по
этой причине они и зовут нашу Вселенную "космосом", а не "беспорядком",
друг мой, и не "бесчинством".
Я не согласен, Калликл, что самое позорное на свете - несправедливо терпеть
пощечины, или попасть в руки мучителей, или оказаться обворованным; нет,
бить и мучить меня вопреки справедливости или красть мое имущество - вот
что и позорнее и хуже; грабить, продавать в рабство, вламываться в мой дом
- словом, чинить любую несправедливость против меня или моего имущества и
позорнее и хуже для того, кто ее чинит, чем для меня, потерпевшего.
Но посмотри внимательно, мой милый, может быть, благородство и добро все же
не в том, чтобы спасать и спасаться? Конечно, жить - сладко. Но человеку
истинно мужественному такие заботы не к лицу, не надо ему думать, как бы
прожить подольше, не надо цепляться за жизнь, но, положившись в этом на
божество и поверив женщинам, что от своей судьбы никому не уйти, надо
искать способ провести дни и годы, которые ему предстоят, самым достойным
образом; пусть решит, следует ли приноровляться к государственному строю
своего города...
Если же ты полагаешь, что хоть кто-нибудь может выучить тебя искусству,
которое даст тебе большую силу в городе, меж тем как ты отличен от всего
общества, его правил и порядков, - в лучшую ли сторону или в худшую, все
равно, - ты, по-моему, заблуждаешься, Калликл. Да, потому что не подражать
надо, а уродиться таким же как они, если хочешь достигнуть подлинной дружбы
с афинянами... Вот если кто сделает тебя точь-в-точь таким же, как они, тот
и исполнит твое желание - выведет тебя в государственные мужи и ораторы.
...Мне кажется, они были расторопнее, чем нынешние, и лучше умели исполнять
все желания нашего города. Но в том, чтобы не потакать желаниям, а давать
им иное направление - когда убеждением, а когда и силой, так, чтобы
граждане становились лучше, - тут у прежних нет, можно сказать, ни
малейшего преимущества. А в этом одном и заключается долг хорошего
гражданина.
Ты хвалишь людей, которые кормили афинян, доставляли им то, чего они
желали. Говорят, будто они возвеличили наш город, а что из-за этих прежних
правителей он раздулся в гнойную опухоль, того не замечают.
Ни один глава государства не может незаслуженно погибнуть от руки того
города, который он возглавляет. Этих мнимых государственных мужей постигает
примерно та же беда, что софистов. Софисты - учителя мудрости - в остальном
действительно мудры, но в одном случае поступают нелепо: они называют себя
наставниками добродетели, но часто жалуются на учеников, которые их
обижают, отказывая в вознаграждении и других знаках благодарности за науку
и доброе обхождение. Это же верх бессмыслицы!
Одним только ораторам и софистам, на мой взгляд, не пристало бранить своих
воспитанников, обвиняя их в неблагодарности, ибо тем самым они обвиняют и
самих себя - в том, что не принесли пользы, которую обещали.
К какой же заботе о нашем городе ты меня призываешь, определи точно. Чтобы
я боролся с афинянами, стараясь сделать их как можно лучше и здоровее как
врач или же как прислужник во всем им уступая? [...]
Калликл. Что ж, я скажу: надо прислуживать.
Сократ. Выходит, мой благородный друг, ты призываешь меня льстить и
угодничать?
Калликл. Да, если тебе угодно мисийца называть мисийцем, Сократ. А в
противном случае...
Сократ. Не повторяй в который раз того же самого - что меня погубит любой,
кому вздумается! Потому что я тебе снова отвечу: "Негодяй погубит
достойного человека".
Я был бы и в самом деле безумцем, Калликл, если бы сомневался, что в нашем
городе каждого может постигнуть какая угодно участь. Но одно я знаю твердо:
если я когда-нибудь предстану перед судом... я не удивлюсь, услышав
смертный приговор. Объяснить тебе, почему?
Калликл. Конечно!
Сократ. Мне думается, что я в числе немногих афинян (чтобы не сказать -
единственный) подлинно занимаюсь искусством государственного управления и
единственный среди нынешних граждан применяю это искусство к жизни. И раз я
никогда не веду разговоров ради того, чтобы угодить собеседнику, но всегда,
о чем бы ни говорил, - ради высшего блага, а не ради особого удовольствия,
раз я не хочу следовать твоему совету и прибегать к хитрым уловкам, мне
невозможно будет защищаться в суде. Снова мне приходят на ум слова, которые
я сказал Полу: судить меня будут так, как дети судили бы врача, которого
обвинил перед ними повар. Подумай сам, как защищаться такому человеку перед
таким судом, если обвинитель заявит: "Дети, этот человек и вам самим
причинил много зла, и портит младенцев, пуская в ход нож и раскаленное
железо, изнуряет вас, душит и одурманивает, назначая горькие-прегорькие
лекарства, морит голодом и томит жаждой - не то что я, который закармливает
вас всевожможными лакомствами!" Что, по-твоему, мог бы ответить врач,
застигнутый такою бедой? Ведь если бы он ответил правду: "Все делалось ради
вашего здоровья, дети", - представляешь себе, какой крик подняли бы эти
судьи? Оглушительный! [568-569]
В таком же самом положении, нисколько не сомневаюсь, очутился бы и я, если
бы попал под суд. Я не смогу назвать ни одного удовольствия, которое я бы
им доставил, а ведь именно в этом, на их взгляд, заключаются услуги и
благодеяния...
Ведь сама по себе смерть никого не страшит, разве что человека совсем
безрассудного и трусливого, страшит совершенная несправедливость, потому
что величайшее из всех зол - это когда душа приходит в Аид обременненой
множеством несправедливых поступков.
Смерть, на мой взгляд, не что иное, как разделение двух вещей - души и
тела, и когда они таким образом разделятся, каждая сохраняет почти то же
состояние, какое было при жизни человека. Тело сохраняет и природные
свойства, и все следы лечения и недугов... Когда душа освободится от тела и
обнажится, делаются заметны все природные ее свойства и все следы, которые
оставило в душе человека каждое из его дел.
И вот умершие приходят к судье... и часто, глядя на Великого царя или иного
какого-нибудь царя или властителя, обнаруживает, что нет здорового места в
той душе, что вся она иссечена бичом и покрыта рубцами от ложных клятв и
несправедливых поступков... вся искривлена ложью и бахвальством, и нет в
ней ничего прямого, потому что она никогда не знала истины. Он видит, что
своеволие, роскошь, высокомерие и невоздержанность в поступках наполнили
душу беспорядком и безобразием, и, убедившись в этом, с позором отсылает ее
прямо в темницу, где ее ожидают муки, которых она заслуживает.
Меня эти рассказы убеждают, Калликл, и я озабочен, чтобы душа моя предстала
перед судьею как можно более здравой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277
этой причине они и зовут нашу Вселенную "космосом", а не "беспорядком",
друг мой, и не "бесчинством".
Я не согласен, Калликл, что самое позорное на свете - несправедливо терпеть
пощечины, или попасть в руки мучителей, или оказаться обворованным; нет,
бить и мучить меня вопреки справедливости или красть мое имущество - вот
что и позорнее и хуже; грабить, продавать в рабство, вламываться в мой дом
- словом, чинить любую несправедливость против меня или моего имущества и
позорнее и хуже для того, кто ее чинит, чем для меня, потерпевшего.
Но посмотри внимательно, мой милый, может быть, благородство и добро все же
не в том, чтобы спасать и спасаться? Конечно, жить - сладко. Но человеку
истинно мужественному такие заботы не к лицу, не надо ему думать, как бы
прожить подольше, не надо цепляться за жизнь, но, положившись в этом на
божество и поверив женщинам, что от своей судьбы никому не уйти, надо
искать способ провести дни и годы, которые ему предстоят, самым достойным
образом; пусть решит, следует ли приноровляться к государственному строю
своего города...
Если же ты полагаешь, что хоть кто-нибудь может выучить тебя искусству,
которое даст тебе большую силу в городе, меж тем как ты отличен от всего
общества, его правил и порядков, - в лучшую ли сторону или в худшую, все
равно, - ты, по-моему, заблуждаешься, Калликл. Да, потому что не подражать
надо, а уродиться таким же как они, если хочешь достигнуть подлинной дружбы
с афинянами... Вот если кто сделает тебя точь-в-точь таким же, как они, тот
и исполнит твое желание - выведет тебя в государственные мужи и ораторы.
...Мне кажется, они были расторопнее, чем нынешние, и лучше умели исполнять
все желания нашего города. Но в том, чтобы не потакать желаниям, а давать
им иное направление - когда убеждением, а когда и силой, так, чтобы
граждане становились лучше, - тут у прежних нет, можно сказать, ни
малейшего преимущества. А в этом одном и заключается долг хорошего
гражданина.
Ты хвалишь людей, которые кормили афинян, доставляли им то, чего они
желали. Говорят, будто они возвеличили наш город, а что из-за этих прежних
правителей он раздулся в гнойную опухоль, того не замечают.
Ни один глава государства не может незаслуженно погибнуть от руки того
города, который он возглавляет. Этих мнимых государственных мужей постигает
примерно та же беда, что софистов. Софисты - учителя мудрости - в остальном
действительно мудры, но в одном случае поступают нелепо: они называют себя
наставниками добродетели, но часто жалуются на учеников, которые их
обижают, отказывая в вознаграждении и других знаках благодарности за науку
и доброе обхождение. Это же верх бессмыслицы!
Одним только ораторам и софистам, на мой взгляд, не пристало бранить своих
воспитанников, обвиняя их в неблагодарности, ибо тем самым они обвиняют и
самих себя - в том, что не принесли пользы, которую обещали.
К какой же заботе о нашем городе ты меня призываешь, определи точно. Чтобы
я боролся с афинянами, стараясь сделать их как можно лучше и здоровее как
врач или же как прислужник во всем им уступая? [...]
Калликл. Что ж, я скажу: надо прислуживать.
Сократ. Выходит, мой благородный друг, ты призываешь меня льстить и
угодничать?
Калликл. Да, если тебе угодно мисийца называть мисийцем, Сократ. А в
противном случае...
Сократ. Не повторяй в который раз того же самого - что меня погубит любой,
кому вздумается! Потому что я тебе снова отвечу: "Негодяй погубит
достойного человека".
Я был бы и в самом деле безумцем, Калликл, если бы сомневался, что в нашем
городе каждого может постигнуть какая угодно участь. Но одно я знаю твердо:
если я когда-нибудь предстану перед судом... я не удивлюсь, услышав
смертный приговор. Объяснить тебе, почему?
Калликл. Конечно!
Сократ. Мне думается, что я в числе немногих афинян (чтобы не сказать -
единственный) подлинно занимаюсь искусством государственного управления и
единственный среди нынешних граждан применяю это искусство к жизни. И раз я
никогда не веду разговоров ради того, чтобы угодить собеседнику, но всегда,
о чем бы ни говорил, - ради высшего блага, а не ради особого удовольствия,
раз я не хочу следовать твоему совету и прибегать к хитрым уловкам, мне
невозможно будет защищаться в суде. Снова мне приходят на ум слова, которые
я сказал Полу: судить меня будут так, как дети судили бы врача, которого
обвинил перед ними повар. Подумай сам, как защищаться такому человеку перед
таким судом, если обвинитель заявит: "Дети, этот человек и вам самим
причинил много зла, и портит младенцев, пуская в ход нож и раскаленное
железо, изнуряет вас, душит и одурманивает, назначая горькие-прегорькие
лекарства, морит голодом и томит жаждой - не то что я, который закармливает
вас всевожможными лакомствами!" Что, по-твоему, мог бы ответить врач,
застигнутый такою бедой? Ведь если бы он ответил правду: "Все делалось ради
вашего здоровья, дети", - представляешь себе, какой крик подняли бы эти
судьи? Оглушительный! [568-569]
В таком же самом положении, нисколько не сомневаюсь, очутился бы и я, если
бы попал под суд. Я не смогу назвать ни одного удовольствия, которое я бы
им доставил, а ведь именно в этом, на их взгляд, заключаются услуги и
благодеяния...
Ведь сама по себе смерть никого не страшит, разве что человека совсем
безрассудного и трусливого, страшит совершенная несправедливость, потому
что величайшее из всех зол - это когда душа приходит в Аид обременненой
множеством несправедливых поступков.
Смерть, на мой взгляд, не что иное, как разделение двух вещей - души и
тела, и когда они таким образом разделятся, каждая сохраняет почти то же
состояние, какое было при жизни человека. Тело сохраняет и природные
свойства, и все следы лечения и недугов... Когда душа освободится от тела и
обнажится, делаются заметны все природные ее свойства и все следы, которые
оставило в душе человека каждое из его дел.
И вот умершие приходят к судье... и часто, глядя на Великого царя или иного
какого-нибудь царя или властителя, обнаруживает, что нет здорового места в
той душе, что вся она иссечена бичом и покрыта рубцами от ложных клятв и
несправедливых поступков... вся искривлена ложью и бахвальством, и нет в
ней ничего прямого, потому что она никогда не знала истины. Он видит, что
своеволие, роскошь, высокомерие и невоздержанность в поступках наполнили
душу беспорядком и безобразием, и, убедившись в этом, с позором отсылает ее
прямо в темницу, где ее ожидают муки, которых она заслуживает.
Меня эти рассказы убеждают, Калликл, и я озабочен, чтобы душа моя предстала
перед судьею как можно более здравой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277