Если мне только удастся высвободить руку и дотянуться до рукояти Косалла…
Демон мерным шагом движется вверх. Его мертвые мышцы, питаемые вовсе не химическими реакциями, не знают усталости. Тварь не ищет легких путей – она обходит перевал стороной, взбираясь по крутому склону горы Резец, нечеловечески ловко, даже босиком и с одной лишь свободной рукой, пробираясь среди утесов.
Болтаясь на плече чучела, я вижу под собой почти все Кхрилово Седло. Гребень перевала превратился в крысиное гнездо железнодорожных веток, заплетающих голые костяки полуотстроенного депо; таможня отмечает номинальную границу между Забожьем и империей Анханы. Всюду шатры – от маленьких двухместных палаток до огромных: столовая, ангар из листового железа, настолько здоровый, что в нем можно было бы разобрать пару локомотивов, не перепутав детали, отхожие места, лавка компании и один бог ведает что еще.
Базовый лагерь компании «Поднебесье»: они прокладывают железнодорожную ветку по западному склону Седла. В Империю. Чертова железная дорога похожа на язык, пробующий Анхану на вкус.
Из-за холмов на востоке показывается краешек солнца, золотом обливая ресницы. Пожалуй, надеяться, что демон от первых лучей дневного свет вспыхнет огнем или еще что-нибудь в этом духе, слишком оптимистично.
Высоко на западном склоне горы Резец, чуть ниже нас, должен быть виден родник, но я вижу только низкую кирпичную башенку, откуда выползает длинная извилистая водопроводная труба, такая новая, что подтекающие стыки еще не начали ржаветь. Труба утыкается в просмоленную бочку на ходулях, а уже из нее в сторону растущего скелета вагонного депо ползут другие трубы, поменьше.
Внизу, среди перепутанных рельсов, строятся в длинную неровную очередь рабочие – слишком усталые и невыспавшиеся после ночи на такой высоте, чтобы поднять голову и увидеть нас. Сейчас, на рассвете, строители выползают, спотыкаясь и почесываясь, из палаток и бредут за водой к проточному желобу, и вскоре там, где он подтекает, земля превращается грязное месиво.
Из этой грязной лужи теперь вытекает Великий Шамбайген.
Райте остался по другую сторону перевала вместе со своими охранниками – фальшивыми охранниками, как я теперь понимаю. Это явно социальные полицейские в штатском, потому что ни один охранник на свете – тем более четверо разом – не остался бы спокойным во время сцены в кратере. А у социков нервы железные; покажи социку сраный апокалипсис, тот глазом не моргнет.
Им пришлось остаться по ту сторону гребня, потому что Шенна ощутит их недобрые намерения, стоит им вступить в пределы ее водосбора. Но далеко они не уйдут. Не знаю, что такого я сделал этому Райте и почему он меня так ненавидит, но настоящую, сердечную ненависть я узнал и знаю. Он будет подглядывать.
Демон тащит меня на северо-запад параллельно сточной канаве, содержимое которой вытекает из лотка и смешивается с сочащейся из бочки водой. Несколько минут – и мы оказываемся в четверти мили от лагеря, там, где грязная вода возвращается в первоначальное русло: неглубокую промоину над крошечным водопадом, льющимся футов с пятнадцати в пруд с каменистым дном. Демон осторожно несет меня через валуны, подальше от лагеря, через промоину над прудом. Вода в пруду стоячая, покрыта радужной пленкой и пахнет мочой и серой.
Демон спрыгивает на берег водопада и швыряет меня на острые камни, словно мешок с дохлыми кошками. Со скованными руками и парализованными ногами я никак не могу смягчить падение – лишь нагибаю голову и молюсь, чтобы не раскроить череп. В висок мне утыкается булыжник, перед глазами вспыхивает фейерверк, и даже мигрень отступает, но секунд через пять возвращается с такой силой, что и бык свалится.
Чучело зачерпывает из ручья пригоршню воды и обрызгивает мои губы. Потом набирает еще и плещет на лоб – слизь сочится сквозь волосы, окрещая меня скверной, в которую компания превратила истоки Великого Шамбайгена.
Через несколько секунд по нервам моим прокатывается теплая волна присутствия , странное, смутное чувство – словно что-то обнимает, и тискает, и утешает меня изнутри. С ожогов сползают корки, и тотчас же, прямо на глазах, нарастает новая плоть.
Так она подсказывает, что ждать недолго.
Господи, если бы я мог умереть прежде, чем она явится…
Если бы…
Жгучие слезы струятся по моим щекам, и демон склоняется надо мною, собираясь приступить к кормежке.
9
За краем мира мама пела вместе с рекой. Когда Вере становилось очень страшно, она всегда могла спрятать голову под чудесными шелковыми простынями, и укутаться ими, и закрыть глаза, и отдаться песне безраздельно. Поначалу, когда тот человек унес ее, а папа разозлился, она ужасно напугалась, но когда река поет у тебя в голове, бояться долго просто нет сил.
Потому что река остается рекой и бояться нечего.
Кроме того, это был чудесный дом, даже больше родного, и стоял он в центре Бостона, в котором Вера прежде не бывала и которого почти не видела, разве только через окно лимузина гранмаман, но была совершенно уверена, что и Бостон – чудесный город. Она была даже не прочь пожить тут немного. Потому что здесь жило столько народу, и все были с ней очень милы и не заставляли убирать за собой одежду или застилать постель. Одна старушка по имени рабочий Добсон вообще занималась только тем, что ходила за Верой по пятам и подбирала всякие вещи. Очень милая была старушка, рабочий Добсон, только молчаливая очень, зато все время улыбалась и уже один раз подсунула Вере изумительно вкусную конфету – «шоколадный трюфель» называется.
Мама в Поднебесье трудилась не покладая рук, чтобы вылечить всех больных, и все время пела, какую-то особенную новую песню, которой Вера еще не слыхала, но все равно полюбила. Мама была довольна и счастлива, поэтому и Вера была счастлива, даже когда рабочий Добсон пришла ее будить и одевать к воскресному Завтраку. Все произносили это слово с таким почтением, что Вера поняла – это Завтрак с большой буквы, и надевать к нему полагалось роскошное такое платье, белое, все в кружевах до самого пола, с пышными рукавами и чудной сатиновой юбочкой.
Пара работников, с которыми она еще не познакомилась, убрали комнату, пока работник Добсон причесывала Веру, так что очень скоро все было готово к воскресному Завтраку. Работник Добсон за руку отвела девочку с третьего этажа на первый, по большущей лестнице, и через огромный зал – в столовую.
И столовая была здоровенная. Стены покрыты деревянными панелями выше Вериной макушки, а дальше – шелковые обои. Стол тоже большущий, весь свечками уставлен. Ее дядьки – кого как зовут, Вера уже забыла – и гран-маман уже сидели, и у каждого за спиной стоял работник в роскошной ливрее, с ужасно серьезным видом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231