А вот на портрете она неказистая простушка; и не
только на этом портрете, но и на трех остальных - в спальне отца, в
столовой и в церемониальном зале - она такая же самая, ничуть не краше.
Так где же правда? - сколько помнил, спрашивал себя Филипп и не находил
ответа...
И вдруг его осенило! Как-то, без малого четыре года назад, дон
Фернандо вознамерился было послать императору в подарок портрет Бланки, но
ничего путного из этой затеи не вышло - все портреты были единодушно
забракованы на семейном совете как в крайней степени неудачные, совершенно
непохожие на оригинал. Некоторые мастера объясняли свое фиаско
неусидчивостью Бланки, иные нарекали, что ее лицо слишком уж подвижное и
нет никакой возможности уловить его постоянных черт, а знаменитый маэстро
Галеацци даже набрался смелости заявить королю, что с точки зрения
художника его старшая дочь некрасивая. Филипп был возмущен этим заявлением
не меньше, чем король. Уже тогда он находился во власти чар Бланки, все
больше убеждаясь, что она - самая прекрасная девушка в мире (после Луизы,
конечно), и речи маэстро показались ему кощунственными. Тогда, помнится,
он взял слово и с горяча обвинил самого выдающегося художника
современности в бездарности, а все современное изобразительное искусство -
в несостоятельности.
Так может, подумал Филипп, и его мать была красива именно такой,
особенной красотой, для которой художники еще не изобрели соответствующих
приемов, чтобы хоть в общих чертах передать ее мазками краски на мертвом
холсте?..
- Ладно, - наконец, отозвался герцог, нарушая молчание. - С прошлым
мы покончили, теперь пришло время поговорить о настоящем и будущем.
Присядем, Филипп.
Подстроил ли так герцог с определенным умыслом, или же это получилось
невзначай, но сев в предложенное ему кресло, Филипп почти физически ощутил
на себе взгляд своего пра-пра-прадеда, маркграфа Воителя. Давно почивший в
бозе славный предок сурово взирал с портрета на своего здравствующего
потомка, казалось, заглядывая ему в самую глубь души, угадывая самые
сокровенные его мысли...
Герцог устроился в кресле напротив Филиппа, положил локти на
подлокотники сплел перед собой пальцы рук.
- Надеюсь, сын, ты уже догадался, о чем пойдет речь? (Филипп
утвердительно кивнул). Так что я не вижу необходимости во вступительном
слове или в каких-либо напутствиях. Вскоре тебе исполнится двадцать один
год, ты уже взрослый человек, ты князь, суверенный государь, и в твоем
возрасте, при твоем высоком положении тебе совсем не гоже быть неженатым.
По своему горькому опыту герцог знал, как подчас бывает больно
слышать слово "вдовец", поэтому и сказал: "неженатым". Филипп понял это и
взглядом поблагодарил его за деликатность.
- Всецело согласен с вами, отец. Признаться, я даже удивлен, что вы
так долго не заводили со мной разговор на эту тему.
- Когда мне стало известно, - объяснил герцог, - что на следующий
день после возвращения ты отправил к кастильскому королю гонца с письмом,
в котором (но это лишь мои догадки, имей в виду) ты попросил у него руки
принцессы Элеоноры, я решил обождать, пока ты не получишь ответ.
- Ага, вот оно как... - пробормотал Филипп, краснея. - Понятно...
Он умолк и в замешательстве опустил глаза. Он не знал, что и
ответить. Лгать не хотелось, а сказать правду... Ему было стыдно, он был
ужасно зол на себя - и не только на себя. Из чувства обиды и мести он
всячески оттягивал свой брак с Норой, чтобы заставить дона Фернандо
понервничать, а когда, наконец, решился, то получил отказ - и ни от кого
иного, как от своего друга Альфонсо...
- Ты уж извини, сынок, - прервал его мрачные размышления герцог. - Я,
конечно, понимаю, что не вправе рассчитывать на предельную откровенность с
твоей стороны. Увы, это по моей вине в наших отношениях нет той
доверительности, которая в порядке вещей во всех благополучных семьях...
Поверь, день твоего возвращения был самым радостным днем в моей жизни за
последние двадцать лет. Теперь я буду делать все для того, чтобы настал
день, когда ты увидишь во мне не только человека, что породил тебя, что
дал тебе свое имя, наследство и свою кровь. В тот самый день, когда ты,
позабыв обо всех обидах, а не только простив их, примешь меня как своего
отца, как искреннего друга и соратника, я буду по-настоящему счастлив.
- Пока что я не готов к этому, - честно признался Филипп. - Может
быть, позже... Когда-нибудь я обязательно расскажу вам все в деталях, а
пока... Пока я могу сказать лишь одно: за минувшие полгода я,
исключительно по своей глупости, потерял двух невест - сперва Бланку,
потом Нору.
- Ага... И за кого же выходит моя младшая кастильская племянница?
- За бывшего жениха старшей.
- За императора? Так, стало быть, он все же добился развода?
- Да, это самые свежие новости. На днях Святой Отец должен
расторгнуть брак Августа Двенадцатого с Изабеллой Французской. Или уже
расторгнул.
- Ясно. - С минуту герцог помолчал, затем снова заговорил: - Очень,
очень жаль. Я возлагал большие надежды на союз с Кастилией. Еще в
отрочестве ты проявил непомерные властные амбиции, а с годами, как я
подозреваю, они лишь усилились. В этом отношении ты не похож на меня;
Гасконью, Каталонией и Балеарами ты явно не удовольствуешься, и я не
ошибусь, предположив, что ты метишь на корону своего дяди Робера Третьего.
Я не намерен ни порицать, ни одобрять тебя - для себя ты уже все решил, ты
упрям, честолюбив, амбициозен, и ничто не в силах изменить твое решение. В
конце концов, возможно, ты и прав: тулузцы слишком слабы, чтобы их род и
дальше правил Галлией.
- Я убежден в своей правоте, отец. Для такой большой страны нужна
сильная королевская власть, в противном случае Галлия рано или поздно
распадется на несколько крупных и десяток мелких государств. Уже сейчас ее
лишь с натяжкой воспринимают как единое целое, а дальше будет еще хуже,
особенно, если королева Мария все-таки родит ребенка. Пока я остаюсь
наследником престола, пока жив Арманд Готийский, пока Людовик Прованский
находится под королевской опекой, положение Робера Третьего более или
менее прочное. Но это - хрупкое равновесие, оно может нарушиться в
одночасье. Менее через год граф Прованский станет совершеннолетним, маркиз
Арманд уже стар и вряд ли долго протянет, а его внук, который корчит из
себя странствующего рыцаря... - Филипп покачал головой в знак осуждения
образа жизни, который ведет наследник могущественного дона Арманда,
маркиза Готии, графа Перигора и Руэрга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
только на этом портрете, но и на трех остальных - в спальне отца, в
столовой и в церемониальном зале - она такая же самая, ничуть не краше.
Так где же правда? - сколько помнил, спрашивал себя Филипп и не находил
ответа...
И вдруг его осенило! Как-то, без малого четыре года назад, дон
Фернандо вознамерился было послать императору в подарок портрет Бланки, но
ничего путного из этой затеи не вышло - все портреты были единодушно
забракованы на семейном совете как в крайней степени неудачные, совершенно
непохожие на оригинал. Некоторые мастера объясняли свое фиаско
неусидчивостью Бланки, иные нарекали, что ее лицо слишком уж подвижное и
нет никакой возможности уловить его постоянных черт, а знаменитый маэстро
Галеацци даже набрался смелости заявить королю, что с точки зрения
художника его старшая дочь некрасивая. Филипп был возмущен этим заявлением
не меньше, чем король. Уже тогда он находился во власти чар Бланки, все
больше убеждаясь, что она - самая прекрасная девушка в мире (после Луизы,
конечно), и речи маэстро показались ему кощунственными. Тогда, помнится,
он взял слово и с горяча обвинил самого выдающегося художника
современности в бездарности, а все современное изобразительное искусство -
в несостоятельности.
Так может, подумал Филипп, и его мать была красива именно такой,
особенной красотой, для которой художники еще не изобрели соответствующих
приемов, чтобы хоть в общих чертах передать ее мазками краски на мертвом
холсте?..
- Ладно, - наконец, отозвался герцог, нарушая молчание. - С прошлым
мы покончили, теперь пришло время поговорить о настоящем и будущем.
Присядем, Филипп.
Подстроил ли так герцог с определенным умыслом, или же это получилось
невзначай, но сев в предложенное ему кресло, Филипп почти физически ощутил
на себе взгляд своего пра-пра-прадеда, маркграфа Воителя. Давно почивший в
бозе славный предок сурово взирал с портрета на своего здравствующего
потомка, казалось, заглядывая ему в самую глубь души, угадывая самые
сокровенные его мысли...
Герцог устроился в кресле напротив Филиппа, положил локти на
подлокотники сплел перед собой пальцы рук.
- Надеюсь, сын, ты уже догадался, о чем пойдет речь? (Филипп
утвердительно кивнул). Так что я не вижу необходимости во вступительном
слове или в каких-либо напутствиях. Вскоре тебе исполнится двадцать один
год, ты уже взрослый человек, ты князь, суверенный государь, и в твоем
возрасте, при твоем высоком положении тебе совсем не гоже быть неженатым.
По своему горькому опыту герцог знал, как подчас бывает больно
слышать слово "вдовец", поэтому и сказал: "неженатым". Филипп понял это и
взглядом поблагодарил его за деликатность.
- Всецело согласен с вами, отец. Признаться, я даже удивлен, что вы
так долго не заводили со мной разговор на эту тему.
- Когда мне стало известно, - объяснил герцог, - что на следующий
день после возвращения ты отправил к кастильскому королю гонца с письмом,
в котором (но это лишь мои догадки, имей в виду) ты попросил у него руки
принцессы Элеоноры, я решил обождать, пока ты не получишь ответ.
- Ага, вот оно как... - пробормотал Филипп, краснея. - Понятно...
Он умолк и в замешательстве опустил глаза. Он не знал, что и
ответить. Лгать не хотелось, а сказать правду... Ему было стыдно, он был
ужасно зол на себя - и не только на себя. Из чувства обиды и мести он
всячески оттягивал свой брак с Норой, чтобы заставить дона Фернандо
понервничать, а когда, наконец, решился, то получил отказ - и ни от кого
иного, как от своего друга Альфонсо...
- Ты уж извини, сынок, - прервал его мрачные размышления герцог. - Я,
конечно, понимаю, что не вправе рассчитывать на предельную откровенность с
твоей стороны. Увы, это по моей вине в наших отношениях нет той
доверительности, которая в порядке вещей во всех благополучных семьях...
Поверь, день твоего возвращения был самым радостным днем в моей жизни за
последние двадцать лет. Теперь я буду делать все для того, чтобы настал
день, когда ты увидишь во мне не только человека, что породил тебя, что
дал тебе свое имя, наследство и свою кровь. В тот самый день, когда ты,
позабыв обо всех обидах, а не только простив их, примешь меня как своего
отца, как искреннего друга и соратника, я буду по-настоящему счастлив.
- Пока что я не готов к этому, - честно признался Филипп. - Может
быть, позже... Когда-нибудь я обязательно расскажу вам все в деталях, а
пока... Пока я могу сказать лишь одно: за минувшие полгода я,
исключительно по своей глупости, потерял двух невест - сперва Бланку,
потом Нору.
- Ага... И за кого же выходит моя младшая кастильская племянница?
- За бывшего жениха старшей.
- За императора? Так, стало быть, он все же добился развода?
- Да, это самые свежие новости. На днях Святой Отец должен
расторгнуть брак Августа Двенадцатого с Изабеллой Французской. Или уже
расторгнул.
- Ясно. - С минуту герцог помолчал, затем снова заговорил: - Очень,
очень жаль. Я возлагал большие надежды на союз с Кастилией. Еще в
отрочестве ты проявил непомерные властные амбиции, а с годами, как я
подозреваю, они лишь усилились. В этом отношении ты не похож на меня;
Гасконью, Каталонией и Балеарами ты явно не удовольствуешься, и я не
ошибусь, предположив, что ты метишь на корону своего дяди Робера Третьего.
Я не намерен ни порицать, ни одобрять тебя - для себя ты уже все решил, ты
упрям, честолюбив, амбициозен, и ничто не в силах изменить твое решение. В
конце концов, возможно, ты и прав: тулузцы слишком слабы, чтобы их род и
дальше правил Галлией.
- Я убежден в своей правоте, отец. Для такой большой страны нужна
сильная королевская власть, в противном случае Галлия рано или поздно
распадется на несколько крупных и десяток мелких государств. Уже сейчас ее
лишь с натяжкой воспринимают как единое целое, а дальше будет еще хуже,
особенно, если королева Мария все-таки родит ребенка. Пока я остаюсь
наследником престола, пока жив Арманд Готийский, пока Людовик Прованский
находится под королевской опекой, положение Робера Третьего более или
менее прочное. Но это - хрупкое равновесие, оно может нарушиться в
одночасье. Менее через год граф Прованский станет совершеннолетним, маркиз
Арманд уже стар и вряд ли долго протянет, а его внук, который корчит из
себя странствующего рыцаря... - Филипп покачал головой в знак осуждения
образа жизни, который ведет наследник могущественного дона Арманда,
маркиза Готии, графа Перигора и Руэрга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74