Отлично! – В голосе Скотта слышалось некоторое смущение, и Марк догадался, что тот вынюхивает насчет еще одной книги Марчеллы Балдуччи-Уинтон, чтобы издать ее, пока интерес к Марчелле растет. – Я просто думал, что мне следовало рассказать тебе об этом, – начал было оправдываться Скотт. – Ведь очевидно, что большая часть книги посвящена тебе и твоей сестре. Я предложил ей рассказать, что значит быть матерью двух знаменитостей.
– Ясно, – откликнулся Марк.
– Она диктовала ее, – пояснил Скотт. – На диктофон.
– Да? Ну, спасибо, что сказал мне об этом. Пока, Скотт.
– Марк! Если все же мы можем что-нибудь сделать… – предложил Скотт.
– Конечно. Спасибо. Пока. – И Марк быстро повесил трубку.
Кассеты он обнаружил на ее рабочем столе, аккуратно сложенные, без заглавий, но зато пронумерованные. Все, что он мог, это прослушать их одну за другой по своему плейеру или через стереосистему в спальне. Он предпочел плейер, потому что тот создавал жутковатую иллюзию, будто его мама разговаривает с ним прямо изнутри его самого.
– «Жертва», – произнес ее голос. – Автобиография Марчеллы Балдуччи-Уинтон. Книга, о которой ты просил меня, Скотт.
К двум часам ночи он закончил прослушивать последнюю кассету. Потом он просмотрел ее записи в Рождество, стараясь понять ее состояние духа. Теперь он знал все, что только можно было, о женщине, которая была его матерью, о своем детстве, о своем отце, о том, как он рос. И гораздо больше о сексуальной жизни матери, чем ему хотелось бы знать.
Он отправился на кухню, чтобы выпить стакан вина, голова у него внезапно прояснилась. У него было такое ощущение, будто он целый день провел с матерью, слушая, как она изливается в своих сомнениях, надеждах, страхах и целях своей жизни. Сексуальные признания шокировали его, но он не мог и не хотел судить, не хотел иметь к ним отношения, потому что он еще ни разу в жизни не знал тех потребностей, которые она столь детально изобразила. В двадцать лет он еще не знал женщины! Позднее развитие.
Он в задумчивости прошел в гостиную. Действительно ли она намеревалась когда-нибудь издать это? Представить его как сына женщины, предающейся в руки ласкающих ее в темноте незнакомцев, как будто она принадлежала каждому уличному гуляке, каждому, кто, как и она, жаждал физического удовлетворения? Он знал, что должен быть разгневан и разочарован, но вместо того восхищался ею. В конце концов, ею двигали страсть и мужество идти вперед, и она получала то, чего добивалась. Он понимал ее теперь так хорошо, понимал, как получилось, что он стал неотъемлемой частью ее жизни, столь зависимым от нее. Потому что она зависела от него! И в этом новом понимании их жизней он нашел некое утешение для себя, уже не чувствовал себя так пристыженно и больше понимал, почему он вдруг спрятал ее письма. Это было подлое, коварное предательство, но он сделал это, чтобы выжить. Это был последний вдох тонущего человека.
Он сел за рояль. Руки его легли на клавиатуру. Он не играл с тех пор, как вернулся из Болоньи. Пальцы его казались тугими, немузыкальными. Ему меньше всего хотелось сейчас играть, но он заставил себя исполнить всю «Бергамскую сюиту» Дебюсси, любимую пьесу его матери, вспоминая, как горд он бывал, когда она просила сыграть ей после того, как она приняла ванну; как он поглядывал на ее прелестный профиль, когда она закрывала глаза, слушая.
Печаль всколыхнулась в нем.
– Пожалуйста, – шептал он, и слезы бежали по его лицу, – пожалуйста…
Кого он просил? Он и сам не знал. Какую-то высшую силу? Всех богов разом? Если чего-нибудь очень хочется, это непременно исполнится, часто говорила она ему. Нужно сосредоточиться и подумать об этом, и возникнет какая-то неодолимая сила. Что-то вроде глупой песенки Эстер «Что-то сбудется», которую Кол на «бис» исполнял в «Карлайле».
Она заставила его поверить, что он обладает этой высшей силой. Он использовал ее для воздействия на слушателей, для выступления на концертах, для пения в «Карлайле». Теперь он должен был собрать всю свою таинственную энергию, чтобы заставить богов помочь ему, чтобы что-то случилось, чтобы что-то «сбылось»!
Если эта мечта исполнится, если она вернется, он освободит ее от своих себялюбивых желаний и наконец из ребенка превратится в мужчину, мужчину, которым она сможет гордиться.
Он опустился на колени возле рояля и попытался молиться. Поначалу это казалось смешным ему самому, но постепенно он собрал всю свою силу и вложил ее в молитву. Он простоял на коленях около получаса, ноги его затекли, когда ему показалось, что зазвонил телефон. Потом он догадался, что он действительно звонит. Он с трудом поднялся на ноги и побрел на звонок, поднял трубку. Было три часа утра.
– Да? – спросил он.
В трубке слышалось потрескивание и разряды. Потом он услышал мужской голос.
– Слушай внимательно, Марк, – произнес кто-то. – Это Санти. Ты не должен ничего говорить ни своим друзьям, ни полиции, никому, ты понимаешь? Твоя мама жива.
Марк напряженно сидел в самолете, летящем в Мадрид, и, глядя невидящими глазами в раскрытый журнал, вспоминал телефонный разговор.
– Я смогу поговорить с ней? – спросил он у Санти.
– Боюсь, что это невозможно, – ответил он. – Ей не очень хорошо. Ты нам здесь нужен. Я поместил ее в надежном месте, за ней наблюдают. Ты все поймешь сам, когда приедешь.
У него все внутри задрожало от восторга и предчувствий. Он никому не сообщил, куда направляется, только оставил записки для Кола и Эми, что будет отсутствовать несколько дней.
В Мадриде он пересел на другой самолет, предварительно позвонив по телефону, который для него оставил Санти. Никогда перелеты не казались ему такими длительными. Когда самолет наконец приземлился на аэродроме в Пальме, Марк первым ринулся к выходу. Он почти пробежал через паспортный контроль и таможню, благо у него и была-то всего одна сумка. За стойками он увидел толпу ожидающих и тут же узнал Санти. Когда он подскочил к Санти, чтобы обнять его, то получил такой удар в челюсть, что кувырком полетел на землю.
Марк завернул в салфетку несколько кубиков льда и приложил ее к своему подбородку. За обедом в маленьком каталонском ресторанчике оба они сидели друг против друга.
– Я еще остаюсь должником, – строго заметил Санти. – Это ты получил за то, что не отправлял мамины письма мне. Еще один удар за мной за то, что ты не переслал ей мое письмо!
– Ты действительно такой мужественный мужчина? – усмехнулся Марк.
– Нет, – тихо признался Санти, покачивая головой. – Просто у меня было желание поколотить тебя с нашей первой встречи. У тебя было такое пустое лицо – ни понимания жизни, ни опыта в ней. Теперь ты можешь начать взрослеть. Но частью этого взросления будет для тебя осознание того, что ты натворил с жизнью двоих людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
– Ясно, – откликнулся Марк.
– Она диктовала ее, – пояснил Скотт. – На диктофон.
– Да? Ну, спасибо, что сказал мне об этом. Пока, Скотт.
– Марк! Если все же мы можем что-нибудь сделать… – предложил Скотт.
– Конечно. Спасибо. Пока. – И Марк быстро повесил трубку.
Кассеты он обнаружил на ее рабочем столе, аккуратно сложенные, без заглавий, но зато пронумерованные. Все, что он мог, это прослушать их одну за другой по своему плейеру или через стереосистему в спальне. Он предпочел плейер, потому что тот создавал жутковатую иллюзию, будто его мама разговаривает с ним прямо изнутри его самого.
– «Жертва», – произнес ее голос. – Автобиография Марчеллы Балдуччи-Уинтон. Книга, о которой ты просил меня, Скотт.
К двум часам ночи он закончил прослушивать последнюю кассету. Потом он просмотрел ее записи в Рождество, стараясь понять ее состояние духа. Теперь он знал все, что только можно было, о женщине, которая была его матерью, о своем детстве, о своем отце, о том, как он рос. И гораздо больше о сексуальной жизни матери, чем ему хотелось бы знать.
Он отправился на кухню, чтобы выпить стакан вина, голова у него внезапно прояснилась. У него было такое ощущение, будто он целый день провел с матерью, слушая, как она изливается в своих сомнениях, надеждах, страхах и целях своей жизни. Сексуальные признания шокировали его, но он не мог и не хотел судить, не хотел иметь к ним отношения, потому что он еще ни разу в жизни не знал тех потребностей, которые она столь детально изобразила. В двадцать лет он еще не знал женщины! Позднее развитие.
Он в задумчивости прошел в гостиную. Действительно ли она намеревалась когда-нибудь издать это? Представить его как сына женщины, предающейся в руки ласкающих ее в темноте незнакомцев, как будто она принадлежала каждому уличному гуляке, каждому, кто, как и она, жаждал физического удовлетворения? Он знал, что должен быть разгневан и разочарован, но вместо того восхищался ею. В конце концов, ею двигали страсть и мужество идти вперед, и она получала то, чего добивалась. Он понимал ее теперь так хорошо, понимал, как получилось, что он стал неотъемлемой частью ее жизни, столь зависимым от нее. Потому что она зависела от него! И в этом новом понимании их жизней он нашел некое утешение для себя, уже не чувствовал себя так пристыженно и больше понимал, почему он вдруг спрятал ее письма. Это было подлое, коварное предательство, но он сделал это, чтобы выжить. Это был последний вдох тонущего человека.
Он сел за рояль. Руки его легли на клавиатуру. Он не играл с тех пор, как вернулся из Болоньи. Пальцы его казались тугими, немузыкальными. Ему меньше всего хотелось сейчас играть, но он заставил себя исполнить всю «Бергамскую сюиту» Дебюсси, любимую пьесу его матери, вспоминая, как горд он бывал, когда она просила сыграть ей после того, как она приняла ванну; как он поглядывал на ее прелестный профиль, когда она закрывала глаза, слушая.
Печаль всколыхнулась в нем.
– Пожалуйста, – шептал он, и слезы бежали по его лицу, – пожалуйста…
Кого он просил? Он и сам не знал. Какую-то высшую силу? Всех богов разом? Если чего-нибудь очень хочется, это непременно исполнится, часто говорила она ему. Нужно сосредоточиться и подумать об этом, и возникнет какая-то неодолимая сила. Что-то вроде глупой песенки Эстер «Что-то сбудется», которую Кол на «бис» исполнял в «Карлайле».
Она заставила его поверить, что он обладает этой высшей силой. Он использовал ее для воздействия на слушателей, для выступления на концертах, для пения в «Карлайле». Теперь он должен был собрать всю свою таинственную энергию, чтобы заставить богов помочь ему, чтобы что-то случилось, чтобы что-то «сбылось»!
Если эта мечта исполнится, если она вернется, он освободит ее от своих себялюбивых желаний и наконец из ребенка превратится в мужчину, мужчину, которым она сможет гордиться.
Он опустился на колени возле рояля и попытался молиться. Поначалу это казалось смешным ему самому, но постепенно он собрал всю свою силу и вложил ее в молитву. Он простоял на коленях около получаса, ноги его затекли, когда ему показалось, что зазвонил телефон. Потом он догадался, что он действительно звонит. Он с трудом поднялся на ноги и побрел на звонок, поднял трубку. Было три часа утра.
– Да? – спросил он.
В трубке слышалось потрескивание и разряды. Потом он услышал мужской голос.
– Слушай внимательно, Марк, – произнес кто-то. – Это Санти. Ты не должен ничего говорить ни своим друзьям, ни полиции, никому, ты понимаешь? Твоя мама жива.
Марк напряженно сидел в самолете, летящем в Мадрид, и, глядя невидящими глазами в раскрытый журнал, вспоминал телефонный разговор.
– Я смогу поговорить с ней? – спросил он у Санти.
– Боюсь, что это невозможно, – ответил он. – Ей не очень хорошо. Ты нам здесь нужен. Я поместил ее в надежном месте, за ней наблюдают. Ты все поймешь сам, когда приедешь.
У него все внутри задрожало от восторга и предчувствий. Он никому не сообщил, куда направляется, только оставил записки для Кола и Эми, что будет отсутствовать несколько дней.
В Мадриде он пересел на другой самолет, предварительно позвонив по телефону, который для него оставил Санти. Никогда перелеты не казались ему такими длительными. Когда самолет наконец приземлился на аэродроме в Пальме, Марк первым ринулся к выходу. Он почти пробежал через паспортный контроль и таможню, благо у него и была-то всего одна сумка. За стойками он увидел толпу ожидающих и тут же узнал Санти. Когда он подскочил к Санти, чтобы обнять его, то получил такой удар в челюсть, что кувырком полетел на землю.
Марк завернул в салфетку несколько кубиков льда и приложил ее к своему подбородку. За обедом в маленьком каталонском ресторанчике оба они сидели друг против друга.
– Я еще остаюсь должником, – строго заметил Санти. – Это ты получил за то, что не отправлял мамины письма мне. Еще один удар за мной за то, что ты не переслал ей мое письмо!
– Ты действительно такой мужественный мужчина? – усмехнулся Марк.
– Нет, – тихо признался Санти, покачивая головой. – Просто у меня было желание поколотить тебя с нашей первой встречи. У тебя было такое пустое лицо – ни понимания жизни, ни опыта в ней. Теперь ты можешь начать взрослеть. Но частью этого взросления будет для тебя осознание того, что ты натворил с жизнью двоих людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182