– Она иногда так дерется, словно чувствует, что что-то не так.
– Поместите ее в отдельную комнату. И неважно, сколько это будет стоить, – приказал Марк. – Ее разум помутился, нужно его очистить. Ей нужно собрать все свои силы и ясность, чтобы вырваться. И знаете, я привезу пианино. Я читал, что иногда музыка выводит больных из комы – музыка, которую они любят!
– Но ваша мама не в коме, – возразила медсестра. – Откуда вам знать лучше, чем доктору? Он сделал рентген мозга и…
– Пожалуйста! – Марк мягко взял ее за руку, улыбаясь своей самой обворожительной улыбкой. – Я ее сын. Я чувствую, чего она хочет! Вы же хотите, чтобы она поправилась, правда? Вы будете очарованы, когда вы узнаете, какая она на самом деле, – это самая обаятельная женщина на свете, уверяю вас!
Медсестра растаяла:
– Сделаю все, что смогу. Разумеется, я хочу, чтобы ваша мама поправилась!
Марк обнял ее и чмокнул в щеку:
– Тогда мы все вместе должны заниматься этим!
Пианино прибыло через несколько дней, и в здание его внесли на спинах два невероятно старых человека. Пианино поставили в комнату Марчеллы. Она посмотрела на него так же, как и на Марка, как и на еду, которую ставили перед ней. Это был еще один предмет, только больше, чем другие.
Когда Марк заиграл, Санти заметил, что она успокоилась, даже заинтересовалась, взгляд ее, казалось, перестал быть столь безучастным, руки перестали двигаться. Но мечта Марка, что она узнает его при первых же тактах сюиты Дебюсси, так и оказалась мечтой. Вместо этого она часами слушала музыку, но никак на нее не реагировала. Однако им сообщили, что музыка, проникая в другие помещения скорбного дома, утешает и успокаивает многих других тревожных больных. Марк каждый день приходил к матери и подолгу играл ей.
К сумеркам он совершенно выбивался из сил. Санти показывал ему остров, пригласил его в свой дом в Дее и в свою квартиру в Пальме, но Марк не мог надолго оставлять Марчеллу и думал лишь о том, какая еще пьеса может пробудить память Марчеллы или какое ключевое слово может коснуться ее рассудка.
Он остановился в маленьком отеле неподалеку от клиники. Санти отвозил его в ресторанчики в Дее или в Пальме, где они обедали, предпочитая простую каталонскую кухню. Иногда Марк, правда, заказывал китайские блюда. Из международных телефонных кабинок он звонил Эми и Колу, рассказывая о своих успехах. Он позволил Эми сделать достоянием гласности только то, что Марчелла Балдуччи-Уинтон найдена, что она пострадала в аварии и теперь медленно поправляется в одной из клиник на Майорке. Из издательства «Вольюмз» шел поток поздравительных открыток, к которым прилагались письма Скотта, информирующего Марчеллу о небывалых тиражах ее книг.
– Ты долго собираешься оставаться там? – всякий раз, когда Марк звонил ему, занудно спрашивал Кол.
– Пока она не выздоровеет, – твердо отвечал Марк.
Иногда он не мог не сокрушаться, что так изматывается. Иногда он ненавидел это существо, которое было его матерью, желая втрясти в нее обратно ее душу и разум, заставить ее насильно стать той мамой, которую он знал.
Когда наступили теплые майские дни, Марк ощутил, что единственный явный прогресс наметился в его фортепьянной игре. Но как они ни желали того, никаких видимых улучшений в состоянии Марчеллы явно не наступало. Зато укрепились отношения между двумя мужчинами, потому что Марк начинал чувствовать неохотно растущее восхищение Санти. Поскольку Санти был единственной душой, знакомой ему на Майорке, и поскольку им приходилось проводить вместе долгие вечера, беседуя об искусстве, о музыке, о путешествиях, они почти помимо воли начинали нравиться друг другу. В Марке было слишком много от Марчеллы, чтобы Санти мог таить на него злобу, к тому же оба стремились лишь к тому, чтобы вылечить Марчеллу, а это сближало их.
– Неужели тебя действительно соблазняла идея стать монахом? – спросил как-то Марк Санти за ужином.
Санти улыбнулся, потягивая «Пало», майоркский ликер, вкус которого казался теперь приятным и Марку.
– Вот уж не думаю, Марк, – ответил он. – Слишком уж мне нравились иные соблазны…
– Я понимаю, о чем ты, – солгал Марк.
Обычно Санти рано отвозил Марка в его отель или тот уезжал на такси, проводя долгие ночные часы за сочинением длинных писем друзьям в Нью-Йорк и Болонью. Соблазны жизни не были тем, что он понимал, хотя у него и был облик мудреца. Отношения между людьми были таинственны и неизвестны ему. Его желания, спрятанные глубоко, еще ждали своего часа, чтобы пробудиться, ждали, когда он повзрослеет и осознает их.
Он предпринял попытки возвращения памяти своей матери со смутным ощущением, что на это потребуются недели, а может быть, и месяцы. К концу мая, после того как почти каждый день в. течение трех месяцев они работали с ней, Марк и Санти разговаривали с главным врачом клиники, и все вместе вынуждены были признать, что изменений в состоянии Марчеллы не наблюдается. Музыка успокаивает ее, но этого можно добиться и с помощью обычного стереомагнитофона. Марк немедленно отправился в Пальму и купил стереосистему вместе с записями ее любимых композиторов.
В клинику он вернулся со всеми своими покупками на такси. Санти сидел и разговаривал с Марчеллой, чье лицо оставалось по-прежнему безучастным.
– Я сдаюсь, – объявил Марк, устраивая свой громоздкий груз у Марчеллы на постели. – Когда я покупал это, я понял, что совсем и не нужен ей здесь. Если она будет слушать просто записи, ничего не изменится.
Санти посмотрел на него печально и понимающе.
– Глупо утверждать, что в ней происходят какие-то изменения! – продолжал, словно убеждая самого себя, Марк. – Доктор сказал, что в подобном состоянии и в добром здравии она может жить и жить долгие годы. Если так оно и есть, я не могу только и делать, что играть для нее на пианино день за днем.
Санти вновь перевел внимательный взгляд на Марчеллу.
– Ты должен поступать так, как считаешь нужным, – тихо сказал он.
Марк установил стерео и заправил кассету. Нежные звуки «Дафниса и Хлои» Равеля полились в комнату. Марчелла слабо улыбнулась.
– Видишь? – закричал Санти. – Музыка заставляет ее улыбаться!
Марк кивнул:
– А я что говорю – кассета справляется с этим не хуже меня.
В этот вечер они вместе ужинали в маленьком каталонском ресторанчике в Дее, где Санти с Марчеллой впервые обедали два года назад.
– Ты хочешь оставить ее здесь? – спросил Санти, когда им принесли суп. – Ты не собираешься забрать ее назад в Нью-Йорк, в привычную обстановку?
– Да, – вздохнул Марк. – Я думал об этом. Однажды я так и поступлю. Возможно, когда мы совсем отчаимся. К тому же она так хорошо здесь выглядит, да и…
Мужчины обменялись взглядами.
– Ну, она больше не моя мать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
– Поместите ее в отдельную комнату. И неважно, сколько это будет стоить, – приказал Марк. – Ее разум помутился, нужно его очистить. Ей нужно собрать все свои силы и ясность, чтобы вырваться. И знаете, я привезу пианино. Я читал, что иногда музыка выводит больных из комы – музыка, которую они любят!
– Но ваша мама не в коме, – возразила медсестра. – Откуда вам знать лучше, чем доктору? Он сделал рентген мозга и…
– Пожалуйста! – Марк мягко взял ее за руку, улыбаясь своей самой обворожительной улыбкой. – Я ее сын. Я чувствую, чего она хочет! Вы же хотите, чтобы она поправилась, правда? Вы будете очарованы, когда вы узнаете, какая она на самом деле, – это самая обаятельная женщина на свете, уверяю вас!
Медсестра растаяла:
– Сделаю все, что смогу. Разумеется, я хочу, чтобы ваша мама поправилась!
Марк обнял ее и чмокнул в щеку:
– Тогда мы все вместе должны заниматься этим!
Пианино прибыло через несколько дней, и в здание его внесли на спинах два невероятно старых человека. Пианино поставили в комнату Марчеллы. Она посмотрела на него так же, как и на Марка, как и на еду, которую ставили перед ней. Это был еще один предмет, только больше, чем другие.
Когда Марк заиграл, Санти заметил, что она успокоилась, даже заинтересовалась, взгляд ее, казалось, перестал быть столь безучастным, руки перестали двигаться. Но мечта Марка, что она узнает его при первых же тактах сюиты Дебюсси, так и оказалась мечтой. Вместо этого она часами слушала музыку, но никак на нее не реагировала. Однако им сообщили, что музыка, проникая в другие помещения скорбного дома, утешает и успокаивает многих других тревожных больных. Марк каждый день приходил к матери и подолгу играл ей.
К сумеркам он совершенно выбивался из сил. Санти показывал ему остров, пригласил его в свой дом в Дее и в свою квартиру в Пальме, но Марк не мог надолго оставлять Марчеллу и думал лишь о том, какая еще пьеса может пробудить память Марчеллы или какое ключевое слово может коснуться ее рассудка.
Он остановился в маленьком отеле неподалеку от клиники. Санти отвозил его в ресторанчики в Дее или в Пальме, где они обедали, предпочитая простую каталонскую кухню. Иногда Марк, правда, заказывал китайские блюда. Из международных телефонных кабинок он звонил Эми и Колу, рассказывая о своих успехах. Он позволил Эми сделать достоянием гласности только то, что Марчелла Балдуччи-Уинтон найдена, что она пострадала в аварии и теперь медленно поправляется в одной из клиник на Майорке. Из издательства «Вольюмз» шел поток поздравительных открыток, к которым прилагались письма Скотта, информирующего Марчеллу о небывалых тиражах ее книг.
– Ты долго собираешься оставаться там? – всякий раз, когда Марк звонил ему, занудно спрашивал Кол.
– Пока она не выздоровеет, – твердо отвечал Марк.
Иногда он не мог не сокрушаться, что так изматывается. Иногда он ненавидел это существо, которое было его матерью, желая втрясти в нее обратно ее душу и разум, заставить ее насильно стать той мамой, которую он знал.
Когда наступили теплые майские дни, Марк ощутил, что единственный явный прогресс наметился в его фортепьянной игре. Но как они ни желали того, никаких видимых улучшений в состоянии Марчеллы явно не наступало. Зато укрепились отношения между двумя мужчинами, потому что Марк начинал чувствовать неохотно растущее восхищение Санти. Поскольку Санти был единственной душой, знакомой ему на Майорке, и поскольку им приходилось проводить вместе долгие вечера, беседуя об искусстве, о музыке, о путешествиях, они почти помимо воли начинали нравиться друг другу. В Марке было слишком много от Марчеллы, чтобы Санти мог таить на него злобу, к тому же оба стремились лишь к тому, чтобы вылечить Марчеллу, а это сближало их.
– Неужели тебя действительно соблазняла идея стать монахом? – спросил как-то Марк Санти за ужином.
Санти улыбнулся, потягивая «Пало», майоркский ликер, вкус которого казался теперь приятным и Марку.
– Вот уж не думаю, Марк, – ответил он. – Слишком уж мне нравились иные соблазны…
– Я понимаю, о чем ты, – солгал Марк.
Обычно Санти рано отвозил Марка в его отель или тот уезжал на такси, проводя долгие ночные часы за сочинением длинных писем друзьям в Нью-Йорк и Болонью. Соблазны жизни не были тем, что он понимал, хотя у него и был облик мудреца. Отношения между людьми были таинственны и неизвестны ему. Его желания, спрятанные глубоко, еще ждали своего часа, чтобы пробудиться, ждали, когда он повзрослеет и осознает их.
Он предпринял попытки возвращения памяти своей матери со смутным ощущением, что на это потребуются недели, а может быть, и месяцы. К концу мая, после того как почти каждый день в. течение трех месяцев они работали с ней, Марк и Санти разговаривали с главным врачом клиники, и все вместе вынуждены были признать, что изменений в состоянии Марчеллы не наблюдается. Музыка успокаивает ее, но этого можно добиться и с помощью обычного стереомагнитофона. Марк немедленно отправился в Пальму и купил стереосистему вместе с записями ее любимых композиторов.
В клинику он вернулся со всеми своими покупками на такси. Санти сидел и разговаривал с Марчеллой, чье лицо оставалось по-прежнему безучастным.
– Я сдаюсь, – объявил Марк, устраивая свой громоздкий груз у Марчеллы на постели. – Когда я покупал это, я понял, что совсем и не нужен ей здесь. Если она будет слушать просто записи, ничего не изменится.
Санти посмотрел на него печально и понимающе.
– Глупо утверждать, что в ней происходят какие-то изменения! – продолжал, словно убеждая самого себя, Марк. – Доктор сказал, что в подобном состоянии и в добром здравии она может жить и жить долгие годы. Если так оно и есть, я не могу только и делать, что играть для нее на пианино день за днем.
Санти вновь перевел внимательный взгляд на Марчеллу.
– Ты должен поступать так, как считаешь нужным, – тихо сказал он.
Марк установил стерео и заправил кассету. Нежные звуки «Дафниса и Хлои» Равеля полились в комнату. Марчелла слабо улыбнулась.
– Видишь? – закричал Санти. – Музыка заставляет ее улыбаться!
Марк кивнул:
– А я что говорю – кассета справляется с этим не хуже меня.
В этот вечер они вместе ужинали в маленьком каталонском ресторанчике в Дее, где Санти с Марчеллой впервые обедали два года назад.
– Ты хочешь оставить ее здесь? – спросил Санти, когда им принесли суп. – Ты не собираешься забрать ее назад в Нью-Йорк, в привычную обстановку?
– Да, – вздохнул Марк. – Я думал об этом. Однажды я так и поступлю. Возможно, когда мы совсем отчаимся. К тому же она так хорошо здесь выглядит, да и…
Мужчины обменялись взглядами.
– Ну, она больше не моя мать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182