– Судя по всему офицер – штабная птица! Хорошо бы его взять живым с документами.
– Местных мало осталось в деревне, – продолжал Орехов. – От силы человек двадцать. Несколько домов разрушено, по-видимому, тут недавно шел бой, вот многие жители и ушли из деревни.
Бойцы и командиры расселись вокруг Кузнецова – кто на чем. Совещание происходило в неглубоком, поросшем орешником овраге, за которым простиралось зеленое овсяное поле. Дико выглядели на нем рваные черные воронки от снарядов. Там, где прошли машины, остались неровные мятые полосы. Кое-где овес поднялся, распрямился; несмотря на близость фронта, над полем звенели в лучах заходящего солнца жаворонки. На горизонте смутно клубились облака – предвестники грозы. Лес узким клином врезался в овраг. Это не был чистый бор – березы, осины, ольха перемежались с редкими соснами и елями. Снаряды оставили свои следы и здесь: неглубокие воронки, расщепленные стволы, шапки заброшенного взрывной волной мха на ветвях. Чернышев свернул козью ножку и пустил по кругу – бойцы жадно и глубоко затягивались раз-другой и передавали цигарку дальше. Последнюю пачку махорки запасливый старший лейтенант растянул на три дня.
– Задача трудная, но выполнимая: захватить документы и, если удастся, офицера, – подытожил Иван Васильевич. – И вместе с трофеями этой же ночью перейти линию фронта. Хорошо бы предупредить своих, но вряд ли что из этого получится. Во-первых, одному труднее будет пробиться, во-вторых, для нашей ночной вылазки каждый человек дорог… – Он взглянул на часы. – Сейчас двадцать часов пятнадцать минут. В путь двинемся ровно в двадцать три. Сержант Орехов, возьмите двух бойцов и понаблюдайте за деревней. Встретите нас на дороге, где околица, около двенадцати часов. Никаких действий не предпринимать, – предупредил Петю Кузнецов. – Глядите в оба, и все. И ради бога, не напоритесь на охрану.
Иван Васильевич отошел с Петей в сторону, бойцы молча сгрудились на мшистой полянке с черными пнями. Солнечные лучи в овраг не заглядывали, становилось сумрачно и прохладно. В гуще высокого папоротника скапливался туман. Равномерные глухие удары на востоке стали привычными, на это уже никто не обращал внимания, как на стук дятла. Клубящиеся облака на горизонте, нежно подкрашенные розовым, сгруппировались в небольшую тучу, которая, распухая и наливаясь синевой, медленно надвигалась из-за леса.
Петя вытащил из карманов галифе две «лимонки».
– Вот раздобыл на поле, Иван Васильевич, – сказал он. – Возьмите одну?
– Офицера бы заарканить, – сказал Кузнецов, пряча в карман брюк гранату. – Ты умеешь машину водить?
– Паровоз – пожалуйста! – весело ответил Орехов. – До призыва в Красную Армию ездил на перегоне Бологое – Осташков помощником машиниста.
– Если немцы вас засекут, считай, операция провалилась, – еще раз напомнил Иван Васильевич. – Постарайся до нашего прихода выяснить, сколько человек охраняют офицера. И где на ночь остановились шоферы. Вряд ли они будут спать в душных фургонах.
– Есть, товарищ капитан! – вытянулся сержант.
2
Часовой сидел натесаных бревнах у забора и вертел в руках губную гармошку, автомат висел у него на шее; вот он отложил блестящую игрушку в сторону, запустил руку в зеленую пилотку, извлек оттуда горсть гороховых стручков и принялся вышелушивать их. Часовой был уверен, что в этой тихой, полуразрушенной деревушке ничего опасного для него нет. Из соседнего дома, где разместились радисты, доносилась знакомая песня, часовой старался подобрать на гармонике мотив. Он сыто рыгнул, с удовольствием подумал, что курица была изжарена на славу, да и зеленые огурчики с огорода пришлись по душе, жаль, холодного пива в этой стране на найдешь… У отца на ферме всегда в каменном подвале стоят небольшие дубовые бочонки с отменным пивом, а какие аппетитные жареные колбаски подает к пиву матушка… Когда сильная рука сзади обхватила его шею, он без всякого страха подумал, что это неумная шутка фельдфебеля Курта… В следующее мгновение рука зажала рот, а губная гармошка серебристой плотвицей скользнула в репейник.
Иван Васильевич спрятал финку, обмякшее тело часового опустил на бревна, – снял с его шеи автомат. Неожиданно распахнулась дверь в доме, неясно мелькнул свет, на крыльцо вышла пожилая женщина в светлой кофте и длинной черной юбке, она не спеша спустилась по ступенькам и направилась к черневшему за домом сараю.
– Хозяйка, – прошептал за спиной Кузнецова подошедший Петя. – В доме тот высокий и еще двое, наверное тоже офицеры, только чином пониже. А в окно ничего не видать: одеялом завесили…
Когда женщина с лукошком яиц появилась у крыльца, Иван Васильевич негромко проговорил:
– Не пугайтесь, мы свои…
– Господи Исусе, – прошептала женщина, прислоняясь плечом к воротам. Пугливо повернула голову и встретилась взглядом с Кузнецовым. – Родненькие, их же тут тьма! Схватют вас…
– Сколько их там? – кивнул на дверь Иван Васильевич.
– Трое, нет, четверо, один на кухне письмо, видно, пишет. На побегушках у главного: позовет – бегом к нему и все время козыряет, а чего лопочет по-ихнему, я не понимаю… А эти трое пьют, меня за яйцами послали.
Уточнив у хозяйки расположение комнат и кухни, Иван Васильевич сказал:
– Вы лучше не ходите туда, спрячьтесь где-нибудь.
– Родненькие, только дом не спалите… – тихо запричитала женщина. – Куда же тогда нам?
– Идите, мамаша!
Женщина закивала и пошла по тропинке к калитке. Он напряженно смотрел ей в спину, неожиданно догнал и тронул за плечо:
– Лучше в сарае посидите.
Женщина, по-прежнему прижимая к груди лукошко с яйцами, покорно повернула назад и скрылась в сарае. Чуть слышно звякнула щеколда. Иван Васильевич кивнул Пете, тот длинной тенью на миг возник на бревнах, возле неподвижного тела, и исчез. Немного погодя через невысокий забор одна за другой перебрались пять крадущихся фигур. Шепотом посовещавшись с ними, Кузнецов бесшумно поднялся на крыльцо, за ним Петя и еще двое. В сенях они замешкались: пришлось чиркнуть спичкой, чтобы найти ручку двери. Рывком отворив ее, Иван Васильевич с автоматом наизготовку шагнул в слабо освещенную комнату с низким некрашеным потолком. При виде его три офицера в расстегнутых мундирах, роняя стулья, вскочили на ноги, зазвенела разбитая рюмка. Керосиновая лампа, стоявшая на вишневого цвета комоде, освещала изумленные, побледневшие лица, выпученные глаза.
– Не шевелитесь, иначе буду стрелять, – по-немецки сказал Кузнецов.
Он слышал, как за перегородкой возникла возня, гортанно вскрикнул денщик, что-то покатилось по полу, Петя Орехов спокойно известил:
– Все в порядке… успокоился!
Из-за спины Ивана Васильевича вышли на освещенное пространство трое бойцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
– Местных мало осталось в деревне, – продолжал Орехов. – От силы человек двадцать. Несколько домов разрушено, по-видимому, тут недавно шел бой, вот многие жители и ушли из деревни.
Бойцы и командиры расселись вокруг Кузнецова – кто на чем. Совещание происходило в неглубоком, поросшем орешником овраге, за которым простиралось зеленое овсяное поле. Дико выглядели на нем рваные черные воронки от снарядов. Там, где прошли машины, остались неровные мятые полосы. Кое-где овес поднялся, распрямился; несмотря на близость фронта, над полем звенели в лучах заходящего солнца жаворонки. На горизонте смутно клубились облака – предвестники грозы. Лес узким клином врезался в овраг. Это не был чистый бор – березы, осины, ольха перемежались с редкими соснами и елями. Снаряды оставили свои следы и здесь: неглубокие воронки, расщепленные стволы, шапки заброшенного взрывной волной мха на ветвях. Чернышев свернул козью ножку и пустил по кругу – бойцы жадно и глубоко затягивались раз-другой и передавали цигарку дальше. Последнюю пачку махорки запасливый старший лейтенант растянул на три дня.
– Задача трудная, но выполнимая: захватить документы и, если удастся, офицера, – подытожил Иван Васильевич. – И вместе с трофеями этой же ночью перейти линию фронта. Хорошо бы предупредить своих, но вряд ли что из этого получится. Во-первых, одному труднее будет пробиться, во-вторых, для нашей ночной вылазки каждый человек дорог… – Он взглянул на часы. – Сейчас двадцать часов пятнадцать минут. В путь двинемся ровно в двадцать три. Сержант Орехов, возьмите двух бойцов и понаблюдайте за деревней. Встретите нас на дороге, где околица, около двенадцати часов. Никаких действий не предпринимать, – предупредил Петю Кузнецов. – Глядите в оба, и все. И ради бога, не напоритесь на охрану.
Иван Васильевич отошел с Петей в сторону, бойцы молча сгрудились на мшистой полянке с черными пнями. Солнечные лучи в овраг не заглядывали, становилось сумрачно и прохладно. В гуще высокого папоротника скапливался туман. Равномерные глухие удары на востоке стали привычными, на это уже никто не обращал внимания, как на стук дятла. Клубящиеся облака на горизонте, нежно подкрашенные розовым, сгруппировались в небольшую тучу, которая, распухая и наливаясь синевой, медленно надвигалась из-за леса.
Петя вытащил из карманов галифе две «лимонки».
– Вот раздобыл на поле, Иван Васильевич, – сказал он. – Возьмите одну?
– Офицера бы заарканить, – сказал Кузнецов, пряча в карман брюк гранату. – Ты умеешь машину водить?
– Паровоз – пожалуйста! – весело ответил Орехов. – До призыва в Красную Армию ездил на перегоне Бологое – Осташков помощником машиниста.
– Если немцы вас засекут, считай, операция провалилась, – еще раз напомнил Иван Васильевич. – Постарайся до нашего прихода выяснить, сколько человек охраняют офицера. И где на ночь остановились шоферы. Вряд ли они будут спать в душных фургонах.
– Есть, товарищ капитан! – вытянулся сержант.
2
Часовой сидел натесаных бревнах у забора и вертел в руках губную гармошку, автомат висел у него на шее; вот он отложил блестящую игрушку в сторону, запустил руку в зеленую пилотку, извлек оттуда горсть гороховых стручков и принялся вышелушивать их. Часовой был уверен, что в этой тихой, полуразрушенной деревушке ничего опасного для него нет. Из соседнего дома, где разместились радисты, доносилась знакомая песня, часовой старался подобрать на гармонике мотив. Он сыто рыгнул, с удовольствием подумал, что курица была изжарена на славу, да и зеленые огурчики с огорода пришлись по душе, жаль, холодного пива в этой стране на найдешь… У отца на ферме всегда в каменном подвале стоят небольшие дубовые бочонки с отменным пивом, а какие аппетитные жареные колбаски подает к пиву матушка… Когда сильная рука сзади обхватила его шею, он без всякого страха подумал, что это неумная шутка фельдфебеля Курта… В следующее мгновение рука зажала рот, а губная гармошка серебристой плотвицей скользнула в репейник.
Иван Васильевич спрятал финку, обмякшее тело часового опустил на бревна, – снял с его шеи автомат. Неожиданно распахнулась дверь в доме, неясно мелькнул свет, на крыльцо вышла пожилая женщина в светлой кофте и длинной черной юбке, она не спеша спустилась по ступенькам и направилась к черневшему за домом сараю.
– Хозяйка, – прошептал за спиной Кузнецова подошедший Петя. – В доме тот высокий и еще двое, наверное тоже офицеры, только чином пониже. А в окно ничего не видать: одеялом завесили…
Когда женщина с лукошком яиц появилась у крыльца, Иван Васильевич негромко проговорил:
– Не пугайтесь, мы свои…
– Господи Исусе, – прошептала женщина, прислоняясь плечом к воротам. Пугливо повернула голову и встретилась взглядом с Кузнецовым. – Родненькие, их же тут тьма! Схватют вас…
– Сколько их там? – кивнул на дверь Иван Васильевич.
– Трое, нет, четверо, один на кухне письмо, видно, пишет. На побегушках у главного: позовет – бегом к нему и все время козыряет, а чего лопочет по-ихнему, я не понимаю… А эти трое пьют, меня за яйцами послали.
Уточнив у хозяйки расположение комнат и кухни, Иван Васильевич сказал:
– Вы лучше не ходите туда, спрячьтесь где-нибудь.
– Родненькие, только дом не спалите… – тихо запричитала женщина. – Куда же тогда нам?
– Идите, мамаша!
Женщина закивала и пошла по тропинке к калитке. Он напряженно смотрел ей в спину, неожиданно догнал и тронул за плечо:
– Лучше в сарае посидите.
Женщина, по-прежнему прижимая к груди лукошко с яйцами, покорно повернула назад и скрылась в сарае. Чуть слышно звякнула щеколда. Иван Васильевич кивнул Пете, тот длинной тенью на миг возник на бревнах, возле неподвижного тела, и исчез. Немного погодя через невысокий забор одна за другой перебрались пять крадущихся фигур. Шепотом посовещавшись с ними, Кузнецов бесшумно поднялся на крыльцо, за ним Петя и еще двое. В сенях они замешкались: пришлось чиркнуть спичкой, чтобы найти ручку двери. Рывком отворив ее, Иван Васильевич с автоматом наизготовку шагнул в слабо освещенную комнату с низким некрашеным потолком. При виде его три офицера в расстегнутых мундирах, роняя стулья, вскочили на ноги, зазвенела разбитая рюмка. Керосиновая лампа, стоявшая на вишневого цвета комоде, освещала изумленные, побледневшие лица, выпученные глаза.
– Не шевелитесь, иначе буду стрелять, – по-немецки сказал Кузнецов.
Он слышал, как за перегородкой возникла возня, гортанно вскрикнул денщик, что-то покатилось по полу, Петя Орехов спокойно известил:
– Все в порядке… успокоился!
Из-за спины Ивана Васильевича вышли на освещенное пространство трое бойцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178