Он распахнул дверцы шкафов и нежно коснулся молчаливо висевших на плечиках блузок и платьев, как будто они могли поведать ему о чем-то. Он разыгрывал этот ритуал каждое утро, прежде чем выйти из квартиры. Он разглядывал ее туфли, ее свитера, ее белье, все аккуратно разложенное по полочкам. Его комнату в Болонье она тоже убрала, так тщательно и заботливо, как только мать может убрать комнату сына. Только эта уборка да еще письма, которые она захватила с собой, напоминали ему о ее визите. И это расстраивало его больше всего: что может быть хуже, чем проснуться наутро после болезни и ощутить так сильно ее присутствие, но вместе с тем не удержать о нем ни единого воспоминания? Он узнал, что она пробыла с ним два дня, вызвала врача и попросила консьержа присмотреть за ним после ее отъезда. Даже после того, как она узнала, что он обманул ее доверие, она заботилась о нем, и это опять вызывало в нем слезы.
Как только он выкарабкался после гриппа, он тут же полетел в Лондон за телом Сони и вернулся вместе с гробом в Нью-Йорк, взяв на себя все хлопоты о похоронах. Погребальная церемония в свете обратилась в представление; фотомодели и модные причудницы, пресса и фотографы – и среди них никого, кто действительно был бы Сониным другом, – не оставили и клочка от того уважения и почитания, на которые могла бы рассчитывать прожившая такую короткую жизнь Соня. По странному совпадению Рэя Левэра препровождали в Штаты в день похорон, что только увеличило энтузиазм падкой до сенсаций прессы. После того кошмарного дня и исчезновения его матери Марк впал в это сомнамбулическое существование.
Почти так же ужасно, как и исчезновение Марчелы, было то, что она обнаружила спрятанные им письма. Этот постыдный факт он не осмелился бы объяснить никому на свете. Рассказать об этом значило отчасти взять на себя вину за ее исчезновение. Это лишило бы его права на сочувствие Кола и Эми, да и всех тех бесчисленных читателей Марчеллы, которые писали письма в «Вольюмз» с молитвами о ее спасении и возвращении. Если кто-нибудь узнал бы, как он расправился с жизнью своей матери, каждый бросил бы в него камень как в подлого слизняка, каким он себя сейчас и считал. Подобная жестокая самооценка только и могла ему позволить лунатическое существование, пока не случится что-нибудь еще, не придет конец этому кошмарному неведению.
Он аккуратно закрыл дверцы шкафов и вышел из спальни, чувствуя все ту же неудовлетворенность и вину, как и обычно. Он включил автоответчик – на случай неизбежных звонков, с вопросами и пожеланиями, которые раздаются весь день.
Он поехал в лифте вниз, стараясь думать только о практических делах – например, о том, что нужно сходить в банк, позвонить в гараж, где обслуживают «роллс-ройс», позаботиться об уборке квартиры. Он становился очень богатым молодым человеком, вступая во владение наследством матери, хотя при мысли об этом он словно заболевал. Возникла и новая проблема: фирма «Каресс косметикс» описала Сонино имущество, чтобы вернуть ее первый трехмиллионный гонорар. Это была гнусность, проистекавшая из того, что в индустрии моды ее не любили, и «Каресс» затеяли затяжную борьбу.
Скотт позвонил ему и, почти извиняясь, сообщил, что «Вольюмз» переиздают первые три романа Марчеллы в ответ на невероятно возросший спрос. Цены на книги Марчеллы невероятно подскочили, а «Вечность начинается сегодня» стойко удерживалась в списке бестселлеров. Таинственное исчезновение автора бестселлеров, известной романистки и матери убитой модели, только подогревало аппетиты публики, и оттого книги Марчеллы продавались повсюду. Переиздание было неминуемо – это был обычный бизнес. Выйдя из дома, Марк повернул направо. Он прошел мимо экипажа в Центральном парке, запряженного двойкой, заметив, что в холодную погоду запах лошадей почти не ощутим. Потом он учуял резкий, горячий запах жареных каштанов из лавочки на углу Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы. Он прошел мимо «Тиффани», увидев, как у входа юные японки фотографируют друг друга, потягивая кофе из картонных стаканчиков, подражая Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани».
Несколько секунд он наблюдал, как калека трудолюбиво выписывал просьбу о помощи. Другой попрошайка, грязный, кожа да кости, обвязал табличку вокруг шеи: «Умираю от СПИДА. Этот город отверг мою просьбу о пособии. Помогите умереть достойно». Марк протянул ему десять долларов, за которые его даже не поблагодарили. За свою короткую прогулку он уже отдал два жетона на метро и немного мелочи, кроме того, у него попросил «два миллиона на презерватив» смеющийся человек, видимо полагающий, что юмор – лучший аргумент. Марк унаследовал от матери дар наблюдения и ее понимание людей, так что он был способен поставить себя на место всех им встреченных. В этом и заключалась сложность. Всякий раз, когда он ставил себя на место своей матери, обнаружившей спрятанные им от нее письма, его захлестывал стыд. И чувство это приходило вновь и вновь – он не мог избавиться от мучительной памяти. Опять и опять он представлял, что она должна была чувствовать, как она должна была смотреть на него, валяющегося в жару, выражение ее лица.
Как и всегда, квартира казалась необыкновенно тихой, когда он вернулся с дневной почтой. Без знакомого стука пишущей машинки Марчеллы казалось, будто в этом доме длится вечное воскресенье. Она никогда не работала в воскресенье, и они хохотали над этим, говоря, что ее мозг отказывается работать по выходным. Он прокрутил полученные на автоответчике сообщения.
– С тобой все в порядке, Марк? Тебе что-нибудь нужно? – прожужжал сиплый голос Эми. – Я весь день дома. Звони мне.
– Марк? – спросил следующий звонивший. – Это Скотт. Позвони мне, как только сможешь.
Марк тут же набрал номер «Вольюмза».
– У тебя какие-нибудь новости? – выпалил он, как только его соединили. Одна из версий Скотта была, что Марчеллу похитили с целью выкупа, и от каждого собеседника он ожидал, когда с ним заговорят о выкупе.
– Нет. Ничего, – ответил Скотт. – А что ты поделываешь? Держишься? У нас еще целая сумка почты для Марчеллы. Хочешь, чтобы я прислал ее тебе или пусть у нас пока полежит?
– Пусть полежит, – сказал Марк, сразу угасая. – Я как-нибудь на днях зайду. Ты только затем мне и звонил?
– Нет, хотел узнать у тебя, что ты знаешь об автобиографии, над которой работала твоя мать, – объяснил Скотт. – Она должна быть уже готова, работу Марчелла начала несколько месяцев назад. Может быть, рукопись у нее в кабинете, а может, она взяла ее с собой в дорогу, когда поехала навестить тебя?
Марк пожал плечами:
– Это так важно? У нее в кабинете полно бумаг. Думаю, я мог бы просмотреть их… если… – Он замолчал.
– Точно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
Как только он выкарабкался после гриппа, он тут же полетел в Лондон за телом Сони и вернулся вместе с гробом в Нью-Йорк, взяв на себя все хлопоты о похоронах. Погребальная церемония в свете обратилась в представление; фотомодели и модные причудницы, пресса и фотографы – и среди них никого, кто действительно был бы Сониным другом, – не оставили и клочка от того уважения и почитания, на которые могла бы рассчитывать прожившая такую короткую жизнь Соня. По странному совпадению Рэя Левэра препровождали в Штаты в день похорон, что только увеличило энтузиазм падкой до сенсаций прессы. После того кошмарного дня и исчезновения его матери Марк впал в это сомнамбулическое существование.
Почти так же ужасно, как и исчезновение Марчелы, было то, что она обнаружила спрятанные им письма. Этот постыдный факт он не осмелился бы объяснить никому на свете. Рассказать об этом значило отчасти взять на себя вину за ее исчезновение. Это лишило бы его права на сочувствие Кола и Эми, да и всех тех бесчисленных читателей Марчеллы, которые писали письма в «Вольюмз» с молитвами о ее спасении и возвращении. Если кто-нибудь узнал бы, как он расправился с жизнью своей матери, каждый бросил бы в него камень как в подлого слизняка, каким он себя сейчас и считал. Подобная жестокая самооценка только и могла ему позволить лунатическое существование, пока не случится что-нибудь еще, не придет конец этому кошмарному неведению.
Он аккуратно закрыл дверцы шкафов и вышел из спальни, чувствуя все ту же неудовлетворенность и вину, как и обычно. Он включил автоответчик – на случай неизбежных звонков, с вопросами и пожеланиями, которые раздаются весь день.
Он поехал в лифте вниз, стараясь думать только о практических делах – например, о том, что нужно сходить в банк, позвонить в гараж, где обслуживают «роллс-ройс», позаботиться об уборке квартиры. Он становился очень богатым молодым человеком, вступая во владение наследством матери, хотя при мысли об этом он словно заболевал. Возникла и новая проблема: фирма «Каресс косметикс» описала Сонино имущество, чтобы вернуть ее первый трехмиллионный гонорар. Это была гнусность, проистекавшая из того, что в индустрии моды ее не любили, и «Каресс» затеяли затяжную борьбу.
Скотт позвонил ему и, почти извиняясь, сообщил, что «Вольюмз» переиздают первые три романа Марчеллы в ответ на невероятно возросший спрос. Цены на книги Марчеллы невероятно подскочили, а «Вечность начинается сегодня» стойко удерживалась в списке бестселлеров. Таинственное исчезновение автора бестселлеров, известной романистки и матери убитой модели, только подогревало аппетиты публики, и оттого книги Марчеллы продавались повсюду. Переиздание было неминуемо – это был обычный бизнес. Выйдя из дома, Марк повернул направо. Он прошел мимо экипажа в Центральном парке, запряженного двойкой, заметив, что в холодную погоду запах лошадей почти не ощутим. Потом он учуял резкий, горячий запах жареных каштанов из лавочки на углу Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы. Он прошел мимо «Тиффани», увидев, как у входа юные японки фотографируют друг друга, потягивая кофе из картонных стаканчиков, подражая Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани».
Несколько секунд он наблюдал, как калека трудолюбиво выписывал просьбу о помощи. Другой попрошайка, грязный, кожа да кости, обвязал табличку вокруг шеи: «Умираю от СПИДА. Этот город отверг мою просьбу о пособии. Помогите умереть достойно». Марк протянул ему десять долларов, за которые его даже не поблагодарили. За свою короткую прогулку он уже отдал два жетона на метро и немного мелочи, кроме того, у него попросил «два миллиона на презерватив» смеющийся человек, видимо полагающий, что юмор – лучший аргумент. Марк унаследовал от матери дар наблюдения и ее понимание людей, так что он был способен поставить себя на место всех им встреченных. В этом и заключалась сложность. Всякий раз, когда он ставил себя на место своей матери, обнаружившей спрятанные им от нее письма, его захлестывал стыд. И чувство это приходило вновь и вновь – он не мог избавиться от мучительной памяти. Опять и опять он представлял, что она должна была чувствовать, как она должна была смотреть на него, валяющегося в жару, выражение ее лица.
Как и всегда, квартира казалась необыкновенно тихой, когда он вернулся с дневной почтой. Без знакомого стука пишущей машинки Марчеллы казалось, будто в этом доме длится вечное воскресенье. Она никогда не работала в воскресенье, и они хохотали над этим, говоря, что ее мозг отказывается работать по выходным. Он прокрутил полученные на автоответчике сообщения.
– С тобой все в порядке, Марк? Тебе что-нибудь нужно? – прожужжал сиплый голос Эми. – Я весь день дома. Звони мне.
– Марк? – спросил следующий звонивший. – Это Скотт. Позвони мне, как только сможешь.
Марк тут же набрал номер «Вольюмза».
– У тебя какие-нибудь новости? – выпалил он, как только его соединили. Одна из версий Скотта была, что Марчеллу похитили с целью выкупа, и от каждого собеседника он ожидал, когда с ним заговорят о выкупе.
– Нет. Ничего, – ответил Скотт. – А что ты поделываешь? Держишься? У нас еще целая сумка почты для Марчеллы. Хочешь, чтобы я прислал ее тебе или пусть у нас пока полежит?
– Пусть полежит, – сказал Марк, сразу угасая. – Я как-нибудь на днях зайду. Ты только затем мне и звонил?
– Нет, хотел узнать у тебя, что ты знаешь об автобиографии, над которой работала твоя мать, – объяснил Скотт. – Она должна быть уже готова, работу Марчелла начала несколько месяцев назад. Может быть, рукопись у нее в кабинете, а может, она взяла ее с собой в дорогу, когда поехала навестить тебя?
Марк пожал плечами:
– Это так важно? У нее в кабинете полно бумаг. Думаю, я мог бы просмотреть их… если… – Он замолчал.
– Точно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182