Известия о каждой
новой смерти приводили его в бешенство, он неистовствовавл, на все лады
проклинал Эрнана и подсылал к нему наемных убийц, которых через
день-другой обнаруживали мертвыми, как правило, вздернутыми на
какой-нибудь виселице во владениях Шатофьера.
Плачевное положение Гийома усугублялось еще одним немаловажным
обстоятельством. Вскоре после смерти Эджении стало известно, что Эрнан был
тайно помолвлен с ней. Разумеется, при ее жизни высший свет отнесся бы к
такому известию крайне неодобрительно, однако постфактум это было
воспринято спокойно и с пониманием. Таким образом, не совсем законные с
формальной точки зрения действия Эрнана обретали в глазах общества некую
видимость законности, переходя в плоскость кровной мести, что всегда
считалось делом святым и достойным всяческого уважения.
Гийом был обречен - это понимали все, кроме него самого. Робер уже
откровенно (скрывая это лишь от старшего брата) примерялся к титулу
наследника Гаскони и Каталонии. Герцог еще больше замкнулся в себе и
избегал старших сыновей точно так же, как и младшего. Чем дальше, тем
невыносимее становилась для Филиппа жизнь в отчем доме. Всякий раз,
встречая Гийома, он еле сдерживался, чтобы не наброситься на него, и про
себя недоумевал, почему Эрнан медлит с расправой. Гастон Альбре, который
снова поссорился с герцогом (он требовал суда над Гийомом и лишения его
вкупе с Робером права наследования майората), предлагал Филиппу уехать с
ним и Амелиной в Беарн. Но тогда Филипп находился в состоянии глубокой
депрессии и отделался от кузена неопределенным обещанием позже подумать
над его предложением.
А ночью, накануне отъезда, к Филиппу пришла Амелина. Она быстренько
разделась, забралась к нему в постель и принялась покрывать его лицо
жаркими поцелуями. Возможно, это был самый благоприятный момент, чтобы
преодолеть в себе страх перед близостью с женщиной: ведь Филипп так
нуждался в ласке и нежности, так жаждал забыться, в объятиях милой и
дорогой сестренки... Но в ту ночь между ними так ничего и не произошло.
Филипп был еще слишком слаб, истощен, обессилен пережитым потрясением. Они
лежали рядышком, обнимаясь и целуясь - ласково, но не страстно, как брат и
сестра, - и Филипп выговорил Амелине все, что накипело у него в душе, что
его мучило, что его терзало, а потом просто заснул, крепко прижавшись к
ней, к ее теплому и нежному телу. Той ночью он спал спокойно и безмятежно.
Утром их разбудил Гастон (слуги не решались) и все спрашивал, когда
же будут дети. Вот на какой приподнятой ноте они и расстались. А поскольку
было еще рано, то Филипп остался лежать в постели, не зная, где ему деться
от охватившего его стыда. Что ж это будет, думал он, если через месяц или
два Гастону вздумается расспросить врача, не беременна ли случаем его
сестра, а тот, изумленно подняв брови, ответит: "Бога ради, монсеньор! Она
еще девственница". Да, пищи для острот хватит надолго! "Так ты СПАЛ с
Амелиной. или ПРОСТО спал с ней? И сколько же раз ты вот так ПРОСТО спал с
ней?" Нечего сказать, хорошенькое дело...
Филипп взял в руки лютню и пробежал пальцами по струнам, проверяя
настройку. Ну почему он, так желая женщин, в то же время чуть ли не
панически боится их? - уже в который раз спросил он себя и уже в который
раз ответил встречным вопросом: а что, если он боится не женщин, а себя
самого? Боится разувериться, разочароваться в том чувстве, которое ставит
выше всех остальных. Боится, что после первой же близости все женщины
потеряют в его глазах ореол таинственности и мистической
привлекательности. И все ждет ту единственную, которую полюбит
по-настоящему...
Сознательно Филипп еще не решил, что он хотел бы спеть, как его
пальцы, немного неожиданно для него самого, взяли первые аккорды песни о
любви могущественного вельможи к дочери короля. О той самой любви, что
привела к его появлению на свет и на этом трагически оборвалась. О его
отце, герцоге Филиппе III Аквитанском, который, потеряв первую жену,
совсем по ней не грустил, ибо был без памяти влюблен в одиннадцатилетнюю
девочку, дочь короля Робера III. Изабелла Галльская годилась герцогу в
дочки, но это обстоятельство нисколько не помешало ему влюбиться в нее так
сильно, так страстно возжелать ее, что в своем безрассудстве он готов был
уподобиться Парису и разрушить стены Тулузы ради прекрасных очей
новоявленной Елены Троянской. Чтобы сохранить мир в стране, король был
вынужден уступить герцогу, нарушив тем самым слово, данное графу
Прованскому, с чьим сыном Изабелла уже была помолвлена. Почувствовав себя
оскорбленным, граф вздумал выйти из состава королевства и присоединиться к
Германскому Союзу (что, в общем, было на руку аквитанцам, так как
позволяло их роду занять доминирующее положение в остальной части Галлии);
но тут герцог, сознавая свою вину перед королем, выступил ярым
приверженцем территориальной целостности государства и пообещал дать
решительный отпор поползновениям сепаратистов. В этом его поддержали
остальные галльские князья, что и решило спор в пользу единства страны.
Графу Прованскому пришлось смирить гордыню и довольствоваться браком
своего сына с племянницей короля, юная принцесса Изабелла стала герцогиней
Аквитанской, а вся эта история получила широкую огласку и нашла свое
отражение в десятках, если не сотнях, художественных произведений того
времени.
Из всех баллад, которые Филипп знал о своих родителях, он выбрал,
пожалуй, самую далекую от действительности, но она нравилась ему больше
других. Было в ней что-то особенное, будоражившее воображение,
затрагивавшее самые тонкие струны души. Ее создатель, мало заботясь об
исторической правде, сумел так ярко, так убедительно изобразить своих
героев, что они казались совсем живыми, реальными, создавалось
впечатление, что они находятся где-то рядом, что в любой момент готовы
предстать перед слушателями во плоти...
Постепенно Филипп увлекся, и пение полностью захватило его. Природа
не наградила его абсолютным слухом, однако долгие часы упорных тренировок
не прошли для него даром: пел он правильно, хорошо поставленным голосом,
почти никогда не фальшивил, и слушать его было приятно не только ему
самому, но и многим другим. В равной степени это относилось и к его умению
аккомпанировать себе на лютне, арфе, гитаре и клавесине.
Где-то посередине песни Филипп почувствовал (именно почувствовал, а
не услышал), как кто-то подошел к нему сзади и остановился у него за
спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
новой смерти приводили его в бешенство, он неистовствовавл, на все лады
проклинал Эрнана и подсылал к нему наемных убийц, которых через
день-другой обнаруживали мертвыми, как правило, вздернутыми на
какой-нибудь виселице во владениях Шатофьера.
Плачевное положение Гийома усугублялось еще одним немаловажным
обстоятельством. Вскоре после смерти Эджении стало известно, что Эрнан был
тайно помолвлен с ней. Разумеется, при ее жизни высший свет отнесся бы к
такому известию крайне неодобрительно, однако постфактум это было
воспринято спокойно и с пониманием. Таким образом, не совсем законные с
формальной точки зрения действия Эрнана обретали в глазах общества некую
видимость законности, переходя в плоскость кровной мести, что всегда
считалось делом святым и достойным всяческого уважения.
Гийом был обречен - это понимали все, кроме него самого. Робер уже
откровенно (скрывая это лишь от старшего брата) примерялся к титулу
наследника Гаскони и Каталонии. Герцог еще больше замкнулся в себе и
избегал старших сыновей точно так же, как и младшего. Чем дальше, тем
невыносимее становилась для Филиппа жизнь в отчем доме. Всякий раз,
встречая Гийома, он еле сдерживался, чтобы не наброситься на него, и про
себя недоумевал, почему Эрнан медлит с расправой. Гастон Альбре, который
снова поссорился с герцогом (он требовал суда над Гийомом и лишения его
вкупе с Робером права наследования майората), предлагал Филиппу уехать с
ним и Амелиной в Беарн. Но тогда Филипп находился в состоянии глубокой
депрессии и отделался от кузена неопределенным обещанием позже подумать
над его предложением.
А ночью, накануне отъезда, к Филиппу пришла Амелина. Она быстренько
разделась, забралась к нему в постель и принялась покрывать его лицо
жаркими поцелуями. Возможно, это был самый благоприятный момент, чтобы
преодолеть в себе страх перед близостью с женщиной: ведь Филипп так
нуждался в ласке и нежности, так жаждал забыться, в объятиях милой и
дорогой сестренки... Но в ту ночь между ними так ничего и не произошло.
Филипп был еще слишком слаб, истощен, обессилен пережитым потрясением. Они
лежали рядышком, обнимаясь и целуясь - ласково, но не страстно, как брат и
сестра, - и Филипп выговорил Амелине все, что накипело у него в душе, что
его мучило, что его терзало, а потом просто заснул, крепко прижавшись к
ней, к ее теплому и нежному телу. Той ночью он спал спокойно и безмятежно.
Утром их разбудил Гастон (слуги не решались) и все спрашивал, когда
же будут дети. Вот на какой приподнятой ноте они и расстались. А поскольку
было еще рано, то Филипп остался лежать в постели, не зная, где ему деться
от охватившего его стыда. Что ж это будет, думал он, если через месяц или
два Гастону вздумается расспросить врача, не беременна ли случаем его
сестра, а тот, изумленно подняв брови, ответит: "Бога ради, монсеньор! Она
еще девственница". Да, пищи для острот хватит надолго! "Так ты СПАЛ с
Амелиной. или ПРОСТО спал с ней? И сколько же раз ты вот так ПРОСТО спал с
ней?" Нечего сказать, хорошенькое дело...
Филипп взял в руки лютню и пробежал пальцами по струнам, проверяя
настройку. Ну почему он, так желая женщин, в то же время чуть ли не
панически боится их? - уже в который раз спросил он себя и уже в который
раз ответил встречным вопросом: а что, если он боится не женщин, а себя
самого? Боится разувериться, разочароваться в том чувстве, которое ставит
выше всех остальных. Боится, что после первой же близости все женщины
потеряют в его глазах ореол таинственности и мистической
привлекательности. И все ждет ту единственную, которую полюбит
по-настоящему...
Сознательно Филипп еще не решил, что он хотел бы спеть, как его
пальцы, немного неожиданно для него самого, взяли первые аккорды песни о
любви могущественного вельможи к дочери короля. О той самой любви, что
привела к его появлению на свет и на этом трагически оборвалась. О его
отце, герцоге Филиппе III Аквитанском, который, потеряв первую жену,
совсем по ней не грустил, ибо был без памяти влюблен в одиннадцатилетнюю
девочку, дочь короля Робера III. Изабелла Галльская годилась герцогу в
дочки, но это обстоятельство нисколько не помешало ему влюбиться в нее так
сильно, так страстно возжелать ее, что в своем безрассудстве он готов был
уподобиться Парису и разрушить стены Тулузы ради прекрасных очей
новоявленной Елены Троянской. Чтобы сохранить мир в стране, король был
вынужден уступить герцогу, нарушив тем самым слово, данное графу
Прованскому, с чьим сыном Изабелла уже была помолвлена. Почувствовав себя
оскорбленным, граф вздумал выйти из состава королевства и присоединиться к
Германскому Союзу (что, в общем, было на руку аквитанцам, так как
позволяло их роду занять доминирующее положение в остальной части Галлии);
но тут герцог, сознавая свою вину перед королем, выступил ярым
приверженцем территориальной целостности государства и пообещал дать
решительный отпор поползновениям сепаратистов. В этом его поддержали
остальные галльские князья, что и решило спор в пользу единства страны.
Графу Прованскому пришлось смирить гордыню и довольствоваться браком
своего сына с племянницей короля, юная принцесса Изабелла стала герцогиней
Аквитанской, а вся эта история получила широкую огласку и нашла свое
отражение в десятках, если не сотнях, художественных произведений того
времени.
Из всех баллад, которые Филипп знал о своих родителях, он выбрал,
пожалуй, самую далекую от действительности, но она нравилась ему больше
других. Было в ней что-то особенное, будоражившее воображение,
затрагивавшее самые тонкие струны души. Ее создатель, мало заботясь об
исторической правде, сумел так ярко, так убедительно изобразить своих
героев, что они казались совсем живыми, реальными, создавалось
впечатление, что они находятся где-то рядом, что в любой момент готовы
предстать перед слушателями во плоти...
Постепенно Филипп увлекся, и пение полностью захватило его. Природа
не наградила его абсолютным слухом, однако долгие часы упорных тренировок
не прошли для него даром: пел он правильно, хорошо поставленным голосом,
почти никогда не фальшивил, и слушать его было приятно не только ему
самому, но и многим другим. В равной степени это относилось и к его умению
аккомпанировать себе на лютне, арфе, гитаре и клавесине.
Где-то посередине песни Филипп почувствовал (именно почувствовал, а
не услышал), как кто-то подошел к нему сзади и остановился у него за
спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74