Я бы этой падле показал философию. У меня ее много накопилось – второй день «козел» не выносит мое судно.
Господи, какой смрад.
Вроде бы обоняние должно отниматься через какое-то время? Раньше отнималось, когда я просыпался и понимал, что клятый шунт опять накрылся и я валяюсь в собственном говне, не чуя запаха. А здесь воняет, словно на бойне.
Ожоги на ногах загноились и сочатся серой гнилью. Вот смеху-то будет, если я сдохну на руках у Райте и церкви от гангрены, не дотянув до казни. Хотя кашляю так, что могу и не от гангрены сдохнуть. Первые пару дней я исходил кровавой мокротой, а сейчас только скручиваюсь в узел от сухих спазмов. Должно быть, химическая пневмония – надышался дымом от термитной пыли.
Я, в общем-то, не против. Это значит только одно – что я скоро сдохну, и я обеими руками «за». С тех пор, как они убили Шенну, я ни о чем другом и не мечтаю.
Но продолжаю жить и сам не знаю почему.
Даже паралитику не так сложно покончить с собой. Руки мои сохранили достаточно силы; совсем нетрудно будет порвать простыню на полосы и сплести из них веревку. Окованная бронзой дверь в мою камеру расселась от времени, так что опытный скалолаз сможет, нащупав между досками щели, подтянуться на пальцах до забранного решеткой окошечка и обвязать прутья этой веревкой. Потом сунуть голову в скользящую петлю, подтянуться, задержать дыхание настолько, чтобы затянуть узел, а потом расслабиться – и я удавлюсь так быстро, что даже передумать не успею.
Но я этого не делаю. Не могу.
Не могу заставить себя сдаться.
О, у меня почти получается – я могу заставить себя лежать и бессмысленно нюхать слизь из гноящихся ран; могу заставить себя тупо пялиться на «козла», когда тот приходит, чтобы унести нетронутую пайку и приволочь свежую, которой я тоже жрать не стану; могу ворочаться в собственных нечистотах и безжалостно перечислять несчетные проявления тщеты собственного бытия.
Я могу ненавидеть себя, и мир, и все сущее в этом мире.
Но в конечном итоге Шенна по-прежнему мертва, а я еще жив, запертый в каменном гробу, лежу на долбаной койке и все так же слушаю, как эта сука в Яма талдычит про «сущность свободы».
– Она в том голосе, том едва слышном внутреннем шепотке упрямства, который слышен каждому, если только взять на себя труд прислушаться. Голос, который твердит: «По-моему – или никак». Это голос Кейна-в-тебе: не самого Кейна, но той части каждого из нас, которая есть Кейн.
Имеет эта сука хоть каплю понятия, какую дурь несет?
Тишалл – если мои молитвы на тебя хоть немного действуют, грохни за меня трепливую падлу. Медленно и мучительно.
Но сколько я ни молюсь, эта сука не умолкает, а я волей-неволей слушаю.
Хоть тысячу лет старайся, а не придумаешь лучшей преисподней.
8
Когда послышались крики, Делианн открыл глаза и сумел оторвать от камня ноющую спину настолько, чтобы увидать, как стражники спускают с мостков корзины с едой. Ему отчего-то казалось, что после прошлой кормежки прошло уже очень много времени, и желудок подтвердил эту мысль недовольным бурчанием.
Вокруг корзин уже столпились самые здоровые и сильные из заключенных. Делианн остался лежать; он не был уверен, что сумеет пройти так далеко. Скалы Донжона задерживают токи Силы, а слабое здоровье мешало полностью войти в транс. Делианн уже не мог подавлять очаг заражения в бедре, и постоянная боль терзала его едва ли не сильней, чем голод.
Единственными заключенными, кто не ринулся во всеобщую свалку, были те, кто от слабости уже не мог подняться, и, разумеется, «змеи», охранявшие источник. Эта группа предпринимателей обнаружила, что немало зэков с охотой исполнит любой их каприз в обмен на несколько глотков самой чистой воды; «змеи» уже взялись устраивать конкурсы среди добровольцев. Тем, кто предлагал им самые крупные и аппетитные куски провианта из корзин, доставались самые большие порции воды. За особенно мясистый кусок колбасы «змеи» могли даже позволить просителю умыться – роскошь почти невообразимая. Недостатка в прислужниках покуда не наблюдалось.
В результате теперь приходилось драться, чтобы получить больше, чем несколько черствых крошек.
А еще Делианн опасался, что, если даже успеет доковылять до корзин прежде, чем все окажется расхватано, и урвет себе кусок, то, вернувшись, обнаружит свое место у ручья занятым. Рассудив, что смерть от жажды будет гораздо более быстрой и мучительной, нежели смерть от голода, он вновь улегся на сырой холодный камень и закрыл глаза.
Позже – он не мог определить, насколько – его негромко позвали по имени.
Он открыл глаза. Над ним возвышалась т’Пассе, держа в руках горбушку и кусок окаменевшего сыра.
– Держи, – она сунула ему и то, и другое. – Могу я купить беседу с тобой.
Вздохнув, Делианн попытался сесть и поднял голову, чтобы присмотреться к бывшему вице-послу. Т’Пассе заметно исхудала, будто стены Донжона пожирали ее плоть, но глаза сияли все ярче. В деле просвещения других заключенных она добилась немалого успеха и собрала вокруг себя внушительную компанию – кейнистов теперь было почти столько же, сколько «змей», и Делианн почти всерьез ожидал, что в Яме скоро разразится настоящая война между двумя группировками. И все же она не оставляла попыток переманить эльфийского принца на свою сторону.
– Что ты во мне нашла, т’Пассе? – спросил он вполголоса. – Чем я так для тебя важен?
Она присела рядом, положив хлеб и сыр ему на колени.
– Не знаю, – ответила она. – Ты так глубоко несчастен… по-моему, что-то прогнило в мире, если такой человек, как ты, может так страдать.
– И ты пытаешься накормить меня, чтобы подбодрить. – Он криво усмехнулся, вспомнив яичницу в забегаловке на улице Мориандар. – Знаешь что? Вот так я здесь и очутился. – Он обвел Яму взмахом бессильной руки. – Позволил одному парню меня подбодрить.
9
Я сплю, и просыпаюсь, и засыпаю снова, судно мое выносят, а я его наполняю, а сука в глубинах Ямы все не может заткнуться.
– Представьте себе ленивого кузнеца: он подковывает коня незнакомому всаднику и теряет гвоздь. Вместо того чтобы отковать новый, он ставит последнюю подкову без него. К добру его лень или ко злу?
Что было дальше, всем нам известно:
«Не было гвоздя – подкова пропала,
Не было подковы – лошадь захромала,
Лошадь захромала – командир убит,
Конница разбита, армия бежит,
Враг вступает в город, пленных не щадя…»
Значит, лень кузнеца послужила ко злу, если только – предположим – всадник был командиром не его армии, а вражеской и взятый город принадлежал противнику. И в этом случае «хорошо» исполненная работа стоила бы кузнецу и его близким очень дорого – возможно, даже жизни.
Урок заключается вот в чем: невозможно с уверенностью предсказать долговременные последствия даже самых безобидных решений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231