Марчелла выбрала самый дорогой и самый приятный дом, расположенный на окраине Нью-Хевена.
На следующей неделе домашний врач полностью обследовал Иду.
– Вам известно, что она страдает болезнью Альзеймера? – спросил он немного погодя, когда Марчелла разглядывала диаграмму с результатами исследования мозга. – Взгляните, вот две обширные области, где поражены клетки, – пояснял врач, указывая на участки диаграммы. – Боюсь, что в настоящий момент ее сознательная деятельность крайне ограниченна.
Марчелла возвратила врачу диаграмму и посмотрела на мать.
– Да, знаю, – согласилась она, – я старалась не обращать на это внимание как можно дольше.
– Она страдает недержанием? – спросил он. Марчелла судорожно сглотнула подкативший к горлу комок.
– Иногда. За ней присматривает сиделка.
– Хорошо, что вы решили поместить ее под наблюдение сейчас, миссис Уинтон, – сказал он. – Если вы оставите ее дома дольше, состояние ухудшится, и тогда меньшее количество домов для престарелых согласится ее принять.
Поблагодарив доктора, Марчелла провела Иду по садам, указывая на других пожилых людей, сидящих в креслах на газонах, медленно прогуливавшихся в обществе сестер, поддерживавших их под руки.
– Тебе тут понравится, – сказала Марчелла матери, направляя ее неуверенные шаги. – Появятся новые друзья, а мы с Марком станем навещать тебя каждую неделю, обещаю.
Марчелла аккуратно разобрала чемодан с вещами Иды, который Дональд принес в комнату на втором этаже.
– Не навещайте ее первые две недели, – посоветовал врач. – Дайте ей время привыкнуть к новому месту.
– Вы будете давать ей транквилизаторы? – со страхом спросила Марчелла.
– Если она станет чересчур беспокоиться, – он прикоснулся к плечу Иды. – Полагаю, у нас не будет проблем, так, миссис Балдуччи?
Прежде чем уехать, Марчелла опустилась на колени около стула, на котором сидела мать.
– До свидания, дорогая, – сказала Марчелла, целуя мать в щеку. Ида пристально посмотрела на нее и внезапно оттолкнула от себя. Марчелла внутренне была благодарна матери, что та так поступила. Она прошла по коридору, напоследок обернулась и увидела, что Ида даже не смотрит ей вслед.
В машине Марчелла дала волю слезам. Две недели вынужденной разлуки могут стереть из памяти матери последние из возможно оставшихся у нее воспоминаний.
– Вот теперь мы действительно остались вдвоем, – сказала она Марку в тот вечер.
Он обнял мать и спросил:
– Было жутко?
Марчелла не выдержала и расплакалась в объятиях сына.
– Я никогда не поступлю с тобой так же, – пообещал он. – Никогда!
Марчелла взглянула на него умоляюще.
– Не говори так, от таких слов мне делается еще хуже! Неужели ты думаешь, будто я хотела сплавить ее в дом престарелых? Я пошла на этот шаг потому, что боялась, что она причинит себе вред, если не будет находиться под присмотром все двадцать четыре часа в сутки.
Каждый день Марчелла звонила в дом престарелых, справлялась о состоянии Иды. Когда они с Марком стали навещать ее, казалось, она не чувствовала себя хуже, живя в новых условиях. Сидя в саду, они, бывало, говорили с ней, похлопывали по руке. Все это, однако, были односторонние разговоры, и Марчелла могла только надеяться, что они с Марком были для матери хоть каким-то утешением.
Марк и она составили избранный клуб из двух человек. Они вместе обедали, вместе гуляли в парке, ходили в кино. По выходным Дональд отвозил их в Виллидж или в Сохо. Там они бродили, прогуливаясь в толпе. Марчелла сделала ремонт в комнате матери и устроила в ней рабочий кабинет.
Соня превращалась в излюбленный объект всех фотографов. Ее фотография на обложке журнала «Вог» с озорно высунутым языком, а также рассказ о последней моде заявили о ней, как о новом лице в общественной жизни. Вскоре с ежемесячно обновляемых витрин магазинов и афишных щитов на автобусных остановках на жителей города взирали ее фиалковые глаза. Несколько раз Марчелла попыталась поговорить с Соней по телефону, но всякий раз ей отвечал автоответчик. Сама же Соня ни разу не позвонила матери.
Марку шел восемнадцатый год, он стоял на пороге превращения в мужчину. Он был настолько красив, что Марчелла испытывала опасения. Она знала, что ни одному красивому мужчине не давали возможности вести размеренную жизнь. Она переживала, что внешность может затмить его музыкальное мастерство. Пока, однако, он жил жизнью примерного студента. Трудолюбивый и серьезный, он был центром небольшой группы молодых музыкантов, которые вместе ходили на концерты, любили съездить на пикник в парк или прогуляться за город. Они часто ходили на концерты в «Карнеги-холл» и Центр Линкольна. Бывало, Марк после концерта приглашал друзей к себе домой на чашечку кофе. Тихо посмеиваясь, он рассказывал Марчелле о девушках, преследовавших его в школе. Ему было немного жаль их, когда он тактично разочаровывал их, заявляя, что для него самое главное работа. Марчелла изо всех сил старалась не проявлять любопытства к его личной жизни.
– У меня позднее развитие, – загадочно улыбаясь, говорил он ей.
Марк был уверенным в себе, каким бывает мужчина, сознающий собственную привлекательность, но лишенный тщеславия. Иногда Марчеллу тревожило, что Марк не проявляет большого интереса к девушкам, однако она решила, что матери не под силу оценить сексуальность собственного ребенка.
Чаще всего Марк рассказывал ей о своем учителе, который совсем недавно начал преподавать у них на факультете. Музыканта звали Кол Феррер, он преподавал новый, вызывавший горячие споры курс джаза, свинга, буги и синкопирования. Руководство школы решило, что такой курс поможет ученикам получить более полное музыкальное образование, и многие учащиеся с готовностью стали посещать занятия.
– Говорят, что классический пианист не станет подлинным мастером, не имея представления о джазе, – объяснил Марк Марчелле, вращаясь на стульчике перед пианино и извлекая несколько аккордов мелодии буги. – Буги здорово развивает левую руку.
Марчелла посмотрела на его руки, лежащие на клавишах.
– Понимаю, но ты, надеюсь, не станешь злоупотреблять этим, так ведь, Марк? – спросила она. – Довольно странно слышать такие заявления из твоих уст.
– Феррер довольно суров к студентам, не принимающим этого всерьез, вот почему я тренируюсь, – рассмеялся Марк. – Он настоящий садист. Совершенно не похож на других учителей: тем, как одевается, как разговаривает с нами…
Когда друзья Марка вновь появились у них дома, Марчелла услышала, как они с раздражением обсуждали нового учителя. Однажды Марк признался матери, что, когда он особенно неудачно исполнил произведения Гершвина, Кол довел его до слез.
На следующей неделе в «Санди таймс» Марчелла прочитала статью о Феррере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
На следующей неделе домашний врач полностью обследовал Иду.
– Вам известно, что она страдает болезнью Альзеймера? – спросил он немного погодя, когда Марчелла разглядывала диаграмму с результатами исследования мозга. – Взгляните, вот две обширные области, где поражены клетки, – пояснял врач, указывая на участки диаграммы. – Боюсь, что в настоящий момент ее сознательная деятельность крайне ограниченна.
Марчелла возвратила врачу диаграмму и посмотрела на мать.
– Да, знаю, – согласилась она, – я старалась не обращать на это внимание как можно дольше.
– Она страдает недержанием? – спросил он. Марчелла судорожно сглотнула подкативший к горлу комок.
– Иногда. За ней присматривает сиделка.
– Хорошо, что вы решили поместить ее под наблюдение сейчас, миссис Уинтон, – сказал он. – Если вы оставите ее дома дольше, состояние ухудшится, и тогда меньшее количество домов для престарелых согласится ее принять.
Поблагодарив доктора, Марчелла провела Иду по садам, указывая на других пожилых людей, сидящих в креслах на газонах, медленно прогуливавшихся в обществе сестер, поддерживавших их под руки.
– Тебе тут понравится, – сказала Марчелла матери, направляя ее неуверенные шаги. – Появятся новые друзья, а мы с Марком станем навещать тебя каждую неделю, обещаю.
Марчелла аккуратно разобрала чемодан с вещами Иды, который Дональд принес в комнату на втором этаже.
– Не навещайте ее первые две недели, – посоветовал врач. – Дайте ей время привыкнуть к новому месту.
– Вы будете давать ей транквилизаторы? – со страхом спросила Марчелла.
– Если она станет чересчур беспокоиться, – он прикоснулся к плечу Иды. – Полагаю, у нас не будет проблем, так, миссис Балдуччи?
Прежде чем уехать, Марчелла опустилась на колени около стула, на котором сидела мать.
– До свидания, дорогая, – сказала Марчелла, целуя мать в щеку. Ида пристально посмотрела на нее и внезапно оттолкнула от себя. Марчелла внутренне была благодарна матери, что та так поступила. Она прошла по коридору, напоследок обернулась и увидела, что Ида даже не смотрит ей вслед.
В машине Марчелла дала волю слезам. Две недели вынужденной разлуки могут стереть из памяти матери последние из возможно оставшихся у нее воспоминаний.
– Вот теперь мы действительно остались вдвоем, – сказала она Марку в тот вечер.
Он обнял мать и спросил:
– Было жутко?
Марчелла не выдержала и расплакалась в объятиях сына.
– Я никогда не поступлю с тобой так же, – пообещал он. – Никогда!
Марчелла взглянула на него умоляюще.
– Не говори так, от таких слов мне делается еще хуже! Неужели ты думаешь, будто я хотела сплавить ее в дом престарелых? Я пошла на этот шаг потому, что боялась, что она причинит себе вред, если не будет находиться под присмотром все двадцать четыре часа в сутки.
Каждый день Марчелла звонила в дом престарелых, справлялась о состоянии Иды. Когда они с Марком стали навещать ее, казалось, она не чувствовала себя хуже, живя в новых условиях. Сидя в саду, они, бывало, говорили с ней, похлопывали по руке. Все это, однако, были односторонние разговоры, и Марчелла могла только надеяться, что они с Марком были для матери хоть каким-то утешением.
Марк и она составили избранный клуб из двух человек. Они вместе обедали, вместе гуляли в парке, ходили в кино. По выходным Дональд отвозил их в Виллидж или в Сохо. Там они бродили, прогуливаясь в толпе. Марчелла сделала ремонт в комнате матери и устроила в ней рабочий кабинет.
Соня превращалась в излюбленный объект всех фотографов. Ее фотография на обложке журнала «Вог» с озорно высунутым языком, а также рассказ о последней моде заявили о ней, как о новом лице в общественной жизни. Вскоре с ежемесячно обновляемых витрин магазинов и афишных щитов на автобусных остановках на жителей города взирали ее фиалковые глаза. Несколько раз Марчелла попыталась поговорить с Соней по телефону, но всякий раз ей отвечал автоответчик. Сама же Соня ни разу не позвонила матери.
Марку шел восемнадцатый год, он стоял на пороге превращения в мужчину. Он был настолько красив, что Марчелла испытывала опасения. Она знала, что ни одному красивому мужчине не давали возможности вести размеренную жизнь. Она переживала, что внешность может затмить его музыкальное мастерство. Пока, однако, он жил жизнью примерного студента. Трудолюбивый и серьезный, он был центром небольшой группы молодых музыкантов, которые вместе ходили на концерты, любили съездить на пикник в парк или прогуляться за город. Они часто ходили на концерты в «Карнеги-холл» и Центр Линкольна. Бывало, Марк после концерта приглашал друзей к себе домой на чашечку кофе. Тихо посмеиваясь, он рассказывал Марчелле о девушках, преследовавших его в школе. Ему было немного жаль их, когда он тактично разочаровывал их, заявляя, что для него самое главное работа. Марчелла изо всех сил старалась не проявлять любопытства к его личной жизни.
– У меня позднее развитие, – загадочно улыбаясь, говорил он ей.
Марк был уверенным в себе, каким бывает мужчина, сознающий собственную привлекательность, но лишенный тщеславия. Иногда Марчеллу тревожило, что Марк не проявляет большого интереса к девушкам, однако она решила, что матери не под силу оценить сексуальность собственного ребенка.
Чаще всего Марк рассказывал ей о своем учителе, который совсем недавно начал преподавать у них на факультете. Музыканта звали Кол Феррер, он преподавал новый, вызывавший горячие споры курс джаза, свинга, буги и синкопирования. Руководство школы решило, что такой курс поможет ученикам получить более полное музыкальное образование, и многие учащиеся с готовностью стали посещать занятия.
– Говорят, что классический пианист не станет подлинным мастером, не имея представления о джазе, – объяснил Марк Марчелле, вращаясь на стульчике перед пианино и извлекая несколько аккордов мелодии буги. – Буги здорово развивает левую руку.
Марчелла посмотрела на его руки, лежащие на клавишах.
– Понимаю, но ты, надеюсь, не станешь злоупотреблять этим, так ведь, Марк? – спросила она. – Довольно странно слышать такие заявления из твоих уст.
– Феррер довольно суров к студентам, не принимающим этого всерьез, вот почему я тренируюсь, – рассмеялся Марк. – Он настоящий садист. Совершенно не похож на других учителей: тем, как одевается, как разговаривает с нами…
Когда друзья Марка вновь появились у них дома, Марчелла услышала, как они с раздражением обсуждали нового учителя. Однажды Марк признался матери, что, когда он особенно неудачно исполнил произведения Гершвина, Кол довел его до слез.
На следующей неделе в «Санди таймс» Марчелла прочитала статью о Феррере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182