.. Не могу я всем правду говорить! Не имею права! Уж жена-то это могла бы понять.
– Ты там поосторожнее, Ваня, – сказал Дерюгин. – Не лезь на рожон.
– Даже не верится, что завтра надо мной будет другое небо, – поднялся с пня Кузнецов. – Наверное, там и созвездия иные…
– А что ты, собственно, там будешь…
– Гляди, звезда упала! – глядя на небо, сказал Иван Васильевич. – Что-то нынче много падает метеоритов.
– Я ни одного не заметил.
– А ты, Гриша, почаще на небо смотри, – насмешливо посоветовал Кузнецов. – И еще по сторонам, когда один идешь по лесу.
Они пошли по тропинке к проходной. На придорожных кустах ртутно поблескивали капельки росы. На черном пне сиротливо белела забытая пачка «Беломорканала».
3
Андрей Иванович сидел на низенькой скамейке у будки путевого обходчика и наблюдал, как навозный жук катит впереди себя крупный коричневый шарик. Крепенький, отливающий вороненым металлом жук вставал на передние ножки, упираясь задними в комок, который был в несколько раз больше самого жука, и смешно подталкивал его к вырытой неподалеку норке. Почва в этом месте немного вздымалась, и жуку приходилось туго: шар то и дело норовил скатиться вниз. Раза два-три он и скатывался. Это ничуть не обескураживало жука, он снова с удивительным упорством толкал его вверх к ямке. От беспрерывной возни на тропинке обозначилась узкая дорожка. Минут пятнадцать старался жук, а навозный комок все-таки столкнул в предусмотрительно вырытую ямку.
«Вот так и человек всю жизнь суетится, потеет, мозоли на ладонях наживает… – думал Абросимов. – А толку-то? Закопать навоз в землю? Все в этом мире шевелится, копошится, старается… Жук отложит яйца, и из них выведутся другие жучки, человек оставит после себя детей, внуков и правнуков. И у них впереди все то же, что было и у нас: надежды, страсти, страдания, работа, а в общем то все суета сует. Таков видно, круговорот всей нашей жизни…»
С годами пристальней вглядываясь в окружающий мир, он все увиденное примечал и прикидывал к себе, точнее, к своей жизни. Разве раньше он обращал внимание на всяких там жуков-букашек? Иногда времена года-то замечал лишь по своему огороду: взошла картошка – надо ее окучивать, поднялась высокая трава – косу отбивай, замельтешили в воздухе с яблонь желтые листья – пора грибы-ягоды заготовлять, а припорошил грядки с капустными кочерыжками первый снежок – набивай в гильзы порох да дробь, пришло время идти на охоту.
Все время в делах-заботах – так длинные годы пролетели, да и были ли они длинными? Сейчас, когда он вспоминал свою жизнь, не дни, а годы смешались, стерлись, мало чем отличаясь один от другого. Вехами остались в памяти годы смерти и рождения близких людей да, пожалуй, еще народные бедствия, как неурожай и голод, война и болезни… Копошатся людишки, толкуют про какое-то счастье, а было ли оно у Андрея Ивановича?
Наверное, было, но счастье, как и болезнь, проходит, не оставляя заметного следа. Если бы можно было его складывать в сундук и потом под настроение вынимать оттуда, разглядывать, перебирать.. И потом оно, счастье-то, у каждого свое: у Ефимьи – нянчить внуков, Мани Широковой счастье хоронится в постели, у Тимаша счастье сидит в зеленой бутылке, а у него, Абросимова, где это счастье зарыто? Или вместе с поездом бежит вдаль по блестящим рельсам? Подержать бы его, счастье, в руках, пощупать, повертеть…
Может, и сейчас он, Абросимов, счастлив? Сидят в тиши у своей будки и смотрит на забавного жука. Над головой синее небо с медленно текущими в никуда белыми облаками, летнее солнце позолотило стальные рельсы, из разомлевшего бора легкий ветерок приносит терпкий залах смолистой хвои и хмельного багульника. Работа путевого обходчика Андрею Ивановичу нравится. На людях не поразмышляешь о смысле жизни. А тут вокруг лесной будки целый мир! У болота гнездятся утки, на опушке бора живет хорек, под елью – большой муравейник. К вечеру прилетят коричневые и сиреневые стрекозы охотиться за комарами и мошкой. Под серым камнем обитает серебристая ящерица. Она не боится Андрея Ивановича, вот греется себе на солнышке. Часами может неподвижно лежать, будто впаянная в серую шероховатость гранита. Позади будки, под пнем, поселилась змея. Не тронь ее – никогда на тебя не нападет. Всякая тварь сама по себе красива, пусть даже красотою уродливой, как земляная жаба или червяк. Рот Андрея Ивановича раздвинулся в улыбке: вон и обед внучонок несет, в руке покачиваются алюминиевые судки, заботливо обвязанные льняным полотенцем. Вадим не видит, что дед наблюдает за ним. Глядя под ноги, он о чем-то сосредоточенно думает, иногда на лице появляется улыбка. Идет и что-то сочиняет на ходу. И что это у него за причуда такая? То молчит часами, хмуря лоб, в такие моменты окликнешь – и не отзовется, то трещит и трещит без умолку, не остановишь. А послушать его интересно! И откуда такой еще несмышленыш берет все эти истории?
– Дедушка! – издали кричит Вадим. – Погляди, какой у меня замечательный кинжал!
Вытаскивает из кармана большой ржавый костыль, свирепо замахивается им на воображаемого врага.
– Теперя поезд сойдет с рельсов, – пряча усмешку, сокрушенно говорит Андрей Иванович.
– Я его на откосе нашел, – замедляет шаги внук. – Наверное, состав очень быстро шел… Болт сам выскочил из шпалы.
– Один костыль выскочит, другой, глядишь, рельс ослабнет, и произойдет крушение, – говорит Андрей Иванович.
– У тебя есть кувалда? – ставя на землю судки, озабоченно спрашивает Вадим. – Надо поскорее забить костыль в шпалу, да и другие надо подколотить… – Он нагибается и ощупывает палец босой ноги. – Торчат, понимаешь…
– Ты пальцем вывернул костыль из шпалы? – усмехается дед.
– Ну, он торчал, я потащил за головку – он и вытащился, – нехотя признается внук.
– Выходит, ты вредитель? – сдвигает вместе густые брови дед, а глаза смеются.
– Что ты! – пугается Вадим. – Я шпионов ненавижу. Вырасту большой, как папка, буду их ловить.
– Далеко теперь твой батька, – вздыхает дед.
– А скоро он приедет?
– Один бог про это знает…
Мальчик с минуту пристально смотрит вдаль, где пути сужаются в одну сверкающую полоску, потом произносит:
– Лучше я стану машинистом: ду-ду – и поехал!
– А кто в топку уголь кидать будет? – спрашивает дед.
– Накидаю угля и буду в окошко глядеть, – не задумываясь, отвечает внук.
Андрей Иванович развязывает полотенце, ставит судок с наваристыми щами на колени, пробует большой деревянной ложкой, удовлетворенно кивает:
– Еще теплые.
– Путевым обходчиком тоже хорошо, – задумчиво говорит Вадим.
– Мир велик, внучок, – хлебая щи, усмехается Андрей Иванович. – И дел в нем невпроворот.
– А откуда он начинается?
– Кто? – удивленно смотрит на внука дед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
– Ты там поосторожнее, Ваня, – сказал Дерюгин. – Не лезь на рожон.
– Даже не верится, что завтра надо мной будет другое небо, – поднялся с пня Кузнецов. – Наверное, там и созвездия иные…
– А что ты, собственно, там будешь…
– Гляди, звезда упала! – глядя на небо, сказал Иван Васильевич. – Что-то нынче много падает метеоритов.
– Я ни одного не заметил.
– А ты, Гриша, почаще на небо смотри, – насмешливо посоветовал Кузнецов. – И еще по сторонам, когда один идешь по лесу.
Они пошли по тропинке к проходной. На придорожных кустах ртутно поблескивали капельки росы. На черном пне сиротливо белела забытая пачка «Беломорканала».
3
Андрей Иванович сидел на низенькой скамейке у будки путевого обходчика и наблюдал, как навозный жук катит впереди себя крупный коричневый шарик. Крепенький, отливающий вороненым металлом жук вставал на передние ножки, упираясь задними в комок, который был в несколько раз больше самого жука, и смешно подталкивал его к вырытой неподалеку норке. Почва в этом месте немного вздымалась, и жуку приходилось туго: шар то и дело норовил скатиться вниз. Раза два-три он и скатывался. Это ничуть не обескураживало жука, он снова с удивительным упорством толкал его вверх к ямке. От беспрерывной возни на тропинке обозначилась узкая дорожка. Минут пятнадцать старался жук, а навозный комок все-таки столкнул в предусмотрительно вырытую ямку.
«Вот так и человек всю жизнь суетится, потеет, мозоли на ладонях наживает… – думал Абросимов. – А толку-то? Закопать навоз в землю? Все в этом мире шевелится, копошится, старается… Жук отложит яйца, и из них выведутся другие жучки, человек оставит после себя детей, внуков и правнуков. И у них впереди все то же, что было и у нас: надежды, страсти, страдания, работа, а в общем то все суета сует. Таков видно, круговорот всей нашей жизни…»
С годами пристальней вглядываясь в окружающий мир, он все увиденное примечал и прикидывал к себе, точнее, к своей жизни. Разве раньше он обращал внимание на всяких там жуков-букашек? Иногда времена года-то замечал лишь по своему огороду: взошла картошка – надо ее окучивать, поднялась высокая трава – косу отбивай, замельтешили в воздухе с яблонь желтые листья – пора грибы-ягоды заготовлять, а припорошил грядки с капустными кочерыжками первый снежок – набивай в гильзы порох да дробь, пришло время идти на охоту.
Все время в делах-заботах – так длинные годы пролетели, да и были ли они длинными? Сейчас, когда он вспоминал свою жизнь, не дни, а годы смешались, стерлись, мало чем отличаясь один от другого. Вехами остались в памяти годы смерти и рождения близких людей да, пожалуй, еще народные бедствия, как неурожай и голод, война и болезни… Копошатся людишки, толкуют про какое-то счастье, а было ли оно у Андрея Ивановича?
Наверное, было, но счастье, как и болезнь, проходит, не оставляя заметного следа. Если бы можно было его складывать в сундук и потом под настроение вынимать оттуда, разглядывать, перебирать.. И потом оно, счастье-то, у каждого свое: у Ефимьи – нянчить внуков, Мани Широковой счастье хоронится в постели, у Тимаша счастье сидит в зеленой бутылке, а у него, Абросимова, где это счастье зарыто? Или вместе с поездом бежит вдаль по блестящим рельсам? Подержать бы его, счастье, в руках, пощупать, повертеть…
Может, и сейчас он, Абросимов, счастлив? Сидят в тиши у своей будки и смотрит на забавного жука. Над головой синее небо с медленно текущими в никуда белыми облаками, летнее солнце позолотило стальные рельсы, из разомлевшего бора легкий ветерок приносит терпкий залах смолистой хвои и хмельного багульника. Работа путевого обходчика Андрею Ивановичу нравится. На людях не поразмышляешь о смысле жизни. А тут вокруг лесной будки целый мир! У болота гнездятся утки, на опушке бора живет хорек, под елью – большой муравейник. К вечеру прилетят коричневые и сиреневые стрекозы охотиться за комарами и мошкой. Под серым камнем обитает серебристая ящерица. Она не боится Андрея Ивановича, вот греется себе на солнышке. Часами может неподвижно лежать, будто впаянная в серую шероховатость гранита. Позади будки, под пнем, поселилась змея. Не тронь ее – никогда на тебя не нападет. Всякая тварь сама по себе красива, пусть даже красотою уродливой, как земляная жаба или червяк. Рот Андрея Ивановича раздвинулся в улыбке: вон и обед внучонок несет, в руке покачиваются алюминиевые судки, заботливо обвязанные льняным полотенцем. Вадим не видит, что дед наблюдает за ним. Глядя под ноги, он о чем-то сосредоточенно думает, иногда на лице появляется улыбка. Идет и что-то сочиняет на ходу. И что это у него за причуда такая? То молчит часами, хмуря лоб, в такие моменты окликнешь – и не отзовется, то трещит и трещит без умолку, не остановишь. А послушать его интересно! И откуда такой еще несмышленыш берет все эти истории?
– Дедушка! – издали кричит Вадим. – Погляди, какой у меня замечательный кинжал!
Вытаскивает из кармана большой ржавый костыль, свирепо замахивается им на воображаемого врага.
– Теперя поезд сойдет с рельсов, – пряча усмешку, сокрушенно говорит Андрей Иванович.
– Я его на откосе нашел, – замедляет шаги внук. – Наверное, состав очень быстро шел… Болт сам выскочил из шпалы.
– Один костыль выскочит, другой, глядишь, рельс ослабнет, и произойдет крушение, – говорит Андрей Иванович.
– У тебя есть кувалда? – ставя на землю судки, озабоченно спрашивает Вадим. – Надо поскорее забить костыль в шпалу, да и другие надо подколотить… – Он нагибается и ощупывает палец босой ноги. – Торчат, понимаешь…
– Ты пальцем вывернул костыль из шпалы? – усмехается дед.
– Ну, он торчал, я потащил за головку – он и вытащился, – нехотя признается внук.
– Выходит, ты вредитель? – сдвигает вместе густые брови дед, а глаза смеются.
– Что ты! – пугается Вадим. – Я шпионов ненавижу. Вырасту большой, как папка, буду их ловить.
– Далеко теперь твой батька, – вздыхает дед.
– А скоро он приедет?
– Один бог про это знает…
Мальчик с минуту пристально смотрит вдаль, где пути сужаются в одну сверкающую полоску, потом произносит:
– Лучше я стану машинистом: ду-ду – и поехал!
– А кто в топку уголь кидать будет? – спрашивает дед.
– Накидаю угля и буду в окошко глядеть, – не задумываясь, отвечает внук.
Андрей Иванович развязывает полотенце, ставит судок с наваристыми щами на колени, пробует большой деревянной ложкой, удовлетворенно кивает:
– Еще теплые.
– Путевым обходчиком тоже хорошо, – задумчиво говорит Вадим.
– Мир велик, внучок, – хлебая щи, усмехается Андрей Иванович. – И дел в нем невпроворот.
– А откуда он начинается?
– Кто? – удивленно смотрит на внука дед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178