«Родька Петухов заворачивает! – подумала Алена. – Этот не говорил, что будет любить всю жизнь, а сразу целоваться полез…»
Рядом с ней шагал Дерюгин, иногда их плечи соприкасались. Наверное, он действительно любит ее, но почему не замирает сердце, не бросает в жар и холод, как это случалось при случайных встречах с преподавателем Львом Михайловичем Рыбиным? Молодой, черноволосый, в длинной бархатной куртке, в узких брюках, он с первого взгляда понравился Алене, да и не только ей. Подружка нарочно села на первую парту и откровенно строила глазки молодому преподавателю.
Не раз видела его Алена в спортивном зале – Рыбин тренировался с волейболистами, говорили, что он «режет» мертвые мячи. Из нее почему-то спортсменки не получилось, зато она не пропускала ни одной игры, где участвовал Рыбин. И разумеется, болела за его команду.
Как-то в коридоре он остановился и перекинулся с ней несколькими словами о новом кинофильме, а вчера сам подошел на улице и проводил до вокзала; правда, увидев там других студентов, тут же вежливо попрощался и ушел. Но Алена была на седьмом небе от счастья.
Водокачка средь мохнатых сосен и елей выглядела избушкой на курьих ножках, крыша тускло светилась под луной каким-то мерцающим светом, слепые окна мокро поблескивали, с речки доносились приглушенные шлепки, будто кто-то огромный бил мощным хвостом по тихой воде. Заморосил мелкий дождик. Странно было видеть при полной луне и сверкающих звездах тонкие серебристые нити дождя.
– Я знаю, вы любите веселых, остроумных, – вдруг заговорил Дерюгин. – А со мной вам скучно.
– Да нет, – улыбнулась Алена. – Вы не скучный…
– Какой же я?
– Если бы мне было плохо и нужно было бы к кому-нибудь обратиться… я выбрала бы вас, – задумчиво произнесла она.
Он благодарно пожал ей руку выше локтя и произнес:
– Вы сказали, Алена, замечательные слова, спасибо вам.
– За что? – удивилась она.
– Только не смейтесь, моя мать и вы – самое дорогое, что есть у меня на свете… Ну и еще моя служба.
До самого дома он рассказывал, как с детства мечтал стать военным, собирал портреты великих полководцев, помнил наизусть многие изречения Суворова:
«Срубишь дерево – упадут и ветви; уничтожишь армию – сдадутся и крепости»; «Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву…». Он, Дерюгин, следует этому золотому наказу. Отец хотел отдать его на выучку столяру-краснодеревщику, тогда он убежал из дома – родом он из Витебска, – год работал в Питере на Путиловском и учился на рабфаке, потом поступил в школу красных командиров. Теперь готовится поступать в академию. Пусть не сейчас, а через год-два-три, но поступит.
– Я всегда добивался того, чего хотел, – глядя в глаза девушке, сказал он.
Они уже стояли у калитки, почуявший их Буран гремел цепью и повизгивал. Старый стал Буран. Как отец перестал ходить на охоту, так и пес заскучал, глаза слезятся, целыми днями дремлет во дворе у поленницы, и только дождь загоняет его в конуру.
– Только бы не было войны, – сказала Алена и поежилась в своей плюшевой жакетке.
– Вокруг нас столько врагов, – покачал он головой. – Кирова вот убили… Я Кирова слышал на выпускном вечере в нашем училище.
– У него лицо хорошее, – сказала Алена. – Доброе. Я Кирова видела только на портретах. Скажи, а Ваня много врагов поймал?
– Ты его сама спроси, – усмехнулся Григорий Елисеевич – Только я тебе не советую этого делать.
«Поцелует или нет? – вдруг подумала Алена, держась одной рукой за калитку. – Если поцелует, больше встречаться с ним не буду.»
Он не поцеловал, лишь почтительно пожал ей маленькую руку.
– Я завтра на машине еду в Климово, могу заехать за вами в педучилище.
– У нас завтра репетиция, – быстро произнесла она – Наверное, останусь в общежитии ночевать.
Он еще раз нежно пожал ей руку и, выбирая сухую дорогу, зашагал в военный городок. Укладываясь слать, Алена думала: почему она наврала ему, что завтра репетиция? На машине-то приятнее было бы ехать, чем в переполненном поезде…
Глава четырнадцатая
1
13 мая 1938 года Григорий Борисович Шмелев проснулся от осторожного стука в окно. Поначалу ему показалось, что стук в стекло – это продолжение сна. А снился ему глубокий ров, внизу которого звенел ручей, сам он стоял на шаткой балке, перекинутой через ров, и протягивал руку бородатому Андрею Ивановичу Абросимову, но тот отталкивал руку и, разевая рот, кричал: «Пропадай ты пропадом, сукин сын, грёб твою шлёп!» И туг в этот странный сон ворвался тихий стук… Даже через двойные рамы было слышно, как заливаются в саду скворцы. Солнце еще не взошло, но на зеленоватых обоях поигрывал багровый отсвет занимавшейся зари. Еще какое-то время Шмелев неподвижно лежал на широкой деревянной кровати рядом с женой. Белая полная рука ее была подложена под голову, размякшие губы приоткрылись.
«Вот и пришел конец моей спокойной жизни, – подумал он. – Это оттуда, из прошлого…»
Снова настойчиво постучали костяшками пальцев по стеклу. Григорий Борисович спустил ноги на пол, застеленный домотканым полосатым половиком, быстро натянул брюки, босиком подошел к окну и встретился с пристальным взглядом незнакомого человека в железнодорожной форме.
– Кого еще принесло в такую рань? – заворчала на кровати Александра.
– Спи, я сейчас, – пробормотал Шмелев и зашлепал к двери.
– Выпусти во двор кур, – зевая, вдогонку произнесла Александра.
– Вам привет от полковника Вениамина Юрьевича Никольского, – тихо сказал ранний гость. И назвал пароль.
Григорий Борисович мучительно вспоминал: кто же это такой? Память не подвела – перед его мысленным взором возникло красивое лицо петербургского офицера, бриллиантовый перстень на пальце. Он приезжал в Тверь, когда в их сети попадала особенно важная политическая птичка. Сам допрашивал.
– Он за границей? – спросил Шмелев. Незнакомец на это ничего не ответил. Назвавшись Лепковым, он на словах передал, что оба сына Шмелева живы-здоровы, старший, Бруно, служит в военной разведке, младший, Гельмут, летчик. О бывшей жене ни слова. Сыновья взяли фамилию своего деда – барона фон Бохова. Что ж, внуки барона устроились неплохо.
– Говорите… Борис, то есть Бруно, служит, в военной разведке? – улыбнулся Шмелев. – А как же чистота арийской расы? Я ведь чистокровный русский.
– Меня просили передать, что очень надеются на вашу помощь, когда придет час освобождать от большевиков Россию.
– Долго я ждал этого часа, – вздохнул Шмелев. – Так что же я должен делать?
– Ничего, – ответил Лепков. – Ровным счетом ничего. Спокойно живите, дышите прекрасным хвойным воздухом.
– И вы специально приехали сюда, чтобы мне это сказать? – холодно спросил уязвленный Шмелев.
– Рядом с вами воинская база.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Рядом с ней шагал Дерюгин, иногда их плечи соприкасались. Наверное, он действительно любит ее, но почему не замирает сердце, не бросает в жар и холод, как это случалось при случайных встречах с преподавателем Львом Михайловичем Рыбиным? Молодой, черноволосый, в длинной бархатной куртке, в узких брюках, он с первого взгляда понравился Алене, да и не только ей. Подружка нарочно села на первую парту и откровенно строила глазки молодому преподавателю.
Не раз видела его Алена в спортивном зале – Рыбин тренировался с волейболистами, говорили, что он «режет» мертвые мячи. Из нее почему-то спортсменки не получилось, зато она не пропускала ни одной игры, где участвовал Рыбин. И разумеется, болела за его команду.
Как-то в коридоре он остановился и перекинулся с ней несколькими словами о новом кинофильме, а вчера сам подошел на улице и проводил до вокзала; правда, увидев там других студентов, тут же вежливо попрощался и ушел. Но Алена была на седьмом небе от счастья.
Водокачка средь мохнатых сосен и елей выглядела избушкой на курьих ножках, крыша тускло светилась под луной каким-то мерцающим светом, слепые окна мокро поблескивали, с речки доносились приглушенные шлепки, будто кто-то огромный бил мощным хвостом по тихой воде. Заморосил мелкий дождик. Странно было видеть при полной луне и сверкающих звездах тонкие серебристые нити дождя.
– Я знаю, вы любите веселых, остроумных, – вдруг заговорил Дерюгин. – А со мной вам скучно.
– Да нет, – улыбнулась Алена. – Вы не скучный…
– Какой же я?
– Если бы мне было плохо и нужно было бы к кому-нибудь обратиться… я выбрала бы вас, – задумчиво произнесла она.
Он благодарно пожал ей руку выше локтя и произнес:
– Вы сказали, Алена, замечательные слова, спасибо вам.
– За что? – удивилась она.
– Только не смейтесь, моя мать и вы – самое дорогое, что есть у меня на свете… Ну и еще моя служба.
До самого дома он рассказывал, как с детства мечтал стать военным, собирал портреты великих полководцев, помнил наизусть многие изречения Суворова:
«Срубишь дерево – упадут и ветви; уничтожишь армию – сдадутся и крепости»; «Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву…». Он, Дерюгин, следует этому золотому наказу. Отец хотел отдать его на выучку столяру-краснодеревщику, тогда он убежал из дома – родом он из Витебска, – год работал в Питере на Путиловском и учился на рабфаке, потом поступил в школу красных командиров. Теперь готовится поступать в академию. Пусть не сейчас, а через год-два-три, но поступит.
– Я всегда добивался того, чего хотел, – глядя в глаза девушке, сказал он.
Они уже стояли у калитки, почуявший их Буран гремел цепью и повизгивал. Старый стал Буран. Как отец перестал ходить на охоту, так и пес заскучал, глаза слезятся, целыми днями дремлет во дворе у поленницы, и только дождь загоняет его в конуру.
– Только бы не было войны, – сказала Алена и поежилась в своей плюшевой жакетке.
– Вокруг нас столько врагов, – покачал он головой. – Кирова вот убили… Я Кирова слышал на выпускном вечере в нашем училище.
– У него лицо хорошее, – сказала Алена. – Доброе. Я Кирова видела только на портретах. Скажи, а Ваня много врагов поймал?
– Ты его сама спроси, – усмехнулся Григорий Елисеевич – Только я тебе не советую этого делать.
«Поцелует или нет? – вдруг подумала Алена, держась одной рукой за калитку. – Если поцелует, больше встречаться с ним не буду.»
Он не поцеловал, лишь почтительно пожал ей маленькую руку.
– Я завтра на машине еду в Климово, могу заехать за вами в педучилище.
– У нас завтра репетиция, – быстро произнесла она – Наверное, останусь в общежитии ночевать.
Он еще раз нежно пожал ей руку и, выбирая сухую дорогу, зашагал в военный городок. Укладываясь слать, Алена думала: почему она наврала ему, что завтра репетиция? На машине-то приятнее было бы ехать, чем в переполненном поезде…
Глава четырнадцатая
1
13 мая 1938 года Григорий Борисович Шмелев проснулся от осторожного стука в окно. Поначалу ему показалось, что стук в стекло – это продолжение сна. А снился ему глубокий ров, внизу которого звенел ручей, сам он стоял на шаткой балке, перекинутой через ров, и протягивал руку бородатому Андрею Ивановичу Абросимову, но тот отталкивал руку и, разевая рот, кричал: «Пропадай ты пропадом, сукин сын, грёб твою шлёп!» И туг в этот странный сон ворвался тихий стук… Даже через двойные рамы было слышно, как заливаются в саду скворцы. Солнце еще не взошло, но на зеленоватых обоях поигрывал багровый отсвет занимавшейся зари. Еще какое-то время Шмелев неподвижно лежал на широкой деревянной кровати рядом с женой. Белая полная рука ее была подложена под голову, размякшие губы приоткрылись.
«Вот и пришел конец моей спокойной жизни, – подумал он. – Это оттуда, из прошлого…»
Снова настойчиво постучали костяшками пальцев по стеклу. Григорий Борисович спустил ноги на пол, застеленный домотканым полосатым половиком, быстро натянул брюки, босиком подошел к окну и встретился с пристальным взглядом незнакомого человека в железнодорожной форме.
– Кого еще принесло в такую рань? – заворчала на кровати Александра.
– Спи, я сейчас, – пробормотал Шмелев и зашлепал к двери.
– Выпусти во двор кур, – зевая, вдогонку произнесла Александра.
– Вам привет от полковника Вениамина Юрьевича Никольского, – тихо сказал ранний гость. И назвал пароль.
Григорий Борисович мучительно вспоминал: кто же это такой? Память не подвела – перед его мысленным взором возникло красивое лицо петербургского офицера, бриллиантовый перстень на пальце. Он приезжал в Тверь, когда в их сети попадала особенно важная политическая птичка. Сам допрашивал.
– Он за границей? – спросил Шмелев. Незнакомец на это ничего не ответил. Назвавшись Лепковым, он на словах передал, что оба сына Шмелева живы-здоровы, старший, Бруно, служит в военной разведке, младший, Гельмут, летчик. О бывшей жене ни слова. Сыновья взяли фамилию своего деда – барона фон Бохова. Что ж, внуки барона устроились неплохо.
– Говорите… Борис, то есть Бруно, служит, в военной разведке? – улыбнулся Шмелев. – А как же чистота арийской расы? Я ведь чистокровный русский.
– Меня просили передать, что очень надеются на вашу помощь, когда придет час освобождать от большевиков Россию.
– Долго я ждал этого часа, – вздохнул Шмелев. – Так что же я должен делать?
– Ничего, – ответил Лепков. – Ровным счетом ничего. Спокойно живите, дышите прекрасным хвойным воздухом.
– И вы специально приехали сюда, чтобы мне это сказать? – холодно спросил уязвленный Шмелев.
– Рядом с вами воинская база.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178