не слишком ли много она требовала от Карла? Возможно, стальной характер настоящих Шенксов передается через поколение. Возможно, мир ждал другого потомка семьи – этой златовласой девочки.
То была вопиюще романтическая фантазия, этакие розовые сопли, за какие любой из ее сыновей отделался бы в лучшем случае суровой выволочкой, но в ней не было ничего невероятного, и сама вероятность опьяняла лучше вина. Невзирая на прошедший в мрачных тонах разговор с Тан’элКотом, на один субботний вечер Эвери Шенкс оказалась пугающе близка к блаженству.
Но утром в субботу…
– Хэри… Хэри, мне больно, помоги мне… Хэри, Хэри, пожалуйста…
И невинная романтическая мечта, в которую Эвери Шенкс имела глупость на миг поверить, выжгла ее сердце дотла в единый миг. А под тлеющими углями, в черной золе, таилось знание: эту новую рану будущему Шенксов тоже каким-то образом нанес Майклсон.
Остаток дня девочка провела в наркотическом забытьи; стоило ей прийти в себя, как вновь начинались крики и метания. Профессионал Либерман предположил, что судороги порождаются внезапными стимулами: любым шумом, или движением, или прикосновением. Оставленная в темной тихой комнате, девочка вела себя почти спокойно – но этого Эвери не могла допустить. В детстве она сама терпела подобное заключение: отец ее имел обыкновение за всяческие проступки запирать детей в чулан. Эвери полагала себя добросердечной матерью и в воспитании собственного потомства заменила чулан ремнем.
Вечером того же дня, готовясь отойти ко сну, Эвери обнаружила, что не перестает думать об девочке. Мысли ее тревожил неотступно образ всхлипывающей во тьме Веры. Ни два коктейля, ни двойная доза теравила, ни даже длительный сеанс атлетического секса с Лекси, ее нынешним жиголо, пока Эвери выжидала, когда теравил начнет химически разминать сведенные судорогой нервы, не смогли заглушить воображаемые тихонькие всхлипы.
Даже если девчонка на самом деле плакала, у Эвери не было никаких причин беспокоиться, и она не раз напоминала себе об этом на протяжении долгого мучительного дня. Хотя девочка и приходилась Карлу дочерью, полезней она была как оружие против Майклсона. Рассудок ее, скорей всего, необратимо поврежден воспитанием в извращенном подобии пристойного семейного очага. Если под наркозом дитя покинет мир до срока, большой беды не случится.
Она отказывалась привязываться к ребенку. Давным-давно она усвоила, что жертвование своими чувствами – это лишь часть платы за принадлежность к высокой касте. Но эхо детских всхлипов во тьме не давало ей уснуть.
В конце концов, вздохнув и мысленно отметив для себя: перейти на другой сорт снотворных, она выпуталась из мускулистых объятий Лекси, завязала пояс на халате из натурального шелка ручной вышивки и спустилась по лестнице, чтобы позаимствовать очки ночного видения с поста охраны на первом этаже. Выключив свет в коридоре, она приоткрыла дверь в затемненную комнату Веры и обнаружила, что девочка мирно дремлет. Как и медсестра – подняв очки на лоб, та обмякла в кресле. Пахло мочой.
Девочка описала простыни.
В три шага одолев всю комнату, Эвери изо всех сил отвесила спящей медсестре звонкую оплеуху, едва не вывихнув той челюсть. За оплеухой последовала пулеметная очередь рубленых, четких эпитетов, широкими мазками обрисовавших портрет медсестры как специалиста и человека и завершившихся душеспасительным советом молиться коленопреклоненно, чтобы к утру у медсестры осталась хоть какая-нибудь работа.
И, разумеется, вся эта непристойная суета разбудила девочку, та вновь начала визжать, а уж когда ошалелая медсестра приказала лампам загореться и попыталась извлечь Веру из вороха мокрых простыней, девочка выла, отбивалась и царапалась, словно перепуганная кошка, и, вырвавшись все-таки из рук медсестры, метнулась в другой конец комнаты…
Где крепко вцепилась в ноги Эвери Шенкс и больше не отпускала.
Эвери так изумилась, что смогла лишь схватиться в свою очередь за плечо внучки, стараясь не упасть. Зажмурившись, зарывшись носом в бедро Эвери, девочка уже не верещала, а только всхлипывала тихонько, и тоненькие жилки на ручонках и ножках слегка расслабились. Впервые с того ужасного утра девочка заговорила.
– Прости, гран-маман, – пробормотала она чуть слышно. – Прости…
– Тс-с, Вера, тс-с, – неловко и сбивчиво пробормотала Эвери оцепеневшими губами – возможно, не следовало мешать выпивку со снотворным. Нежданные, непривычные рыдания едва не вырвались из груди. – Все хорошо, девочка, все в порядке…
– Только тут так пусто …
Слезы девочки просачивались сквозь шелковый халат, словно теплые поцелуи касались сухой от возраста кожи. Халат, конечно, испорчен безнадежно, но Эвери не могла заставить себя оттолкнуть девчонку; только стояла, и обнимала Веру, и кусала губу, чтобы болью отогнать непрошеные слезы.
К тому времени, когда простыни были сменены, а Вера вымыта и переодета в чистое, стало ясно, что малышка успокаивается только в присутствии Эвери. На протяжении нескольких следующих дней, пока Эвери кормила Веру, и купала, и меняла ей одноразовые подгузники, словно младенцу, девочка подчас начинала бормотать невнятно, открывая смутные, неясные намеки на образ той бредовой реальности, куда отступил ее рассудок, а порой даже роняла улыбку – более редкостную и более ценную в этом доме, нежели алмаз.
Постоянный этот уход был для Эвери тягчайшим бременем, он полностью вмешался в управление делами «СинТек», поскольку работать она могла теперь лишь урывками, по сети, и бесил ее несказанно. Однако на девочке она ни разу не срывала зла: Вера нуждалась в ней, зависела от нее, как никто прежде. Сыновей Эвери сдавала на воспитание гувернанткам и воспитателям в интернатах, но Веру так просто отшвырнуть от себя не удавалось. Никто больше не в силах был ей помочь.
Занятие это было утомительное, изматывающее как физически, так и душевно. Оно даже стоило ей приятнейшей сексуальной гимнастики в обществе Лекси: прошлым вечером, когда Эвери рухнула в постель, исходя вонью антисептического мыла, которым обмывала Веру после очередного приступа недержания, тот отпустил какую-то мальчишескую реплику в адрес потерявшей интерес к любовным играм Эвери.
– Все твоя девчонка, – капризно заметил он. – Это нижкастовое создание превращает тебя в старуху.
Она посмотрела на свои руки, потом на потолок, наконец перевела взгляд на покрытую искусственным загаром, хирургически мужественную физиономию любовника.
– Лекси, ты меня утомил, – проговорила она. – Иди домой.
Лицо его приобрело то чопорное, суровое выражение, которым Лекси привык выражать недовольство.
– Хорошо, – промолвил он. – Я буду в своей комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231
То была вопиюще романтическая фантазия, этакие розовые сопли, за какие любой из ее сыновей отделался бы в лучшем случае суровой выволочкой, но в ней не было ничего невероятного, и сама вероятность опьяняла лучше вина. Невзирая на прошедший в мрачных тонах разговор с Тан’элКотом, на один субботний вечер Эвери Шенкс оказалась пугающе близка к блаженству.
Но утром в субботу…
– Хэри… Хэри, мне больно, помоги мне… Хэри, Хэри, пожалуйста…
И невинная романтическая мечта, в которую Эвери Шенкс имела глупость на миг поверить, выжгла ее сердце дотла в единый миг. А под тлеющими углями, в черной золе, таилось знание: эту новую рану будущему Шенксов тоже каким-то образом нанес Майклсон.
Остаток дня девочка провела в наркотическом забытьи; стоило ей прийти в себя, как вновь начинались крики и метания. Профессионал Либерман предположил, что судороги порождаются внезапными стимулами: любым шумом, или движением, или прикосновением. Оставленная в темной тихой комнате, девочка вела себя почти спокойно – но этого Эвери не могла допустить. В детстве она сама терпела подобное заключение: отец ее имел обыкновение за всяческие проступки запирать детей в чулан. Эвери полагала себя добросердечной матерью и в воспитании собственного потомства заменила чулан ремнем.
Вечером того же дня, готовясь отойти ко сну, Эвери обнаружила, что не перестает думать об девочке. Мысли ее тревожил неотступно образ всхлипывающей во тьме Веры. Ни два коктейля, ни двойная доза теравила, ни даже длительный сеанс атлетического секса с Лекси, ее нынешним жиголо, пока Эвери выжидала, когда теравил начнет химически разминать сведенные судорогой нервы, не смогли заглушить воображаемые тихонькие всхлипы.
Даже если девчонка на самом деле плакала, у Эвери не было никаких причин беспокоиться, и она не раз напоминала себе об этом на протяжении долгого мучительного дня. Хотя девочка и приходилась Карлу дочерью, полезней она была как оружие против Майклсона. Рассудок ее, скорей всего, необратимо поврежден воспитанием в извращенном подобии пристойного семейного очага. Если под наркозом дитя покинет мир до срока, большой беды не случится.
Она отказывалась привязываться к ребенку. Давным-давно она усвоила, что жертвование своими чувствами – это лишь часть платы за принадлежность к высокой касте. Но эхо детских всхлипов во тьме не давало ей уснуть.
В конце концов, вздохнув и мысленно отметив для себя: перейти на другой сорт снотворных, она выпуталась из мускулистых объятий Лекси, завязала пояс на халате из натурального шелка ручной вышивки и спустилась по лестнице, чтобы позаимствовать очки ночного видения с поста охраны на первом этаже. Выключив свет в коридоре, она приоткрыла дверь в затемненную комнату Веры и обнаружила, что девочка мирно дремлет. Как и медсестра – подняв очки на лоб, та обмякла в кресле. Пахло мочой.
Девочка описала простыни.
В три шага одолев всю комнату, Эвери изо всех сил отвесила спящей медсестре звонкую оплеуху, едва не вывихнув той челюсть. За оплеухой последовала пулеметная очередь рубленых, четких эпитетов, широкими мазками обрисовавших портрет медсестры как специалиста и человека и завершившихся душеспасительным советом молиться коленопреклоненно, чтобы к утру у медсестры осталась хоть какая-нибудь работа.
И, разумеется, вся эта непристойная суета разбудила девочку, та вновь начала визжать, а уж когда ошалелая медсестра приказала лампам загореться и попыталась извлечь Веру из вороха мокрых простыней, девочка выла, отбивалась и царапалась, словно перепуганная кошка, и, вырвавшись все-таки из рук медсестры, метнулась в другой конец комнаты…
Где крепко вцепилась в ноги Эвери Шенкс и больше не отпускала.
Эвери так изумилась, что смогла лишь схватиться в свою очередь за плечо внучки, стараясь не упасть. Зажмурившись, зарывшись носом в бедро Эвери, девочка уже не верещала, а только всхлипывала тихонько, и тоненькие жилки на ручонках и ножках слегка расслабились. Впервые с того ужасного утра девочка заговорила.
– Прости, гран-маман, – пробормотала она чуть слышно. – Прости…
– Тс-с, Вера, тс-с, – неловко и сбивчиво пробормотала Эвери оцепеневшими губами – возможно, не следовало мешать выпивку со снотворным. Нежданные, непривычные рыдания едва не вырвались из груди. – Все хорошо, девочка, все в порядке…
– Только тут так пусто …
Слезы девочки просачивались сквозь шелковый халат, словно теплые поцелуи касались сухой от возраста кожи. Халат, конечно, испорчен безнадежно, но Эвери не могла заставить себя оттолкнуть девчонку; только стояла, и обнимала Веру, и кусала губу, чтобы болью отогнать непрошеные слезы.
К тому времени, когда простыни были сменены, а Вера вымыта и переодета в чистое, стало ясно, что малышка успокаивается только в присутствии Эвери. На протяжении нескольких следующих дней, пока Эвери кормила Веру, и купала, и меняла ей одноразовые подгузники, словно младенцу, девочка подчас начинала бормотать невнятно, открывая смутные, неясные намеки на образ той бредовой реальности, куда отступил ее рассудок, а порой даже роняла улыбку – более редкостную и более ценную в этом доме, нежели алмаз.
Постоянный этот уход был для Эвери тягчайшим бременем, он полностью вмешался в управление делами «СинТек», поскольку работать она могла теперь лишь урывками, по сети, и бесил ее несказанно. Однако на девочке она ни разу не срывала зла: Вера нуждалась в ней, зависела от нее, как никто прежде. Сыновей Эвери сдавала на воспитание гувернанткам и воспитателям в интернатах, но Веру так просто отшвырнуть от себя не удавалось. Никто больше не в силах был ей помочь.
Занятие это было утомительное, изматывающее как физически, так и душевно. Оно даже стоило ей приятнейшей сексуальной гимнастики в обществе Лекси: прошлым вечером, когда Эвери рухнула в постель, исходя вонью антисептического мыла, которым обмывала Веру после очередного приступа недержания, тот отпустил какую-то мальчишескую реплику в адрес потерявшей интерес к любовным играм Эвери.
– Все твоя девчонка, – капризно заметил он. – Это нижкастовое создание превращает тебя в старуху.
Она посмотрела на свои руки, потом на потолок, наконец перевела взгляд на покрытую искусственным загаром, хирургически мужественную физиономию любовника.
– Лекси, ты меня утомил, – проговорила она. – Иди домой.
Лицо его приобрело то чопорное, суровое выражение, которым Лекси привык выражать недовольство.
– Хорошо, – промолвил он. – Я буду в своей комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231