– Невеликий отдарок, полагаю, – замечает Ма’элКот. – Но для тебя он, полагаю, ценен так же, как для меня ценно твое поражение. Я дарю тебе: семью…
Рука его замирает на полувзмахе, словно готовая опуститься на спутанные кудряшки Веры, и я не понимаю, как не лопается мучительный нарыв в моем мозгу, когда он кивает, указывая на Ровера:
– …И заслуженное место.
4
Щурясь на ярком солнце, Райте выковылял из тени рухнувшей стены. Тишина была безмерна, как небо: во всем вымершем городе слышна была лишь его медленная, неровная поступь. За ним стелился след крови, смешанной с нафтой. Артане – социальные полицейские – оборачивались к нему один за одним, покуда монах мучительно и неспешно ступал по улице Мошенников, направляясь к перекрестку с Божьей дорогой.
В стороне он видел спину того, кому поклонялся когда-то. Еще дальше, в другом конце улицы, восседал на скомканной груде железа его личный демон. Воздух был столь прозрачен, что Райте видел лицо Кейна совершенно отчетливо. Монах чуть приметно кивнул.
Кейн кивнул в ответ.
Райте повернулся к машине, застывшей безжизненно между столь же мертвыми броневиками. Артанские шлемы оборачивались к нему. Имперские солдаты взирали молча, не выпуская оружия из рук.
Райте улыбнулся про себя. Ему вдруг стало интересно, так ли чувствовал себя Кейн, ступая по песку арены на стадионе Победы – неизмеримо сильным и счастливым.
Настолько свободным.
В аптеке на Кривой улице, пока Кейн осторожными взмахами Косалла срезал с себя кандалы, Райте отошел, чтобы посмотреть в лицо мертвой старухе. Он вспомнил: в эту лавку он заходил много раз, поначалу мальчишкой, потом прислужником в Зале суда, потом – новициатом при посольстве. Этих стариков он знал, сколько мог себя помнить; на ум пришло, что у них ведь был сын, но и только – для Райте они всегда были старым аптекарем и его женой. Он даже имен их не помнил.
Голову повело. Задыхаясь, монах привалился к стене. Кейн поднял на него глаза:
– Лучше присядь обратно.
– Нет. – Райте помотал головой, отгоняя тошноту. – Нет. Только… дух переведу…
– Не поостережешься, из тебя дух вовсе выйдет.
– Нет. Здесь наши пути расходятся, Кейн. Вряд ли мы встретимся еще.
– Райте…
– Я бы хотел… – Он запнулся, покачал головой и начал заново: – Если бы я мог, не осквернив памяти моих родителей и памяти почтенного Крила, я бы… я бы хотел попросить прощения. Поблагодарить тебя. Но не могу.
– Малыш…
– Я не могу исправить сделанного.
– Никто не может.
На это Райте лишь кивнул и отвернулся, чтобы двинуться прочь.
Кейн поймал его за руку:
– Я с тобой, малыш, еще не прощаюсь.
Когда монах попытался выдернуть руку, Кейн набросил ему на запястье петлей цепь от кандалов.
– От-пу…
Райте замахнулся левой, грозя Кейну жгучим черным маслом.
Тот только фыркнул.
– Ну давай. Только что ты спас мне жизнь, а теперь готов прихлопнуть? Вперед.
– Что тебе нужно?
– Через пару минут мы оба, скорей всего, сдохнем, – ответил Кейн. – Но если нет – ты мне понадобишься.
– Для чего? – спросил Райте и сам изумился тому, как прозвучал его голос: не с презрением, как он пытался, но скорей с малой толикой надежды.
– Есть одна девочка… маленькая, золотоволосая, улыбчивая девочка шести лет. Она любит красивые платья и детские стишки и ходит в школу, как большая…
– Ты говоришь о Вере.
– Да. Ма’элКот приведет ее сюда. Я хочу, чтобы ты спрятал ее. Найди кого-нибудь, кто за ней присмотрит. – Он пожал плечами и отвернулся, горько скривившись. – Спаси ее.
– Я? Спасти твою дочь? – Райте был уверен, что ослышался. – А где будешь ты ?
Кейн поднял Косалл, скользнув взглядом по сверкающему лезвию.
– Нигде. Я буду мертв.
Он отпустил цепь, и та соскользнула с запястья монаха.
– Вот почему ты мне нужен.
– Я не обязан более исполнять твои приказы…
– Ага. Поэтому я не приказываю. Я прошу.
Райте только головой недоуменно покачал.
– И почему я должен заниматься этим ради тебя?
– Не ради меня. Ради нее. Ты знаешь, что они творили с ней. И знаешь, что будут творить. Ты сделаешь это, потому что иначе тебе придется жить, зная, что из-за тебя невинное дитя будет подвергаться насилию до самой смерти.
Горячий воздух царапал горло. Райте снова привалился к стене, оставляя на побелке пятна черной нафты.
– Но почему я? – взмолился он. – Я не меньше всех остальных виноват в ее мучениях. Я убил ее мать. Как можешь ты доверить мне жизнь своей дочери?!
Кейн взирал на него спокойно, пристально, бесстрашно.
– А кому еще?
«Действительно, кому?» – мелькнуло в голове у Райте, когда он доковылял до распахнутых дверей повозки. Девочка сидела в инвалидной коляске в тени откидной двери. Рядом двое рослых артан в отполированных до блеска шлемах удерживали коротко стриженную седую старуху – рыдая и крича, она билась в равнодушных руках, то умоляя, то разражаясь проклятиями на неведомом монаху языке.
А в глубине кареты, сливаясь с тенями, горбилась знакомая Райте тварь: изможденная, иссохшая аллегория глада. Сердце монаха чуяло тварь. Взгляды их встретились, и они узнали друг друга.
В глазах чудовища стоял голод. В глазах Райте – лед.
Один из артан в зеркальных масках жестами показал Райте, как снять колеса со стопора. Взявшись за рукоятки над спинкой кресла, он вытолкнул дочь Кейна на свет.
5
Я смотрю, как они уходят: Райте волочит коляску по улице Мошенников, медлит мгновение, прежде чем скрыться за углом храма Шентралле-Вестника, в последний раз смотрит мне в глаза и кивает на прощание.
Скрывается из глаз вместе с моей дочерью.
Жаль, что с Верой я не смог попрощаться.
– Итак, ты получил свою дочь и жизни своих сторонников. Но не в них величайший мой дар тебе, – экспансивно грохочет Ма’элКот, простирая ко мне руку. – Величайший мой дар в том, что я выкупаю твою капитуляцию. Я дозволяю тебе явиться ко мне с достоинством. Скорей сделка, нежели капитуляция: отданное в обмен на взятое. Сим я свидетельствую в веках о своей любви к тебе, Кейн: да будет сие записано во…
Я посылаю тонкую струйку черной Силы в спинальный шунт и встаю.
Ма’элКот замолкает, прищурившись.
– Ты научился новым фокусам, – одобрительно урчит он. – Что ж, встретимся, как мужчины, лицом к лицу, дабы сдать меч. Должен похвалить твое актерское чутье: скорей Грант и Ли при Аппоматтоксе, чем Брут у подножия Ант…
Я наставляю на него острие Косалла.
– Ты слишком много болтаешь.
Ма’элКот запинается, сморщившись, будто прикусил лимон; он ненавидит, когда ему не дают блеснуть эрудицией.
Я скалю зубы.
– Мы с тобой оба знаем, что сейчас должно случиться. И капитуляция тут вовсе ни при чем.
Улыбка его устаканивается, из театральной гримасы преобразуясь в довольную усмешку. Ноги попирают землю, врастая в нее корнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231