Сейчас ряды за рядами каменных скамей заняты моими людьми. Они молча сидят, ждут, когда начнется представление. Круглым счетом – тысячи две, хумансы, и перворожденные, и огриллоны, из Ямы и из отдельных камер. Несколько – из Шахты. Из двух тысяч сотен пять, пожалуй, считают себя в чем-то мне обязанными. Или друг другу. Если припечет, из этих пяти сотен положиться я смогу в лучшем случае человек на пятьдесят.
Два десятка даже станут за меня драться.
Остальные просто хотят унести ноги куда подальше. Они хотят жить. Не могу винить их. И не стану.
Мне они не нужны.
Моими бойцами станут те, кто на арене.
Сто пятьдесят боевых монахов, по меньшей мере четверть из них – эзотерики. Их ряды щетинятся мечами, копьями, короткими составными луками и шут знает какой прорвой жезлов, талисманов и прочей ерунды. Черт, я выставил бы их против Котов и поставил на монашков три к одному.
Наличными.
Мужик, с которым вполголоса беседует Райте, – исполняющий обязанности посла Дамон – дергается, точно нажравшийся стима поденщик, но Райте уверяет, что на него можно положиться. Как и на всех них. Вот вам монастырская тренировка: даже паранойя с манией убийства им не мешает. Я бы сказал, помогает немножко.
Чтобы драться с социальной полицией, надо быть полным психом.
Райте поднимается по ступеням медленно, слегка пошатываясь. Его трясет и мотает от потери крови, и только самогипноз заставляет переступать ногами: давление в сосудах поддерживается аутогенной тренировкой, усилием воли он может заставить эндокринные железы выделять гормоны, придающие сил и подавляющие боль. Так и будет ходить, говорить, даже драться, пока совсем не свалится.
– Они исполнят приказ, – кивнув, говорит он вполголоса, когда подходит совсем близко. – Дамон хороший человек. Приказы исполнять умеет.
Я гляжу на него, прищурясь.
– Это твое определение хорошего человека?
Наталкиваюсь на ледяной взгляд.
– Дай свое.
Не отвечая, я заглядываю в ведерную супницу, которую кто-то позаимствовал в интендантской. Она стоит на столике по правую руку от меня. В теплой, как слюни, воде отмокает моя рука. Я сжимаю кулак. Рваные клочья кожи колышутся, словно медузы, оставляя соломенно-желтые облачка разведенной крови.
– Ладно, – говорю я, вынимая руку. – Бери.
По другую сторону от меня хворым жалким ежиком сидит на полу Тоа-Сителл, все еще в оковах. Порой он шевелится или хнычет тихонько, и тогда по щекам его сползают редкие слезинки. Райте делает сложный жест, сплетая и расплетая пальцы, словно кошачью колыбель из плоти и кости. Патриарх теряет сознание.
Развязав кляп, Райте осторожно вынимает тряпку из полуоткрытого рта Тоа-Сителла и медленно, почтительно полощет ее в кровавой воде из супницы, прежде чем запихнуть обратно, между патриарших зубов.
Я указываю на супницу.
– Отнеси хлебово своим парням на арену. Пора им браться за дело.
Не меняясь в лице, он подхватывает сосуд и уносит вниз.
– Стройся! – командует он. – По старшинству. Дамон, ты первый.
Исполняющий обязанности посла покорно делает шаг вперед. Неторопливо, с ритуальной торжественностью он зачерпывает ладонью воду и подносит в губам, чтобы уступить затем место следующему монаху. Да, приказы Райте он выполнять станет.
А Райте будет повиноваться мне.
Добровольно.
Верно.
Такую сделку мы заключили: его покорность за мою кровь. А он человек чести. Если я скорей могу доверять врагам, нежели друзьям, что это значит?
Райте усаживается на помост рядом с троном, зажимая ладонью рану в боку.
– Дело сделано, – мрачно и обреченно шепчет он. – Сделано. Теперь я твой.
– Расслабься, мальчик, – советую я. – Ты же не душу мне заложил.
Взгляд его суровей вечной мерзлоты.
– А что такое душа?
5
Во главе кучки нелюдей в зал вступает Орбек. Клыком указывает на арку двери за спиной и кивает мне.
– Спокойно, – заявляю я громко. – Пусть заходят.
Нелюди текут в палату: волна безумия, увенчанная барашками стекающей из разверстых ртов пены. Многих болезнь пожрала почти полностью; безумие поглотило их, играя на нервах, заставляя ерзать и хромать, ковылять и спазматически дергаться. То, что они не набрасываются друг на друга, – верный признак талантов Кайрендал; каким-то образом она удерживает их под своей властью, направляя вызванную ВРИЧ-инфекцией жажду крови вовне группы, на имперцев. На хумансов.
На меня.
И от них воняет: толпа несет на гребне смрад гнилого мяса и стоялой мочи, прелого пота и гнилых зубов. Вонь обгоняет их, маслянистой волной прокатывается по Палате правосудия, захлестывая нас с головами. Мы тонем в смраде, словно крысы в дождевой бочке.
От них несет, словно от моего отца.
Две недели назад этот запах вогнал бы меня в ступор.
Забавно, как все меняется.
Я наклоняюсь вбок, чтобы видеть сидящего на сенешальском троне Криса – на ступень выше и чуть левее Райте.
– Начинаем.
Он не отвечает. Только неровное колыхание груди свидетельствует о том, что он жив.
– Эй, – бормочу я. – Давай, Крис. Вечеринка начинается.
Чародей открывает глаза и слабо улыбается мне:
– Как ты?
Голос его звучит пугающе отстраненно – значит, чародей не выходит из транса.
– Лучше. Намного лучше, Хэри. Здесь, – коротким жестом он охватывает мир за стенами Донжона, – я могу стягивать Силу, чтобы бороться с лихорадкой. Спасибо… что вытащил меня оттуда.
– Как нога?
– Болит, – признается он с улыбкой и задумчиво пожимает плечами. – Но только в глубине, в кости, где и раньше. Плоть над очагом… ну…
Я догадываюсь. Мерзко.
– Залечить не можешь?
– Ты видишь, – он указывает на пропитанную гноем повязку над жерлом вскрывшегося абсцесса на бедре, – результаты применения моих целительских способностей.
– Держись только. Ты мне нужен в сознании. Без тебя ничего не выйдет.
– Честно говоря, Хэри, – он кашляет и разводит руками, – не представляю, как может что-то выйти со мной. Ты даже не объяснил, чего от меня хочешь…
– Теперь поздно спорить, – отвечаю я, потому что вижу Кайрендал. Она лежит, словно вязанка хвороста, на мостовых кранах великаньих рук – голая, изможденная, голодная, грязная. Ее волосы, ее отличие, эта сложная конструкция из платины, превратились в драные, мятые лохмы мультяшной ведьмы; сальными, мокрыми клочьями липнут они к щекам. Глаза, словно потемневшие монеты, смутно мерцают опаской. Она не ожидала, что я стану встречать ее, а в ее мире счастливых сюрпризов не бывает.
Потом я замечаю, что взгляд ее натыкается на поводок, протянутый от подлокотника Эбенового трона к тюремному ошейнику, и вижу, как она щурится, и моргает, и подносит к глазам дрожащую тонкую руку, будто пробуя на прочность образ Тоа-Сителла, прикованного к моему сиденью, будто пес. Ее начинает трясти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231