- Простите, отец, - Филипп был непреклонен, - но это Беарн, государь
здесь я, и мне решать, как поступить с моим пленником. Первым делом его
следует допросить; надеюсь, в Кастельбелло найдется мало-мальски искусный
палач, который сумеет развязать ему язык.
Клипенштейн покачал головой.
- Боюсь, что безнадежно, монсеньор.
- Что вы имеете в виду? - спросил Филипп.
- Все посвященные в тайны ордена иезуиты крепко держат язык за
зубами. Разумеется, я не стану утверждать, что Инморте навел на них чары,
но мне известно несколько случаев, когда попавшие в плен к сарацинам и
маврам командоры ордена сходили с ума под пытками, так и не проронив ни
слова.
- Точно, - подтвердил Эрнан. - Я тоже об этом слышал.
- Ага, - сказал Филипп и вновь поглядел на прецептора.
В ответ тот лишь искривил губы в едва заметной ухмылке. Лицо его
оставалось таким же холодным и беспристрастным, а взгляд был исполнен
решимости, в нем ярко пылал огонь фанатизма.
"Нет, - понял Филипп. - Он не заговорит. Он умрет или сойдет с ума
под пытками, но будет молчать до конца. Что-что, а подбирать верных
соратников Инморте умеет. Пожалуй, лучше будет последовать совету отца и
вздернуть его. Однако..."
И тут Филипп принял решение, которое потрясло и возмутило не только
герцога, патологически ненавидевшего иезуитов, но и всех без исключения
гасконцев и тамплиеров. Он отпустил Родриго де Ортегаля на свободу!
Когда страсти поутихли, Филипп уточнил, что прецептор может сесть на
лошадь и беспрепятственно удалиться на двести шагов в любую сторону, после
чего он становится свободным в полном смысле этого слова, без каких-либо
гарантий личной неприкосновенности.
Такое разъяснение положило конец ропоту недовольства, а кое-кто даже
нашел решение Филиппа весьма остроумным. Человек десять тамплиеров и
примерно столько же гасконцев принялись готовиться к погоне за иезуитом,
как только он отъедет на двести шагов. Но прежде чем принять дарованную
ему свободу зайца, преследуемого сворой гончих псов, Родриго де Ортегаль
изъявил желание переговорить с Филиппом с глазу на глаз.
Эта просьба показалась немного странной. Прецептора тщательно
обыскали на предмет обнаружения спрятанного оружия, но ничего
подозрительного не нашли. После недолгих раздумий Филипп попросил
присутствующих оставить их наедине.
Когда все отошли от них на достаточное расстояние, прецептор
заговорил:
- Монсеньор, вы подарили мне жизнь... вернее, дали мне шанс спасти
свою жизнь, и теперь я у вас в долгу...
- Забудьте об этом, - презрительно оборвал его Филипп. - Я не
нуждаюсь в вашей признательности. Тем более, что я поступил так вовсе не
из милосердия, которого вы не заслуживаете. Я полностью согласен с отцом,
что вам самое место на виселице, однако я не хочу марать свои руки кровью
пленника.
- То есть, вы умываете их? Как Пилат.
Филипп пожал плечами.
- Думайте, как хотите. Мне ваше мнение безразлично.
- Ну что ж, - произнес прецептор. - В таком случае, расценивайте то,
что я вам скажу, как если бы вы допросили мня с пристрастием. Но учтите,
что тогда я не сказал бы вам ничего. Да и сейчас скажу далеко не все - но
лишь то, что сочту нужным сообщить.
- Ладно, меня это устраивает. Я слушаю.
Иезуит в упор посмотрел на него.
- Я получил указание уничтожить вас.
Филипп громко фыркнул.
- Знаете, - саркастически произнес он, - я почему-то сразу
заподозрил, что вы не собирались пригласить нас разделить с вами трапезу.
- Боюсь, монсеньор, - заметил прецептор, - вы неверно поняли меня. Я
получил указание уничтожить ВАС, именно ВАС. До остальных ваших спутников
мне не было никакого дела.
- Вот как! - сказал Филипп. - И чем я заслужил такую высокую честь?
- Вы приговорены к смерти тайным судом нашего ордена. Вы не
единственный приговоренный, но вы один из первых в нашем списке.
В лицо Филиппу бросилась краска гнева и негодования.
- А кто вы, собственно, такие, чтобы судить меня?!
- Мы творцы истории, - невозмутимо ответил Родриго де Ортегаль. - За
нами будущее всего человечества. Мы - рука Господня на земле.
- Карающая длань, - иронически добавил Филипп.
- И творящая. Творящая историю и карающая тех, кто стоит на нашем
пути, на пути к грядущему всемирному единству. И именем этого единства, к
которому мы стремимся, суд нашего ордена приговорил вас к смерти. Вас
следовало бы уничтожить еще раньше, но мы недооценили исходящую от вас
опасность. Однако в последнее время линии вашей судьбы прояснились...
- Я не цыган, господин иезуит, - вновь перебил его Филипп. - И не
верю в судьбу. Я верю в вольную волю и Божье провидение.
- Это несущественно, монсеньор. При всей вашей вольной воле свобода
вашего выбора ограничена множеством субъективных и объективных факторов,
отсюда и вырисовываются линии вашей судьбы. И поверьте, эти линии, все до
единой, представляют смертельную угрозу для нас и нашей цели. Другими
словами, что бы вы ни делали, вы будете лишь вредить нам в достижении
всемирного единства.
- Того самого единства, - криво усмехнулся Филипп, - которое вы уже
установили на территории своих областей? О, в таком случае можете не
сомневаться - буду вредить вам, ибо, по моему убеждению, вы несете миру не
единство, а всеобщее рабство и мракобесие. Ваше будущее - жуткий кошмар,
вы не творцы истории - но ее вероятные могильщики, а если вы и являетесь
чьей-то рукой на земле, то не Господней, а дьявольской. Будьте уверены - а
ежели спасетесь, то так и передайте своему хозяину, - что я приложу все
усилия, чтобы стереть ваш орден с лица земли. Я твердо убежден, что этим я
сделаю большую услугу всему человечеству и совершу богоугодное деяние.
- Я уважаю ваши убеждения, - ответил прецептор, и лицо его приобрело
прежнее непроницаемое выражение. - Вам я сказал все, что хотел, монсеньор.
Поздно ночью в Кастельбелло явились измотанные бешеной скачкой
тамплиеры и гасконские рыцари, которые преследовали Родриго де Ортегаля.
Иезуиту удалось оторваться от погони.
А Филипп долго думал над тем, что сообщил ему прецептор. В конце
концов он решил не рассказывать о смертном приговоре никому, даже Эрнану,
которому всецело доверял. И Эрнану - особенно.
"Если он узнает об этом, - так обосновал свое решение Филипп, - то
будет ходить за мной по пятам, не даст мне покоя ни днем, ни ночью. И
главное - ночью... Нет, это будет слишком! Я уж как-нибудь сам о себе
позабочусь".
КОММЕНТАРИИ
Первый король Галиии, Людовик, граф Тулузский, известный как Людовик
Освободитель, по мужской линии был потомком франко-германского императора
Карла Великого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74