стражу, -
герцог велел бросить всех в самое глубокое подземелье замка и тут же
позабыл об их существовании. Оставшиеся на свободе участники
надругательства над Эдженией, как показали последующие события, могли
только позавидовать участи несчастных узников подземелья. Вскоре, один за
другим, они стали погибать при весьма подозрительных обстоятельствах. Им
не удавалось спасти свою жизнь даже поспешным бегством - где бы они не
скрывались, всюду их настигала смерть, направляемая (в чем никто не
сомневался) рукой Эрнана де Шатофьера.
В отличие от Робера, который, обладая небольшой толикой здравомыслия
и будучи прирожденным трусом, страстно благодарил небеса, что согласился
поехать с отцом в Барселону, Гийом был слишком туп и самонадеян, чтобы
трезво оценить обстановку и по настоящему испугаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
предполагал, что он собирается жениться на ней. Лично Филипп этого не
одобрял, однако не стал бы и пытаться отговорить друга, окажись это
правдой. Эрнан был на редкость упрямым парнем, и если принимал
какое-нибудь решение, то стоял на своем до конца. Кроме того, Филипп
хорошо знал Эджению и считал ее замечательной девушкой. Единственный ее
недостаток, по его мнению, заключался в том, что она была дочерью
служанки...
Впрочем, теперь это уже не имело ровно никакого значения - она была
мертва. И, по большому счету, убийцей ее был Гийом!!!
- Как это произошло? - спросил Филипп, не поворачивая головы.
Эрнан подошел к кровати и сел.
- В тот вечер она поехала к своим деревенским родственникам, - тихо,
почти шепотом заговорил он. - И не взяла сопровождения... Сколько раз я
говорил ей, сколько раз... но она не слушалась меня!.. - Шатофьер
сглотнул. - А позже в Кастель-Фьеро прибежала ее лошадь. Мои люди сразу же
бросились на поиски и лишь к утру нашли ее... мертвую... Будь оно
проклято!..
В комнате надолго воцарилось молчание. За окном весело щебетали
птицы, день был ясный, солнечный, но на душе у Филиппа скребли кошки. Ему
было горько и тоскливо. Так горько и тоскливо ему не было еще никогда -
даже тогда, когда умерла его матушка Амелия Аквитанская.
Он первым нарушил молчание:
- Где сейчас Гийом?
- Под арестом, - ответил Эрнан. - Так распорядился майодорм. Но я
уверен, что когда вернется твой отец, его освободят. Ведь нет такого
закона, который запрещал бы дворянину глумиться над плебеями. Любой суд
оправдает этого мерзавца и его приспешников... Где же справедливость,
скажи мне, скажи?! - Эрнан снова всхлипнул, и по щекам его покатились
слезы.
Преодолевая слабость, Филипп поднялся, принял сидячее положение и
сжал в своих руках большую и сильную руку Шатофьера.
- Есть суд нашей совести, друг. Суд высшей справедливости. - В его
небесно-голубых глазах сверкнули молнии. - Гийом преступник и должен
понести наказание. Он должен умереть - и он умрет. Даже в том случае, если
отец полностью оправдает его. Таков мой приговор... НАШ приговор!
Эрнан вздрогнул, затем расправил свои могучие плечи, находившиеся на
уровне глаз Филиппа.
- Да! Гийом умрет. - Голос его звучал твердо и решительно. - Как
бешеная собака умрет! И все эти подонки из его компании умрут. Я еще не
решил, что делать с Робером - его счастье, что он поехал с твоим отцом в
Барселону, ему несказанно повезло... - Эрнан сник так же внезапно, как и
воспрянул. - Но ничто, ничто не вернет ее к жизни. Ее обидчики горько
поплатятся за свои злодеяния, но она не восстанет из мертвых. Я больше
никогда не увижу ее... Никогда... Никогда... - И он заплакал, совсем как
ребенок.
Филипп сидел рядом с ним, с невероятным трудом сдерживая комок,
который то и дело подкатывался к горлу.
"Говорят, что мы еще дети, - думал он. - Может, это и так... Вот
только жизнь у нас не детская".
Детство Филиппа стремительно подходило к концу, и у него уже не
оставалось времени на ту короткую интермедию к зрелости, которая зовется
отрочеством...
5. КОНЕЦ ДЕТСТВА
Филипп сидел на берегу лесного озера и задумчиво глядел на отраженные
зеркальной гладью воды белые полупрозрачные, похожие на дымку барашки туч,
которые нестройной чередой медленно плыли по небу с юго-запада на
северо-восток. Озеро находилось на равнине среди густого леса, а вдали со
всех сторон, словно сказочные великаны вздымались горы. Филиппу нравилось
это место, и он часто бывал здесь, обычно проводя весь день с утра до
самого вечера. На расстоянии вытянутой руки от него лежала шпага, лютня,
том стихов Петрарки, чуть дальше - котомка с едой, фляга с питьевой водой
и кожаная сумка, где было аккуратно сложено чистое белье и большое
ворсяное полотенце, а в противоположном конце поляны, в тени деревьев
пощипывала траву, отдыхая, его лошадь.
Ни читать, ни есть, ни музицировать Филиппу сейчас не хотелось. Не
возникало у него в данный момент желания искупаться в озере или
прогуляться верхом по окрестностям. Он просто сидел на траве, смотрел в
воду и думал.
Сегодня был последний день весны и его четырнадцатый день рождения. И
Филипп, как и год, и два, и три года назад, еще на рассвете убежал из
дому, чтобы не видеть отца в траурном одеянии, чтобы лишний раз не
попадаться ему на глаза - так как именно в этот день герцог был более чем
когда-либо, нетерпим к младшему сыну.
Обычно для человека день его рождения - день радости, знаменующий
рубеж, переступая который, он становится на год старше. Однако для
Филиппа, сколько он помнил себя, 31 мая всегда был день скорби. И вовсе не
за умершей матерью; ему, конечно, было жаль женщину, которая, родив его в
муках, умерла, - но он ее не знал. Этот день символизировал для Филиппа
утрату отца, детство, проведенное рядом с ним и так далеко от него.
Сознательно Филипп не любил герцога, и, собственно говоря, ему не за что
было любить его. Но неосознанно он все же тянулся к отцу, подчиняясь тому
слепому, безусловному инстинкту, который заставляет маленьких зверят
держаться своих родителей, искать у них ласки, тепла и защиты. А Филипп
все еще был ребенком, пусть и преждевременно повзрослевшим ребенком. К
тому же герцог в его глазах был вместилищем множества достоинств, ярчайшим
образцом для подражания, и единственное, в чем Филипп не хотел походить на
него, так это быть таким отцом...
Вернувшись из поездки и узнав обо всем случившемся в его отсутствие,
герцог, как и предсказывал Эрнан, освободил Гийома из-под ареста и лишь
сурово отчитал его. Амнистия, однако, не коснулась тех нескольких
приближенных Гийома и Робера, которые также были взяты под стражу, -
герцог велел бросить всех в самое глубокое подземелье замка и тут же
позабыл об их существовании. Оставшиеся на свободе участники
надругательства над Эдженией, как показали последующие события, могли
только позавидовать участи несчастных узников подземелья. Вскоре, один за
другим, они стали погибать при весьма подозрительных обстоятельствах. Им
не удавалось спасти свою жизнь даже поспешным бегством - где бы они не
скрывались, всюду их настигала смерть, направляемая (в чем никто не
сомневался) рукой Эрнана де Шатофьера.
В отличие от Робера, который, обладая небольшой толикой здравомыслия
и будучи прирожденным трусом, страстно благодарил небеса, что согласился
поехать с отцом в Барселону, Гийом был слишком туп и самонадеян, чтобы
трезво оценить обстановку и по настоящему испугаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74