– Но ты постарел… постарел, как хуманс…
– А я и есть человек, – ответил Делианн. – И всегда им был. Я Делианн.
Кайрендал выпрямилась и помотала головой, будто отвергая увиденное, отрицая неоспоримое.
– Даже будь ты подменышем, я не стала бы помогать тебе. Я ничего не должна ублюдку. Или его долбаному Королю Сумерек. Что я видела от них? – Радужные полосы катились по ее Оболочке, не смешиваясь, точно по мыльному пузырю на солнце. – Я все еще не услышала причины, по которой Тчако не следует прибить тебя и выбросить тело в реку.
Делианн понимал, что это не пустая угроза. Он видел ее кулаки, стиснутые так крепко, что длинные острые ногти до крови царапали запястья. Она обезумела, глухая к доводам рассудка, и была опасна, как раненый медведь. Он понимал ее – полностью, без труда.
Он чувствовал себя так же.
Он всегда считал себя героем, одним из «хороших парней», из тех, кто может противопоставить миру свой закон, провести черту, переступить которую не решится ни при каких обстоятельствах. Он с готовностью отдал бы жизнь, прежде чем совершить то, что собрался сделать сейчас; выбор оставался за ним. Но если сейчас он предпочтет смерть бесчестию, то сделает выбор не за себя, а за миллионы душ – миллионы, у которых никакого выбора уже не будет.
– Если ты отречешься от долга перед моим отцом, – вымолвил он, – гибель Первого племени будет на твоей совести, Кайрендал. Через два года мы исчезнем с лица земли.
Но этим он просто тянул время, отсрочивал неотвратимое; он уже понял, что словами не тронет сердца хозяйки «Чужих игр».
– У меня нет времени на эти игры.
Она подала знак Тчако, и кожаная дубинка вновь обрушилась на голову Делианна, забрызгав поле зрения яркими искрами.
Когда он поднял глаза, по шее его потекла теплая струйка – значит, от удара разошелся шрам на голове… или, подумалось ему мимолетно, рядом появилась новая рана.
– Все, что ты можешь со мной сделать, не изменит правды, – тихо проговорил он.
– Я еще не услышала от тебя правды, – прорычала Кайрендал, грозно поднимая грифоний камень.
– Ты не слышала ничего, кроме правды.
Рычание перешло в разочарованный визг, и пальцы стиснули камушек. Боль вбуравилась в живот Делианну – он согнулся, раздираемый сухими рвотными спазмами. Под ложечкой жгло, будто он наглотался горячих углей, но чародей даже не сделал попытки перетянуть на себя часть ее Оболочки и тем защититься. Именно этой атаки он ждал.
Настроив свой мозг на тот канал связи, что создала Кайрендал между их Оболочками, он открылся боли, принял ее, притянул к сердцевине своего бытия, хотя переносимые им муки грозили погасить рассудок, словно свечу. Это было как покаяние в том, что он сделает затем.
В последний миг некое предчувствие подсказало ей, что вознамерился сделать пленник, и Оболочка Кайрендал вспыхнула всеми цветами ужаса. Только тогда она начала сопротивляться, отчаянно, как бьется загнанный в глубочайший угол собственного логова зверь. Взвыла раз, тонко и отчаянно…
И тогда через связавшую их пуповину Делианн открыл ей душу.
4
Образы льются беспрерывным рваным потоком, непонятные, невообразимые; взгляд одновременно изнутри и снаружи, когда смотришь и видишь: забрызганные блевотиной босые ноги, острые каблуки, боль в животе и боль под сердцем от пытки, полыхающее чучело на темных ступенях парадного и снова – глядя из огня на тающее лезвие алебарды – металл стекает пламенной лужицей на горящий ковер…
ЧТО ТЫ СО МНОЙ ДЕЛАЕШЬ?!
Тс-с, все, поздно трепыхаться, терпи…
Образы сплетаются, выстаиваясь чередой, последовательно: прогулка по изменившемуся, ужасающе полузнакомому Городу Чужаков, разговор со стражей, сценка с карманником. Все быстрее: прыжок с речной баржи, шелковое касание воды, пламя и крики, жестокая хватка старшого-огриллона…
Что это?
Моя жизнь.
Долгие дни со шваброй на палубе, с топориком в зарослях, в воде среди комьев плавника – опасная, утомительная работа палубной крысы на Великом Шамбайгене. И другие дни: в долгом одиноком пути с Божьих Зубов, где каждый шаг – новое проявление боли, через лес, вдоль ручья, чтобы не остаться без воды, питаясь Силой, чарами удерживая кроликов и белок на месте, покуда те не подпускали к себе так близко, что руками можно было сломать им шеи. Поначалу опаляешь куски мяса вызванным мыслью огоньком, но по мере того, как проходят дни и иссякают силы, резервы чар сокращаются, и язык обжигает кровавый привкус сырого мяса.
Это наши жизни?
Наша жизнь.
Мы – Делианн.
Часы, проведенные в агонии, когда вытекают из тела силы; дни, проведенные в колдовском трансе, когда он сражался с шоком и усталостью при помощи Силы, наращивая слой за слоем кальций на обломках кости, жалея, что слишком плохо понимает ремесло целителя, мечтая набраться сил, чтобы ровно зарастить перелом – и все равно делая ошибки, оставив инфекционный очаг в левой бедренной кости, криво зарастив правую голень, – и силой мысли отгоняя отчаяние, разжимая стискивающий сердце черный кулак…
Мы не понимаем.
Терпи. Осталось недолго.
Проснуться на осыпи у подножия обрыва и удивиться, что еще жив, чувствовать, как трутся друг о друга обломки костей в ногах при каждом движении, видеть высоко наверху лик брата, окаймленный на миг прозрачным иссиня-белым нимбом высоких перистых облаков. Я наблюдаю, как лицо исчезает за краем и небо за обрывом пустеет, безразличное и чистое…
Как меня бросают умирать.
Мы все еще не понимаем.
Никакого «мы» нет.
Я понимаю.
Это моя жизнь.
Я Делианн.
5
Я стою на краю обрыва, глядя на рудники, покуда Кюлланни и Финналл поют Песнь войны.
Далеко-далеко внизу и до самого края ясных вечерних небес земля изъязвлена, будто лик луны, пустошь с кратерами и отвалами. Сами горы покрыты шрамами, источены, будто неведомый бог отхватил то тут, то там по куску. А по этой неживой земле мечутся фигурки рабочих, как черные точки: ворочают землю, ведут сливные трубы, вгрызаются в камень и рыгают смоляным дымом, покуда хрустально чистый горны воздух не начинает обходить стороной их владения – свод из дыма и пыли, накрывающий преисподнюю.
А чуть поближе – та ограда, которую описывала Л’жаннелла, чудовище из стали и проволоки на фоне дымного марева, разукрашенное смутно видимыми телами.
Это хуже, чем я боялся, хуже, чем я мог даже представить себе. За пять недолгих дней мир, в котором я жил, прогнил изнутри и рухнул, будто проеденный кислотой. Все, что я считал неизменным и прочным, обернулось промокашкой и тонким стеклом.
– Это слепой бог , – сурово шепчет Торронелл, так тихо, что один я могу слышать его, и повторяет погромче, охватывая взмахом руки не только руины Алмазного колодца и Забожье, но и все, что случилось с тех пор, как мы сошли с Северо-западного тракта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231
– А я и есть человек, – ответил Делианн. – И всегда им был. Я Делианн.
Кайрендал выпрямилась и помотала головой, будто отвергая увиденное, отрицая неоспоримое.
– Даже будь ты подменышем, я не стала бы помогать тебе. Я ничего не должна ублюдку. Или его долбаному Королю Сумерек. Что я видела от них? – Радужные полосы катились по ее Оболочке, не смешиваясь, точно по мыльному пузырю на солнце. – Я все еще не услышала причины, по которой Тчако не следует прибить тебя и выбросить тело в реку.
Делианн понимал, что это не пустая угроза. Он видел ее кулаки, стиснутые так крепко, что длинные острые ногти до крови царапали запястья. Она обезумела, глухая к доводам рассудка, и была опасна, как раненый медведь. Он понимал ее – полностью, без труда.
Он чувствовал себя так же.
Он всегда считал себя героем, одним из «хороших парней», из тех, кто может противопоставить миру свой закон, провести черту, переступить которую не решится ни при каких обстоятельствах. Он с готовностью отдал бы жизнь, прежде чем совершить то, что собрался сделать сейчас; выбор оставался за ним. Но если сейчас он предпочтет смерть бесчестию, то сделает выбор не за себя, а за миллионы душ – миллионы, у которых никакого выбора уже не будет.
– Если ты отречешься от долга перед моим отцом, – вымолвил он, – гибель Первого племени будет на твоей совести, Кайрендал. Через два года мы исчезнем с лица земли.
Но этим он просто тянул время, отсрочивал неотвратимое; он уже понял, что словами не тронет сердца хозяйки «Чужих игр».
– У меня нет времени на эти игры.
Она подала знак Тчако, и кожаная дубинка вновь обрушилась на голову Делианна, забрызгав поле зрения яркими искрами.
Когда он поднял глаза, по шее его потекла теплая струйка – значит, от удара разошелся шрам на голове… или, подумалось ему мимолетно, рядом появилась новая рана.
– Все, что ты можешь со мной сделать, не изменит правды, – тихо проговорил он.
– Я еще не услышала от тебя правды, – прорычала Кайрендал, грозно поднимая грифоний камень.
– Ты не слышала ничего, кроме правды.
Рычание перешло в разочарованный визг, и пальцы стиснули камушек. Боль вбуравилась в живот Делианну – он согнулся, раздираемый сухими рвотными спазмами. Под ложечкой жгло, будто он наглотался горячих углей, но чародей даже не сделал попытки перетянуть на себя часть ее Оболочки и тем защититься. Именно этой атаки он ждал.
Настроив свой мозг на тот канал связи, что создала Кайрендал между их Оболочками, он открылся боли, принял ее, притянул к сердцевине своего бытия, хотя переносимые им муки грозили погасить рассудок, словно свечу. Это было как покаяние в том, что он сделает затем.
В последний миг некое предчувствие подсказало ей, что вознамерился сделать пленник, и Оболочка Кайрендал вспыхнула всеми цветами ужаса. Только тогда она начала сопротивляться, отчаянно, как бьется загнанный в глубочайший угол собственного логова зверь. Взвыла раз, тонко и отчаянно…
И тогда через связавшую их пуповину Делианн открыл ей душу.
4
Образы льются беспрерывным рваным потоком, непонятные, невообразимые; взгляд одновременно изнутри и снаружи, когда смотришь и видишь: забрызганные блевотиной босые ноги, острые каблуки, боль в животе и боль под сердцем от пытки, полыхающее чучело на темных ступенях парадного и снова – глядя из огня на тающее лезвие алебарды – металл стекает пламенной лужицей на горящий ковер…
ЧТО ТЫ СО МНОЙ ДЕЛАЕШЬ?!
Тс-с, все, поздно трепыхаться, терпи…
Образы сплетаются, выстаиваясь чередой, последовательно: прогулка по изменившемуся, ужасающе полузнакомому Городу Чужаков, разговор со стражей, сценка с карманником. Все быстрее: прыжок с речной баржи, шелковое касание воды, пламя и крики, жестокая хватка старшого-огриллона…
Что это?
Моя жизнь.
Долгие дни со шваброй на палубе, с топориком в зарослях, в воде среди комьев плавника – опасная, утомительная работа палубной крысы на Великом Шамбайгене. И другие дни: в долгом одиноком пути с Божьих Зубов, где каждый шаг – новое проявление боли, через лес, вдоль ручья, чтобы не остаться без воды, питаясь Силой, чарами удерживая кроликов и белок на месте, покуда те не подпускали к себе так близко, что руками можно было сломать им шеи. Поначалу опаляешь куски мяса вызванным мыслью огоньком, но по мере того, как проходят дни и иссякают силы, резервы чар сокращаются, и язык обжигает кровавый привкус сырого мяса.
Это наши жизни?
Наша жизнь.
Мы – Делианн.
Часы, проведенные в агонии, когда вытекают из тела силы; дни, проведенные в колдовском трансе, когда он сражался с шоком и усталостью при помощи Силы, наращивая слой за слоем кальций на обломках кости, жалея, что слишком плохо понимает ремесло целителя, мечтая набраться сил, чтобы ровно зарастить перелом – и все равно делая ошибки, оставив инфекционный очаг в левой бедренной кости, криво зарастив правую голень, – и силой мысли отгоняя отчаяние, разжимая стискивающий сердце черный кулак…
Мы не понимаем.
Терпи. Осталось недолго.
Проснуться на осыпи у подножия обрыва и удивиться, что еще жив, чувствовать, как трутся друг о друга обломки костей в ногах при каждом движении, видеть высоко наверху лик брата, окаймленный на миг прозрачным иссиня-белым нимбом высоких перистых облаков. Я наблюдаю, как лицо исчезает за краем и небо за обрывом пустеет, безразличное и чистое…
Как меня бросают умирать.
Мы все еще не понимаем.
Никакого «мы» нет.
Я понимаю.
Это моя жизнь.
Я Делианн.
5
Я стою на краю обрыва, глядя на рудники, покуда Кюлланни и Финналл поют Песнь войны.
Далеко-далеко внизу и до самого края ясных вечерних небес земля изъязвлена, будто лик луны, пустошь с кратерами и отвалами. Сами горы покрыты шрамами, источены, будто неведомый бог отхватил то тут, то там по куску. А по этой неживой земле мечутся фигурки рабочих, как черные точки: ворочают землю, ведут сливные трубы, вгрызаются в камень и рыгают смоляным дымом, покуда хрустально чистый горны воздух не начинает обходить стороной их владения – свод из дыма и пыли, накрывающий преисподнюю.
А чуть поближе – та ограда, которую описывала Л’жаннелла, чудовище из стали и проволоки на фоне дымного марева, разукрашенное смутно видимыми телами.
Это хуже, чем я боялся, хуже, чем я мог даже представить себе. За пять недолгих дней мир, в котором я жил, прогнил изнутри и рухнул, будто проеденный кислотой. Все, что я считал неизменным и прочным, обернулось промокашкой и тонким стеклом.
– Это слепой бог , – сурово шепчет Торронелл, так тихо, что один я могу слышать его, и повторяет погромче, охватывая взмахом руки не только руины Алмазного колодца и Забожье, но и все, что случилось с тех пор, как мы сошли с Северо-западного тракта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231