"Скоро за сыном Приама конец и тебе уготован"",- он, услыхав это,
не посмотрел на смерть и опасность, а гораздо больше убоялся оставаться в
живых, будучи трусом и не мстя за друзей. "Умереть бы, - говорит он, - мне
тотчас, покарав обидчика, только бы не оставаться еще здесь, у кораблей
дуговидных, посмешищем для народа и бременем для земли". Кажется ли тебе,
что он подумал при этом о смерти и об опасности? Вот оно как бывает
поистине, о мужи афиняне: где кто поставил себя, думая, что для него это
самое лучшее место, или же поставлен начальником, там и должен переносить
опасность, не принимая в расчет ничего, кроме позора, - ни смерти, ни еще
чего-нибудь.
Было бы ужасно, о мужи афиняне, если бы, после того как я оставался в
строю, как и всякий другой, и подвергался опасности умереть тогда, когда
меня ставили начальники, вами выбранные для начальства надо мною, -под
Потидеей, Амфиполем и Делием, - если бы теперь, когда меня поставил сам
бог, для того, думаю, чтобы мне жить, занимаясь философией, и испытывать
самого себя и других, если бы теперь я испугался смерти или еще чего-нибудь
и бежал из строя; это 29 было бы ужасно, и тогда в самом деле можно было бы
по справедливости судить меня за то, что я не признаю богов, так как не
слушаюсь оракула, боюсь смерти и считаю себя мудрым, не будучи таковым,
потому что бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего
не знаешь. Ведь никто же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не
есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто
знают наверное, что она есть величайшее из зол. Но не самое ли это позорное
невежество - думать, что знаешь то, чего не знаешь? Что же меня касается, о
мужи, то, пожалуй, я и тут отличаюсь от большинства людей только одним:
если я кому-нибудь и кажусь мудрее других, то разве только тем, что,
недостаточно зная об Аиде, так и думаю, что не знаю. А что нарушать закон и
не слушаться того, кто лучше меня, будь это бог или человек, нехорошо и
постыдно - это вот я знаю. Никогда поэтому не буду я бояться и избегать
того, что может оказаться и благом, более, чем того, что наверное есть зло.
Так что с если бы вы меня отпустили, не поверив Аниту, который сказал, что
или мне вообще не следовало приходить сюда, а уж если пришел, то невозможно
не казнить меня, и внушал вам, что если я уйду от наказания, то сыновья
ваши, занимаясь тем, чему учит Сократ, развратятся уже вконец все до
единого, - даже если бы вы меня отпустили и при этом сказали мне: на этот
раз, Сократ, мы не согласимся с Анитом и отпустим тебя, с тем, однако,
чтобы ты больше не занимался этим исследованием и оставил философию, а если
еще раз будешь в этом уличен, то должен будешь умереть, - так вот, говорю
я, если бы вы меня отпустили на этом условии, то я бы вам сказал: "Желать
вам всякого добра - я желаю, о мужи афиняне, и люблю вас, а слушаться буду
скорее бога, чем вас, и, пока есть во мне дыхание и способность, не
перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого
только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: о лучший из мужей,
гражданин города Афин, величайшего из городов и больше всех прославленного
за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы
их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об
истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, -не заботишься и не
помышляешь?" И если кто из вас станет возражать и утверждать, что он об
этом заботится, то я не оставлю его и не уйду от него тотчас же, а буду его
расспрашивать, пытать, опровергать и, если мне покажется, что в нем нет
доблести, а он только говорит, что есть, буду попрекать его за то, что он
самое дорогое не ценит ни во что, а плохое ценит дороже всего. Так я буду
поступать со всяким, кого только встречу, с молодым и старым, с чужеземцами
и с вами, с вами особенно, потому что вы мне ближе по крови. Могу вас
уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас
большего блага, чем это мое служение богу. Ведь я только и делаю, что хожу
и убеждаю каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше и сильнее
не о телах ваших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше,
говоря вам: не от денег рождается доблесть, а от доблести бывают у людей и
деньги и все прочие блага, как в частной жизни, так и в общественной. Да,
если бы такими словами я развращал юношей, то слова эти были бы вредными. А
кто утверждает, что я говорю что-нибудь другое, а не это, тот несет вздор.
Вот почему я могу вам сказать, афиняне: послушаетесь вы Анита или нет,
отпустите меня или нет - поступать с иначе, чем я поступаю, я не буду, даже
если бы мне предстояло умирать много раз.
Не шумите, мужи афиняне, исполните мою просьбу - не шуметь по поводу того,
что я говорю, а слушать; слушать вам будет полезно, как я думаю. Я намерен
сказать вам и еще кое-что, от чего вы, наверное, пожелаете кричать, только
вы никоим образом этого не делайте. Будьте уверены, что если вы меня
такого, как я есть, убьете, то вы больше повредите себе, нежели мне. Мне-то
ведь не будет никакого вреда ни от Мелета, ни от Анита, да они и не могут
мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему было позволено вредить
лучшему. Разумеется, он может убить, изгнать из отечества, отнять все
права. Но ведь это он или еще кто-нибудь считает все подобное за великое
зло, а я не считаю; гораздо же скорее считаю я злом именно то, что он
теперь делает, замышляя несправедливо осудить человека на смерть. Таким
образом, о мужи афиняне, я защищаюсь теперь совсем не ради себя, как это
может казаться, а ради вас, чтобы вам, осудивши меня на в смерть, не
проглядеть дара, который вы получили от бога. В самом деле, если вы меня
убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно
сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и благородной, но
обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом
деле, мне кажется, что бог послал меня городу как такого, который целый
день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает,
упрекает. Другого такого вам нелегко будет найти, о мужи, а меня вы можете
сохранить, если вы мне поверите. Но очень может статься, что вы, как люди,
которых будят во время сна, ударите меня и с легкостью убьете, послушавшись
Анита, и тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если только бог,
жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь. А что я такой как будто бы дан
городу богом, это вы можете усмотреть вот из чего: похоже ли на что-нибудь
человеческое, что я забросил все свои собственные дела и сколько уже лет
терпеливо переношу упадок домашнего хозяйства, а вашим делом занимаюсь
всегда, обращаясь к каждому частным образом, как отец или старший брат, и
убеждая заботиться о добродетели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277
не посмотрел на смерть и опасность, а гораздо больше убоялся оставаться в
живых, будучи трусом и не мстя за друзей. "Умереть бы, - говорит он, - мне
тотчас, покарав обидчика, только бы не оставаться еще здесь, у кораблей
дуговидных, посмешищем для народа и бременем для земли". Кажется ли тебе,
что он подумал при этом о смерти и об опасности? Вот оно как бывает
поистине, о мужи афиняне: где кто поставил себя, думая, что для него это
самое лучшее место, или же поставлен начальником, там и должен переносить
опасность, не принимая в расчет ничего, кроме позора, - ни смерти, ни еще
чего-нибудь.
Было бы ужасно, о мужи афиняне, если бы, после того как я оставался в
строю, как и всякий другой, и подвергался опасности умереть тогда, когда
меня ставили начальники, вами выбранные для начальства надо мною, -под
Потидеей, Амфиполем и Делием, - если бы теперь, когда меня поставил сам
бог, для того, думаю, чтобы мне жить, занимаясь философией, и испытывать
самого себя и других, если бы теперь я испугался смерти или еще чего-нибудь
и бежал из строя; это 29 было бы ужасно, и тогда в самом деле можно было бы
по справедливости судить меня за то, что я не признаю богов, так как не
слушаюсь оракула, боюсь смерти и считаю себя мудрым, не будучи таковым,
потому что бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего
не знаешь. Ведь никто же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не
есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто
знают наверное, что она есть величайшее из зол. Но не самое ли это позорное
невежество - думать, что знаешь то, чего не знаешь? Что же меня касается, о
мужи, то, пожалуй, я и тут отличаюсь от большинства людей только одним:
если я кому-нибудь и кажусь мудрее других, то разве только тем, что,
недостаточно зная об Аиде, так и думаю, что не знаю. А что нарушать закон и
не слушаться того, кто лучше меня, будь это бог или человек, нехорошо и
постыдно - это вот я знаю. Никогда поэтому не буду я бояться и избегать
того, что может оказаться и благом, более, чем того, что наверное есть зло.
Так что с если бы вы меня отпустили, не поверив Аниту, который сказал, что
или мне вообще не следовало приходить сюда, а уж если пришел, то невозможно
не казнить меня, и внушал вам, что если я уйду от наказания, то сыновья
ваши, занимаясь тем, чему учит Сократ, развратятся уже вконец все до
единого, - даже если бы вы меня отпустили и при этом сказали мне: на этот
раз, Сократ, мы не согласимся с Анитом и отпустим тебя, с тем, однако,
чтобы ты больше не занимался этим исследованием и оставил философию, а если
еще раз будешь в этом уличен, то должен будешь умереть, - так вот, говорю
я, если бы вы меня отпустили на этом условии, то я бы вам сказал: "Желать
вам всякого добра - я желаю, о мужи афиняне, и люблю вас, а слушаться буду
скорее бога, чем вас, и, пока есть во мне дыхание и способность, не
перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого
только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: о лучший из мужей,
гражданин города Афин, величайшего из городов и больше всех прославленного
за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы
их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об
истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, -не заботишься и не
помышляешь?" И если кто из вас станет возражать и утверждать, что он об
этом заботится, то я не оставлю его и не уйду от него тотчас же, а буду его
расспрашивать, пытать, опровергать и, если мне покажется, что в нем нет
доблести, а он только говорит, что есть, буду попрекать его за то, что он
самое дорогое не ценит ни во что, а плохое ценит дороже всего. Так я буду
поступать со всяким, кого только встречу, с молодым и старым, с чужеземцами
и с вами, с вами особенно, потому что вы мне ближе по крови. Могу вас
уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас
большего блага, чем это мое служение богу. Ведь я только и делаю, что хожу
и убеждаю каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше и сильнее
не о телах ваших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше,
говоря вам: не от денег рождается доблесть, а от доблести бывают у людей и
деньги и все прочие блага, как в частной жизни, так и в общественной. Да,
если бы такими словами я развращал юношей, то слова эти были бы вредными. А
кто утверждает, что я говорю что-нибудь другое, а не это, тот несет вздор.
Вот почему я могу вам сказать, афиняне: послушаетесь вы Анита или нет,
отпустите меня или нет - поступать с иначе, чем я поступаю, я не буду, даже
если бы мне предстояло умирать много раз.
Не шумите, мужи афиняне, исполните мою просьбу - не шуметь по поводу того,
что я говорю, а слушать; слушать вам будет полезно, как я думаю. Я намерен
сказать вам и еще кое-что, от чего вы, наверное, пожелаете кричать, только
вы никоим образом этого не делайте. Будьте уверены, что если вы меня
такого, как я есть, убьете, то вы больше повредите себе, нежели мне. Мне-то
ведь не будет никакого вреда ни от Мелета, ни от Анита, да они и не могут
мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему было позволено вредить
лучшему. Разумеется, он может убить, изгнать из отечества, отнять все
права. Но ведь это он или еще кто-нибудь считает все подобное за великое
зло, а я не считаю; гораздо же скорее считаю я злом именно то, что он
теперь делает, замышляя несправедливо осудить человека на смерть. Таким
образом, о мужи афиняне, я защищаюсь теперь совсем не ради себя, как это
может казаться, а ради вас, чтобы вам, осудивши меня на в смерть, не
проглядеть дара, который вы получили от бога. В самом деле, если вы меня
убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно
сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и благородной, но
обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом
деле, мне кажется, что бог послал меня городу как такого, который целый
день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает,
упрекает. Другого такого вам нелегко будет найти, о мужи, а меня вы можете
сохранить, если вы мне поверите. Но очень может статься, что вы, как люди,
которых будят во время сна, ударите меня и с легкостью убьете, послушавшись
Анита, и тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если только бог,
жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь. А что я такой как будто бы дан
городу богом, это вы можете усмотреть вот из чего: похоже ли на что-нибудь
человеческое, что я забросил все свои собственные дела и сколько уже лет
терпеливо переношу упадок домашнего хозяйства, а вашим делом занимаюсь
всегда, обращаясь к каждому частным образом, как отец или старший брат, и
убеждая заботиться о добродетели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277