Еще я почуяла запах черной патоки и задумалась: что же, интересно, стряпает там Вилли?
– Какие люди! – приветствовал он меня, хоть и стоял, повернувшись спиной. Я затянула поясок на шелковом кимоно, которое нашла в гардеробе Добряка среди множества жилетов-пуховиков. – Будешь яичницу? – спросил он. – Я могу приготовить глазунью, а могу вообще ничего не готовить.
– Спасибо, – сказала я, – меня вполне устраивает второй вариант.
Добряк стоял посреди кухни. Вместо рубашки на нем красовался передник, полосатый, как зубная паста. Замешивая тесто в большой фарфоровой миске (при этом его мясистые плечи поочередно вздувались и опадали), Вилли заявил мне, что глазунья – лучшее утешение, какое только можно придумать. Но я сказала, что перекушу где-нибудь по дороге на работу. Не потому, что хотела избежать необходимости присесть и обсудить свои невзгоды, а из-за странностей, которые я только теперь начала замечать и которые вовсе не ограничивались отведенной мне спальней.
– Зачем тебе столько бабочек? – спросила я, медленно поворачиваясь, чтобы как следует разглядеть всю обстановку: сплошь покрытые трепещущими крылышками бамбуковую мебель, вязаные коврики и туземные барабаны. – Ты их что, коллекционируешь?
Два окна лоджии открывали вид на городские крыши, на стене небольшой рисунок гуашью в позолоченной рамочке – эскиз натюрморта с опрокинутой набок вазой. Я сперва даже решила, что Добряк дурачится, когда услышала в ответ:
– «Пестрых дам»?
– Кого?
– «Пестрые дамы», или репейницы. Так их еще называют, – проворчал он, обходя меня стороной, обе ручищи в муке. – В каждой профессии есть доля риска. Принял вчера партию златоцвета, забыл закрыть на ночь окно, и вот извольте радоваться!
Вилли открыл шкафчик под раковиной и шагнул в сторону, чтобы продемонстрировать мне охапку изогнутых багряных бутонов и выпустить оттуда еще пару красивых трепещущих бабочек.
– Я бы давно отправил цветы на прилавок, но не хочу связываться с этими проклятыми тараканами, что порхают вокруг. Я бы чувствовал себя деревенским дурачком в массовке у Диснея.
– Было бы очень мило, – возразила я. – Бабочки такие красивые.
– Циско, – предостерегающе пророкотал он, чтобы я не забывала, с кем имею дело. – Златоцвет останется здесь, пока улицы не накроет ночная мгла.
Я решила сменить тему, не желая испытывать терпение человека, отнесшегося ко мне с таким участием. Вилли уже отвернулся к миске с тестом.
– Это обычный пирог? – спросила я. Добряк, похоже, был занят выпечкой одного из тех пирогов, что, нарезав квадратами, продают на народных гуляниях.
– Естественно. – Вилли взвесил на ладони порцию теста. – А на что, по-твоему, это похоже?
– Пахнет замечательно. Мужчины, умеющие печь, – самые лучшие на свете.
– Да ну? – вновь повернулся ко мне Добряк. – Ты так думаешь?
Пришлось улыбнуться. Не умеющий скрывать своих чувств, Вилли казался настолько прозрачным, что я почти видела за его спиной уставленную цветами этажерку.
– Чудесно, когда готовишь для кого-то, – сказала я. – По-моему, самые вкусные на свете пироги люди пекут для любимых.
Называть имя Роуз не потребовалось; Вилли и без того внезапно утратил способность смотреть мне в глаза.
– Если хочешь, могу занести его в больницу, – предложила я. – В последнее время я все чаще там бываю.
– Нет нужды, – обтерев о передник руки, он выудил пачку сигарет из кармана у пояса. – Роуз вымелась оттуда вчера вечером.
– Сбежала?
– Ладно тебе, ее выписали. Сняли гипс, и Роуз тут же заявила, что может ходить самостоятельно. Потом, правда, послушалась моего совета и села в такси.
– Она кажется такой независимой, – сказала я, – но ты, наверное, все равно доставил ее домой в целости и сохранности.
– Всегда так и делаю, – успокоил меня Вилли, – надо бы, пожалуй, заглянуть к ней попозже. Может, ей требуется какая-нибудь помощь.
– Покормить ее пирогом, например, или удовлетворить аппетиты иного рода.
Добряк, кажется, смутился, да и сама я немного сконфузилась от собственного выпада. Хотя я сама запуталась в своих отношениях со Слимом, я твердо решила вынудить Вилли обсудить наконец его собственные проблемы. Вытащив сигарету, он заткнул ее за ухо и, к моему облегчению, усмехнулся.
– Роуз беспокоится за тебя, Циско. Мы оба беспокоимся.
– Значит, она ввела тебя в курс событий?
– Картинка на экране ноутбука была вполне красноречивой, – покачал головой Добряк. – Я примчался, чтобы отвезти Роуз домой, и нашел ее приклеенной к веб-сайту вашего хозяина.
– Кого же ты увидел?
– А какая разница? Рыбка в банке и есть рыбка в банке, с какой стороны ни гляди.
– Все меняется, когда попадаешь внутрь, к другим таким же рыбкам, – вздохнула я. При мысли о двух рыбках, остающихся пока в аквариуме, я снова пришла в волнение. Минуту спустя я поняла, что неприлично таращусь на Добряка, но тот, кажется, не принял это на свой счет. Лишь воспользовался затянувшейся паузой в разговоре, чтобы закатать рукава чуть повыше. Словно работа, ждавшая его впереди, обещала быть грязной.
– Хочешь, расскажу, что я увидел? – спросил он.
– Давай, – я присела за стол. – Хуже от этого мне все равно уже не сделается.
– Циско, я увидел троих человек, живущих в одном доме.
– Значит, ты выбрал не ту камеру, – заметила я. – После вчерашнего я больше не смотрю телешоу с участием мужчин.
– Ничего из ряда вон выходящего.
Я поведала Добряку про Слима и его выходку у кухонной мойки. И глазом не моргнув, Вилли пожал плечами:
– По крайней мере, твой парень ценит чистоту.
– Я говорю про его член, а не про мытье посуды!
– Вот-вот, другие мужики на его месте не стали бы споласкивать ни то ни другое.
– Ты не шокирован?
– Твой бойфренд не имел понятия, что на него кто-то смотрит. Все мы ведем себя иначе, когда думаем, что совершенно одни.
– Неужели? – кисло переспросила я.
– Поверь мне, – сказал Добряк и дал мне время это обдумать. – Все до единого.
Я попыталась выдержать его взгляд, но Вилли уже добился своего. Думая только о мальчишках, я все это время как-то упускала из виду, что могли видеть люди, наблюдавшие за мной. Те вещи, которые я делала, будучи предоставлена самой себе.
– Посмотри на меня, – сказала я. – Ты вогнал меня в краску.
– Посмотри-ка лучше на меня! – Добряк протянул ко мне руки, ладонями вниз. Пошевелил пальцами, и десять перламутровых ногтей заблистали на солнце. – Я еще помню, как ты трудилась над этими красавчиками. Стыд-то какой.
– Вилли, да я просто привела твои ногти в порядок. Ерунда. – По всей вероятности, больше народу видело меня нагишом, чем заметило его ноготки. – Одному богу известно, чем я могла заниматься в кадре, – сказала я, – но это наверняка покруче, чем выставить себя человеком, умеющим ценить маленькие удовольствия вроде чистых ногтей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Какие люди! – приветствовал он меня, хоть и стоял, повернувшись спиной. Я затянула поясок на шелковом кимоно, которое нашла в гардеробе Добряка среди множества жилетов-пуховиков. – Будешь яичницу? – спросил он. – Я могу приготовить глазунью, а могу вообще ничего не готовить.
– Спасибо, – сказала я, – меня вполне устраивает второй вариант.
Добряк стоял посреди кухни. Вместо рубашки на нем красовался передник, полосатый, как зубная паста. Замешивая тесто в большой фарфоровой миске (при этом его мясистые плечи поочередно вздувались и опадали), Вилли заявил мне, что глазунья – лучшее утешение, какое только можно придумать. Но я сказала, что перекушу где-нибудь по дороге на работу. Не потому, что хотела избежать необходимости присесть и обсудить свои невзгоды, а из-за странностей, которые я только теперь начала замечать и которые вовсе не ограничивались отведенной мне спальней.
– Зачем тебе столько бабочек? – спросила я, медленно поворачиваясь, чтобы как следует разглядеть всю обстановку: сплошь покрытые трепещущими крылышками бамбуковую мебель, вязаные коврики и туземные барабаны. – Ты их что, коллекционируешь?
Два окна лоджии открывали вид на городские крыши, на стене небольшой рисунок гуашью в позолоченной рамочке – эскиз натюрморта с опрокинутой набок вазой. Я сперва даже решила, что Добряк дурачится, когда услышала в ответ:
– «Пестрых дам»?
– Кого?
– «Пестрые дамы», или репейницы. Так их еще называют, – проворчал он, обходя меня стороной, обе ручищи в муке. – В каждой профессии есть доля риска. Принял вчера партию златоцвета, забыл закрыть на ночь окно, и вот извольте радоваться!
Вилли открыл шкафчик под раковиной и шагнул в сторону, чтобы продемонстрировать мне охапку изогнутых багряных бутонов и выпустить оттуда еще пару красивых трепещущих бабочек.
– Я бы давно отправил цветы на прилавок, но не хочу связываться с этими проклятыми тараканами, что порхают вокруг. Я бы чувствовал себя деревенским дурачком в массовке у Диснея.
– Было бы очень мило, – возразила я. – Бабочки такие красивые.
– Циско, – предостерегающе пророкотал он, чтобы я не забывала, с кем имею дело. – Златоцвет останется здесь, пока улицы не накроет ночная мгла.
Я решила сменить тему, не желая испытывать терпение человека, отнесшегося ко мне с таким участием. Вилли уже отвернулся к миске с тестом.
– Это обычный пирог? – спросила я. Добряк, похоже, был занят выпечкой одного из тех пирогов, что, нарезав квадратами, продают на народных гуляниях.
– Естественно. – Вилли взвесил на ладони порцию теста. – А на что, по-твоему, это похоже?
– Пахнет замечательно. Мужчины, умеющие печь, – самые лучшие на свете.
– Да ну? – вновь повернулся ко мне Добряк. – Ты так думаешь?
Пришлось улыбнуться. Не умеющий скрывать своих чувств, Вилли казался настолько прозрачным, что я почти видела за его спиной уставленную цветами этажерку.
– Чудесно, когда готовишь для кого-то, – сказала я. – По-моему, самые вкусные на свете пироги люди пекут для любимых.
Называть имя Роуз не потребовалось; Вилли и без того внезапно утратил способность смотреть мне в глаза.
– Если хочешь, могу занести его в больницу, – предложила я. – В последнее время я все чаще там бываю.
– Нет нужды, – обтерев о передник руки, он выудил пачку сигарет из кармана у пояса. – Роуз вымелась оттуда вчера вечером.
– Сбежала?
– Ладно тебе, ее выписали. Сняли гипс, и Роуз тут же заявила, что может ходить самостоятельно. Потом, правда, послушалась моего совета и села в такси.
– Она кажется такой независимой, – сказала я, – но ты, наверное, все равно доставил ее домой в целости и сохранности.
– Всегда так и делаю, – успокоил меня Вилли, – надо бы, пожалуй, заглянуть к ней попозже. Может, ей требуется какая-нибудь помощь.
– Покормить ее пирогом, например, или удовлетворить аппетиты иного рода.
Добряк, кажется, смутился, да и сама я немного сконфузилась от собственного выпада. Хотя я сама запуталась в своих отношениях со Слимом, я твердо решила вынудить Вилли обсудить наконец его собственные проблемы. Вытащив сигарету, он заткнул ее за ухо и, к моему облегчению, усмехнулся.
– Роуз беспокоится за тебя, Циско. Мы оба беспокоимся.
– Значит, она ввела тебя в курс событий?
– Картинка на экране ноутбука была вполне красноречивой, – покачал головой Добряк. – Я примчался, чтобы отвезти Роуз домой, и нашел ее приклеенной к веб-сайту вашего хозяина.
– Кого же ты увидел?
– А какая разница? Рыбка в банке и есть рыбка в банке, с какой стороны ни гляди.
– Все меняется, когда попадаешь внутрь, к другим таким же рыбкам, – вздохнула я. При мысли о двух рыбках, остающихся пока в аквариуме, я снова пришла в волнение. Минуту спустя я поняла, что неприлично таращусь на Добряка, но тот, кажется, не принял это на свой счет. Лишь воспользовался затянувшейся паузой в разговоре, чтобы закатать рукава чуть повыше. Словно работа, ждавшая его впереди, обещала быть грязной.
– Хочешь, расскажу, что я увидел? – спросил он.
– Давай, – я присела за стол. – Хуже от этого мне все равно уже не сделается.
– Циско, я увидел троих человек, живущих в одном доме.
– Значит, ты выбрал не ту камеру, – заметила я. – После вчерашнего я больше не смотрю телешоу с участием мужчин.
– Ничего из ряда вон выходящего.
Я поведала Добряку про Слима и его выходку у кухонной мойки. И глазом не моргнув, Вилли пожал плечами:
– По крайней мере, твой парень ценит чистоту.
– Я говорю про его член, а не про мытье посуды!
– Вот-вот, другие мужики на его месте не стали бы споласкивать ни то ни другое.
– Ты не шокирован?
– Твой бойфренд не имел понятия, что на него кто-то смотрит. Все мы ведем себя иначе, когда думаем, что совершенно одни.
– Неужели? – кисло переспросила я.
– Поверь мне, – сказал Добряк и дал мне время это обдумать. – Все до единого.
Я попыталась выдержать его взгляд, но Вилли уже добился своего. Думая только о мальчишках, я все это время как-то упускала из виду, что могли видеть люди, наблюдавшие за мной. Те вещи, которые я делала, будучи предоставлена самой себе.
– Посмотри на меня, – сказала я. – Ты вогнал меня в краску.
– Посмотри-ка лучше на меня! – Добряк протянул ко мне руки, ладонями вниз. Пошевелил пальцами, и десять перламутровых ногтей заблистали на солнце. – Я еще помню, как ты трудилась над этими красавчиками. Стыд-то какой.
– Вилли, да я просто привела твои ногти в порядок. Ерунда. – По всей вероятности, больше народу видело меня нагишом, чем заметило его ноготки. – Одному богу известно, чем я могла заниматься в кадре, – сказала я, – но это наверняка покруче, чем выставить себя человеком, умеющим ценить маленькие удовольствия вроде чистых ногтей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102