дом был продан статскому советнику Михайловскому.
Еще долго при воспоминании о цыганистой, черноглазой Дашеньке саднило сердце Якова Ильича. В Тверь он ни разу не наведался, помнил строгий наказ Карнакова. Говорят, преступника тянет на то место, где он совершил преступление, – Супроновича не тянуло.
Когда он понял, что навеки потерял Дашеньку, то решил жениться. И невеста подвернулась: местная жительница – Александра Евсеевна Буракова. Взял за ней в приданое самый большой в поселке деревянный двухэтажный дом, где и открыл питейное заведение, а верхний этаж переоборудовал под бильярдную и отдельные номера для гостей. С женой прижил двух сыновей, две дочери умерли в младенческом возрасте. Своей хозяйкой был доволен: хоть и невидная из себя, зато работящая, бережет копейку, дом содержит в чистоте и порядке, мужу старается не перечить. До революции начал было расширяться, хотел еще в соседней деревне открыть лавку, нанял четырех работников, а после революции вел хозяйство и торговал в лавке с помощью жены и подросших сыновей. Жена вызвала на подмогу из деревни свояченицу, так что рабочих рук в доме хватало.
Сыновья пошли по отцовским стопам, еще с малолетства не чурались прислуживать гостям в зале. Младший, Леня, возил в гимназию булочки с маком и там продавал их одноклассникам, а Семен каждое лето с коробом на спине ходил по деревням и торговал глиняными свистульками, которые Яков Ильич оптом по дешевке покупал у климовского умельца.
Все это живо прошло перед глазами Якова Ильича, пока они сидели за круглым столом с Ростиславом Евгеньевичем. Как он его тут отыскал через столько лет? Он-то, наверное, все знает про Дарью Анисимовну. Интересно было Супроновичу услышать про нее, но пока напрямик спросить Карнакова почему-то не решался.
– Много у вас милиции в поселке? – вдруг спросил Ростислав Евгеньевич.
– Один Прокофьев, тут у нас тихо.
– В тихом омуте черти водятся, – глядя мимо него, проговорил Карнаков.
– От царского режима тут неподалеку, в Кленове, осталась база…
– Знаю, – уронил Ростислав Евгеньевич. – Много военных?
– Рота, может, поболее, в основном на базе работают вольнонаемные.
– Значит, и гэпэушники есть, – проговорил Карнаков.
– Один молоденький, Иван Кузнецов, ко мне иногда заглядывает, – ответил Яков Ильич. – Лучший бильярдист в поселке.
– Это хорошо, – рассеянно заметил гость, а что тут хорошего – пояснять не стал.
Надо сказать, Карнаков сильно изменился. Яков Ильич даже не сразу его узнал, когда дверь открыл. Видно, жизнь потрепала полицейского офицера. Углубились складки на высоком лбу, у носа. Было время, он, Яков Лукич, бежал из Твери, теперь же сюда заявился с попутным ветром его гонитель… Не от хорошей жизни подался в глушь Ростислав Евгеньевич!
Будто угадав его мысли, Ростислав Евгеньевич остро взглянул ему в глаза и сказал:
– Давай, Яков Ильич, напрямик. В свое время я очень помог тебе избежать веревки…
– Вы думаете, что я… купчишку? – перебил Супронович.
– Я не думаю, а знаю, – спокойно продолжал Карнаков. – И тогда, когда тебя выставил из города, к твоей же пользе… с кругленькой суммой в кожаном саквояжике безвинно погибшего купца Белозерского, я доподлинно знал, что ты и твоя возлюбленная Дарья Анисимовна – убийцы.
– Знали и отпустили, – усмехнулся Супронович. – За красивые глаза? – сказал и вдруг осенило: так, наверное, и было, именно за красивые черные глазки Дашеньки! Да, наверное, и перепало ему из купеческих богатств немало…
– Чтоб у тебя не было напрасных иллюзий, знай же, Яков Ильич, что и по новым законам Совдепии убийство карается высшей мерой наказания и давность лет никакой роли не играет, – четко выговорил Карнаков. – Показания Дарьи Анисимовны против тебя я сохранил в надежном месте на всякий случай. Такие документы порой дороже любых денег…
Яков Ильич не знал, правду ли он говорит, но внутри у него похолодело: в недобрый час нечистый принес ему позднего гостя!
– Что Советской власти до какого-то купца? – помолчав, выдавил из себя Яков Ильич. Про себя он решил, что гость сейчас попросит денег. Так и быть, кое-что он наскребет…
– Я, пожалуй, на какое-то время останусь здесь, – сказал Ростислав Евгеньевич и в ответ на удивленный взгляд собеседника улыбнулся: – Не у тебя… – Он обвел комнату глазами. – В этой тихой местности. И ты помоги мне зацепиться… Ну, работу подыщи, что ли, какую.
– Это можно. – У Супроновича отлегло от сердца: с деньгами ему становилось все труднее расставаться.
– Обо всем мы подробно завтра потолкуем, – улыбнулся Ростислав Евгеньевич, – я чертовски устал. Собачий холод, вагон скрипит, воняет карболкой!
Он налил еще коньяку, не чокаясь залпом выпил. Повертел рюмку в пальцах, осторожно поставил на стол, снова похвалил коньяк.
– Ростислав Евгеньевич… – начал было Супронович, но гость в упор посмотрел на него холодными светлыми глазами и отчетливо проговорил:
– Карнакова нет, он бежал за границу с армией генерала Кутепова. Навсегда забудь, что меня так звали. Я – Шмелев Григорий Борисович. Запомнил?
– Что с Дашенькой… с Дарьей Анисимовной? – проглотив ком в горле, спросил Яков Ильич.
– Ее убили в девятнадцатом.
– Царствие небесное рабе божьей Дарье… – перекрестился на угол Яков Ильич. – Большевики?
– Да нет, свои, – усмехнулся Шмелев.
– Господи, да как же это?!
– Хочешь подробности? – холодно усмехнулся гость. – Торговала собой, пила… Убили на пустыре. И смерть ее была ужасной… Дальше рассказывать?
– Не надо, – понурил голову Яков Ильич. Он вспомнил, как она расписывала ему прелести заграничной жизни: музеи, театры, курорты… Вот тебе и любовь до гроба, как жаркими ночами в летнем домике говорила Дашенька.
– Много она вам… заплатила? – чувствуя внутри полную опустошенность, вяло спросил он.
Гость пристально посмотрел ему в глаза, и хозяин невольно опустил голову. Глаза Шмелева могли почти мгновенно из мягких, добродушных превратиться в жесткие, пронзительные.
– Я ничего не слышал, а ты ничего не говорил, – холодно произнес он. – За такие вещи бьют по морде!
– Вы же дворянин… А я что? Деревенский мужик…
– Не так ты прост, Яков Лукич, как хочешь казаться.
– Не за так же вы меня турнули из Твери?
– Хватит об этом, – резко сказал Карнаков.
– Такая была женщина… – после гирей повисшей паузы проговорил Яков Ильич.
– Да ты романтик! – с любопытством посмотрел на него Шмелев. – Этакий Байрон: «Раны от любви если не всегда убивают, то никогда не заживают».
– Я скажу, чтобы вам постелили в этой комнате, – поднялся со стула Супронович.
– И скажи, чтобы не убирали этот замечательный коньяк, – попросил гость. – И еще одно: называй меня на «ты», – пожалуй, так будет естественнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Еще долго при воспоминании о цыганистой, черноглазой Дашеньке саднило сердце Якова Ильича. В Тверь он ни разу не наведался, помнил строгий наказ Карнакова. Говорят, преступника тянет на то место, где он совершил преступление, – Супроновича не тянуло.
Когда он понял, что навеки потерял Дашеньку, то решил жениться. И невеста подвернулась: местная жительница – Александра Евсеевна Буракова. Взял за ней в приданое самый большой в поселке деревянный двухэтажный дом, где и открыл питейное заведение, а верхний этаж переоборудовал под бильярдную и отдельные номера для гостей. С женой прижил двух сыновей, две дочери умерли в младенческом возрасте. Своей хозяйкой был доволен: хоть и невидная из себя, зато работящая, бережет копейку, дом содержит в чистоте и порядке, мужу старается не перечить. До революции начал было расширяться, хотел еще в соседней деревне открыть лавку, нанял четырех работников, а после революции вел хозяйство и торговал в лавке с помощью жены и подросших сыновей. Жена вызвала на подмогу из деревни свояченицу, так что рабочих рук в доме хватало.
Сыновья пошли по отцовским стопам, еще с малолетства не чурались прислуживать гостям в зале. Младший, Леня, возил в гимназию булочки с маком и там продавал их одноклассникам, а Семен каждое лето с коробом на спине ходил по деревням и торговал глиняными свистульками, которые Яков Ильич оптом по дешевке покупал у климовского умельца.
Все это живо прошло перед глазами Якова Ильича, пока они сидели за круглым столом с Ростиславом Евгеньевичем. Как он его тут отыскал через столько лет? Он-то, наверное, все знает про Дарью Анисимовну. Интересно было Супроновичу услышать про нее, но пока напрямик спросить Карнакова почему-то не решался.
– Много у вас милиции в поселке? – вдруг спросил Ростислав Евгеньевич.
– Один Прокофьев, тут у нас тихо.
– В тихом омуте черти водятся, – глядя мимо него, проговорил Карнаков.
– От царского режима тут неподалеку, в Кленове, осталась база…
– Знаю, – уронил Ростислав Евгеньевич. – Много военных?
– Рота, может, поболее, в основном на базе работают вольнонаемные.
– Значит, и гэпэушники есть, – проговорил Карнаков.
– Один молоденький, Иван Кузнецов, ко мне иногда заглядывает, – ответил Яков Ильич. – Лучший бильярдист в поселке.
– Это хорошо, – рассеянно заметил гость, а что тут хорошего – пояснять не стал.
Надо сказать, Карнаков сильно изменился. Яков Ильич даже не сразу его узнал, когда дверь открыл. Видно, жизнь потрепала полицейского офицера. Углубились складки на высоком лбу, у носа. Было время, он, Яков Лукич, бежал из Твери, теперь же сюда заявился с попутным ветром его гонитель… Не от хорошей жизни подался в глушь Ростислав Евгеньевич!
Будто угадав его мысли, Ростислав Евгеньевич остро взглянул ему в глаза и сказал:
– Давай, Яков Ильич, напрямик. В свое время я очень помог тебе избежать веревки…
– Вы думаете, что я… купчишку? – перебил Супронович.
– Я не думаю, а знаю, – спокойно продолжал Карнаков. – И тогда, когда тебя выставил из города, к твоей же пользе… с кругленькой суммой в кожаном саквояжике безвинно погибшего купца Белозерского, я доподлинно знал, что ты и твоя возлюбленная Дарья Анисимовна – убийцы.
– Знали и отпустили, – усмехнулся Супронович. – За красивые глаза? – сказал и вдруг осенило: так, наверное, и было, именно за красивые черные глазки Дашеньки! Да, наверное, и перепало ему из купеческих богатств немало…
– Чтоб у тебя не было напрасных иллюзий, знай же, Яков Ильич, что и по новым законам Совдепии убийство карается высшей мерой наказания и давность лет никакой роли не играет, – четко выговорил Карнаков. – Показания Дарьи Анисимовны против тебя я сохранил в надежном месте на всякий случай. Такие документы порой дороже любых денег…
Яков Ильич не знал, правду ли он говорит, но внутри у него похолодело: в недобрый час нечистый принес ему позднего гостя!
– Что Советской власти до какого-то купца? – помолчав, выдавил из себя Яков Ильич. Про себя он решил, что гость сейчас попросит денег. Так и быть, кое-что он наскребет…
– Я, пожалуй, на какое-то время останусь здесь, – сказал Ростислав Евгеньевич и в ответ на удивленный взгляд собеседника улыбнулся: – Не у тебя… – Он обвел комнату глазами. – В этой тихой местности. И ты помоги мне зацепиться… Ну, работу подыщи, что ли, какую.
– Это можно. – У Супроновича отлегло от сердца: с деньгами ему становилось все труднее расставаться.
– Обо всем мы подробно завтра потолкуем, – улыбнулся Ростислав Евгеньевич, – я чертовски устал. Собачий холод, вагон скрипит, воняет карболкой!
Он налил еще коньяку, не чокаясь залпом выпил. Повертел рюмку в пальцах, осторожно поставил на стол, снова похвалил коньяк.
– Ростислав Евгеньевич… – начал было Супронович, но гость в упор посмотрел на него холодными светлыми глазами и отчетливо проговорил:
– Карнакова нет, он бежал за границу с армией генерала Кутепова. Навсегда забудь, что меня так звали. Я – Шмелев Григорий Борисович. Запомнил?
– Что с Дашенькой… с Дарьей Анисимовной? – проглотив ком в горле, спросил Яков Ильич.
– Ее убили в девятнадцатом.
– Царствие небесное рабе божьей Дарье… – перекрестился на угол Яков Ильич. – Большевики?
– Да нет, свои, – усмехнулся Шмелев.
– Господи, да как же это?!
– Хочешь подробности? – холодно усмехнулся гость. – Торговала собой, пила… Убили на пустыре. И смерть ее была ужасной… Дальше рассказывать?
– Не надо, – понурил голову Яков Ильич. Он вспомнил, как она расписывала ему прелести заграничной жизни: музеи, театры, курорты… Вот тебе и любовь до гроба, как жаркими ночами в летнем домике говорила Дашенька.
– Много она вам… заплатила? – чувствуя внутри полную опустошенность, вяло спросил он.
Гость пристально посмотрел ему в глаза, и хозяин невольно опустил голову. Глаза Шмелева могли почти мгновенно из мягких, добродушных превратиться в жесткие, пронзительные.
– Я ничего не слышал, а ты ничего не говорил, – холодно произнес он. – За такие вещи бьют по морде!
– Вы же дворянин… А я что? Деревенский мужик…
– Не так ты прост, Яков Лукич, как хочешь казаться.
– Не за так же вы меня турнули из Твери?
– Хватит об этом, – резко сказал Карнаков.
– Такая была женщина… – после гирей повисшей паузы проговорил Яков Ильич.
– Да ты романтик! – с любопытством посмотрел на него Шмелев. – Этакий Байрон: «Раны от любви если не всегда убивают, то никогда не заживают».
– Я скажу, чтобы вам постелили в этой комнате, – поднялся со стула Супронович.
– И скажи, чтобы не убирали этот замечательный коньяк, – попросил гость. – И еще одно: называй меня на «ты», – пожалуй, так будет естественнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178