Впрочем, мысли о переселении Филиппу подсказывало главным образом его
тщеславие. И в Тарасконе он не чувствовал недостатка в блестящем обществе,
даже имел его в излишестве. Особенно радовало Филиппа, что рядом с ним
снова были друзья его детства, по которым он очень скучал в Кастилии. В
первую очередь это относилось к Эрнану де Шатофьеру, Гастону Альбре и
Симону де Бигор; они по-прежнему оставались самыми лучшими друзьями
Филиппа, но теперь они были также и его ближайшими соратниками, главными
сподвижниками, людьми, на которых он мог всецело положиться и которым
безоговорочно доверял. В некотором смысле к этой троице присоединился и
Габриель де Шеверни - он был братом Луизы, и уже этого было достаточно,
чтобы Филипп испытывал к нему искреннее расположение. Семь лет назад они
подружились и даже после смерти Луизы поддерживали приятельские отношения,
частенько переписываясь. Из-за запрета отца Габриель не имел возможности
навестить Филиппа, когда тот жил в Толедо, да и в Гаскони он оказался
только благодаря чистому недоразумению
Некоторое время после пленения французского короля Эрнан де Шатофьер
считался погибшим, и руководство ордена тамплиеров явно поспешило с
официальным сообщением о его героической смерти. Как только это известие
дошло до Гаскони, управляющий Капсира огласил завещание Эрнана, в котором
среди прочих фигурировало имя Габриеля де Шеверни - ему было завещано
поместье Кастель-Фьеро с замком. К чести юноши надобно сказать, что когда
он приехал вступать во владение наследством, а вместо этого встретился с
живым кузеном, то лишь обрадовался такому повороту событий. В его радости
не было и тени фальши, и такое бескорыстие очень растрогало Эрнана,
который уже успел увидеть в глазах других своих родственников тщательно
скрываемое разочарование. Со словами: "Да пропади оно пропадом! Все равно
я монах", - Шатофьер подарил Габриелю один из своих беарнских замков с
поместьем, дающим право на баронский титул, а в новом завещании переписал
на него львиную долю своих земель, не входящих в родовой майорат,
наследником которого по закону был младший брат отца Эрнана.
А потом приехал Филипп и назначил Габриеля министром своего двора,
соответственно округлив его владения. Единственное, что огорчало юношу,
так это разлука с родными. Отец категорически отказался переехать с семьей
в Гасконь и поселиться в новеньком, опрятном замке своего старшего сына.
Он даже не захотел навестить его...
Ближе всего Габриель сошелся с Симоном. И хотя последний был на
четыре года старше, в их дружбе доминировал Шеверни, что, впрочем, никого
не удивляло, поскольку Симон, не будучи глупцом как таковым, тем не менее
в своем интеллектуальном развитии остановился на уровне подростка. Филипп
не мог сдержать улыбки, когда видел двадцатидвухлетнего Симона, играющего
со своим пятилетним сыном, и всякий раз ему на память приходило меткое
выражение из письма Гастона Альбре: "У нашего взрослого ребенка появилось
маленькое дитя".
Сам Гастон, уже разменявший четвертый десяток, стал зрелым мужчиной,
а во всем остальном изменился мало. Он был вместилищем множества разных
недостатков, слабостей и пороков, которые в сочетании между собой каким-то
непостижимым образом превращались в достоинства и в конечном итоге
составляли необычайно сильную, целеустремленную натуру. Филипп никак не
мог раскусить Гастона: то ли он только притворялся таким простым и
бесшабашным рубахой-парнем, то ли умышленно переигрывал, акцентируя
внимание на этих чертах своего характера, чтобы у постороннего наблюдателя
сложилось впечатление, будто его простота и прямодушие - всего лишь
показуха. Даже цинизм Гастона (впрочем, доброжелательный цинизм), который
вроде бы был неотъемлемой частью его мировоззрения, и тот иногда казался
Филиппу напускным, во всяком случае, слишком наигранным.
У Гастона было шесть дочерей, рожденных в законном браке, и столько
же, если не больше, бастардов обоих полов. Филипп по-доброму завидовал
плодовитости кузена, достойной их общего предка, маркграфа Воителя, и все
же в этой доброй зависти чувствовался горький привкус. При всей своей
любвеобильности Филипп не знал еще ни одного ребенка, которого он мог бы с
уверенностью назвать своим. Было, правда, несколько подозреваемых (в том
числе и недавно родившаяся дочка Марии Арагонской, жены Фернандо Уэльвы),
но весьма двусмысленное положение полу-отца очень тяготило Филиппа, лишь
усугубляя его горечь. Хотя, с другой стороны, по возвращении домой он то и
дело ловил себя на мысли о том, что с нежностью думает об оставшихся в
Толедо малышах, которые, ВОЗМОЖНО, были его детьми, и до предела напрягает
память, представляя их личика, в надежде отыскать фамильные черты.
Как-то Филипп поделился своими заботами с Эрнаном, но тот сказал ему,
что это гиблое дело, и посоветовал выбросить дурные мысли из головы.
- Ты сам виноват, - заключил он под конец. - Перепрыгиваешь из одной
постели в другую и уже через неделю не можешь вспомнить, когда и с кем ты
спал. Хоть бы вел дневник, что ли. Ну, а женщины... Вообще-то женщины не
по моей части, но все же я думаю, что им верить нельзя - особенно в таких
вопросах и особенно неверным женам. Тебе бы немного постоянства, дружище,
хоть самую малость. О верности я уж не говорю - это, право, было бы
смешно. - И в подтверждение своих последних слов Шатофьер рассмеялся.
За последние семь лет внешне Эрнан сильно изменился - вырос,
возмужал, из крепкого рослого паренька превратился в могучего великана,
стал грозным бойцом и талантливым полководцем, - но о переменах в его
характере Филипп мог только гадать. Первый из его друзей был для него
самым загадочным и непрогнозируемым человеком на свете. Шатофьер имел
много разных лиц и личин, и все они были одинаково истинными и одинаково
обманчивыми. Хотя Филипп знал Эрнана с детских лет, он каждый раз открывал
в нем что-то новое и совсем неожиданное для себя, все больше и больше
убеждаясь, что это знание - лишь капля в море, и уже давно оставил надежду
когда-нибудь понять его целиком.
Вскоре Эрнан принял в свои руки бразды правления всем гасконским
воинством. По представлению Филиппа герцог назначил Шатофьера верховным
адмиралом флота, а отец Симона, Робер де Бигор, уступил ему свою шпагу
коннетабля Гаскони и Каталонии в обмен на графский титул. Как старший сын
новоиспеченного графа, Симон де Бигор автоматически стал виконтом, что
дало насмешнику Гастону Альбре обильную пищу для разного рода инсинуаций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74