Он уже побывал на эвакуационном пункте, оформил проездные документы в соседний с нужным ему подмосковный город. На работу он в Ярославле так и не устроился, поэтому ему не нужно было разрешение. Дежурному по эвакуационному пункту объяснил свое решение уехать из Ярославля тем, что подходящей работы здесь для него не нашлось, – он ведь инвалид, – а там, в Подмосковье, у него дальний родственник, который нашел работу и пообещал обеспечить жильем. Заготовленное заранее письмо дежурная читать не стала, как не стала и чинить никаких препятствий для выезда.
– Давай, капитан, действуй, – сказал Макар Иванович. – Так сказать, отметим хорошей диверсией мой отъезд и твое вступление в новую должность!
Но «капитан» не разделял оптимизма Семченкова; устроить в порту диверсию – это дело рискованное, а подвергать себя опасности никому не хотелось.
Почувствовав колебания Ложкина, Макар Иванович строго заметил:
– Это приказ, капитан! Приказ оттуда!
– Ладно, – пообещал Ложкин. – Будет вам фейерверк!
Поезд на Москву отходил в первом часу ночи, а в половине двенадцатого со стороны порта небо озарилось багровым пламенем. По улице пронеслись несколько пожарных машин. Широкая багровая полоса ширилась, колебалась, иногда по краям сгущалась, темнела, ветер принес на станцию вонючий запах резины. Макар Иванович Семченков стоял на перроне и, глядя на багровое зарево, курил. Глаза его довольно поблескивали, у ног стоял обшарпанный чемодан, перевязанный брючным ремнем. Настроение было приподнятое, почему-то вдруг стало жаль покидать этот в общем-то уже знакомый город.
Запах горелой резины становился все сильнее, но он не раздражал Макара Ивановича. Когда с ним поравнялся хромой железнодорожник с масленкой в руке, он приветливо кивнул ему и, показав глазами на зарево, произнес:
– Где это горит, любезный?
– В порту! – угрюмо ответил тот. – Резина горит, вот что! – И пошел дальше с покачивающейся длинноносой масленкой в черной от мазута руке.
Семченков подхватил чемодан и направился в зал ожидания, где в битком набитом огромном зале гудели голоса, витал махорочный дым и все перебивал противный запах дезинфекции. Под высоким сводчатым потолком летали воробьи, равнодушно поглядывая на сидящих, стоящих, лежащих на своих чемоданах, узлах, котомках людей.
Перешагнув порог вокзала, Макар Иванович тут же растворился в безликой, шевелящейся массе людей, ожидающей поезда, который нужно брать, как неприступную крепость, только штурмом.
Заслышав стук колес за высокими окнами вокзала., люди, отталкивая от дверей дежурных в красных фуражках и милиционеров в синей форме, устремлялись на перрон и катились вдоль состава, атакуя каждый вагон. И неважно, что поезд идет в другую сторону, не беда, что придется всю ночь дремать, стоя в проходе, со всех сторон стиснутому горячими телами, главное – ехать! Вся огромная Россия разделилась на две большие станции – станцию Тыл и станцию Война. И в одну и в другую стороны днем и ночью ехали и ехали люди, которых даже железнодорожники не называли пассажирами, это были командированные, военные, беженцы, демобилизованные, эвакуированные, беспризорники…
Война разбросала людей по земле, разлучила семьи: мужа с женой, детей с родителями, но и ни в какое другое время не происходили самые невероятные встречи знакомых и близких на военных дорогах и в лесах, в тылу и на фронте. Люди, похоронившие друг друга, нежданно-негаданно встречались, мать, потерявшая во время бомбежки ребенка, находила его за тысячи километров от дома…
Думал ли Макар Иванович Семченков, стоя холодным осенним вечером на перроне ярославского вокзала и радуясь пожару в порту, что очень скоро предстоит и ему нежданная встреча?..
4
Вадим залез на дерево, обрывал твердые зеленые орехи, которые росли гнездами, швырял вниз Василисе. Напихали орехи в карманы, Василиса сняла санитарную сумку и набила туда. Она ловко лущила их, разгрызая крепкими белыми зубами.
– Ты вспоминаешь отца? – спросила она, когда пошли назад.
– Какого? – уточнил он.
– У тебя есть лишь один отец.
– Я вспоминаю Федора Федоровича Казакова, – сказал Вадим. – И маму.
– Твой отец – замечательный человек, – не слушая его, говорила Василиса. – Ты знаешь, что он спас мне жизнь?
– Ты рассказывала…
– Разве? – улыбнулась она. – Не только спас, а вернул меня к жизни. И это сейчас, когда кругом такое творится!
– Сейчас ты скажешь, что я должен гордиться таким отцом, – насмешливо подхватил Вадим. – Потому, что такой он замечательный, храбрый, умный…
– Все это правда.
– А мой отчим Казаков называет его собачником.
– Собачником? – удивилась девушка.
– У него были две большие черные овчарки: Юсуп Первый и Юсуп Второй, – с улыбкой пояснил Вадим. – Я помню только Юсупа Второго.
– Расскажи мне про отца, – попросила она.
– Про какого? – продолжал дурачиться Вадим. – Про отца первого или про отца второго?
– А ты жестокий, Вадик, – с грустью произнесла Василиса.
– Значит, пошел в отца первого, отец второй, все говорят, добрый… – Вадим понимал, что обижает девушку, но ничего не мог поделать с собой.
– Я люблю твоего отца, Вадик, – сказала Василиса. – А значит, люблю и тебя. И не пытайся меня разочаровывать – ничего не выйдет.
Вадим вспомнил, что и отец ему говорил, что любит Василису Прекрасную. Только в другом лесу, который у Андреевки… Он хотел сказать ей об этом, но почему-то промолчал. Сосны шумели все сильнее, сверху просыпались на них мелкие капли. Раньше слышны были в лесу птицы, а теперь тихо. Птицы улетают в теплые края, им наплевать на войну, на линию фронта, разделившую жизнь людей надвое… Птицы границ не ведают… Он вдруг почувствовал острую тоску по людям, по мирному городу, где двери магазинов открыты и на каждом углу продают белое и розовое вафельное мороженое…
Вчера Дмитрий Андреевич проводил на полянке политинформацию, читал сводки Совинформбюро. Теперь самолеты не садились в лесу, пролетали над лагерем и сбрасывали на парашютах грузы. Никогда не забывали положить в мешки и пачку газет. Здесь лес глухой, непроходимый, есть одна делянка, оставленная еще до войны лесорубами, но на ней не приземлишься: топко. Сбросив груз, «кукурузник» приветливо махал крыльями и улетал.
На политинформации Дмитрий Андреевич рассказывал про Сталинград…
В эту осень 1942 года мало кто еще догадывался, что знаменитая Сталинградская битва станет исторической, как переломный момент во всей Великой Отечественной войне. Со Сталинграда беспристрастные часы истории начнут отбивать время сокрушительного поражения третьего рейха. Но до полной победы в мае 1945 года было еще очень и очень далеко…
– Василиса, почему командир запрещает брать нас на задания?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
– Давай, капитан, действуй, – сказал Макар Иванович. – Так сказать, отметим хорошей диверсией мой отъезд и твое вступление в новую должность!
Но «капитан» не разделял оптимизма Семченкова; устроить в порту диверсию – это дело рискованное, а подвергать себя опасности никому не хотелось.
Почувствовав колебания Ложкина, Макар Иванович строго заметил:
– Это приказ, капитан! Приказ оттуда!
– Ладно, – пообещал Ложкин. – Будет вам фейерверк!
Поезд на Москву отходил в первом часу ночи, а в половине двенадцатого со стороны порта небо озарилось багровым пламенем. По улице пронеслись несколько пожарных машин. Широкая багровая полоса ширилась, колебалась, иногда по краям сгущалась, темнела, ветер принес на станцию вонючий запах резины. Макар Иванович Семченков стоял на перроне и, глядя на багровое зарево, курил. Глаза его довольно поблескивали, у ног стоял обшарпанный чемодан, перевязанный брючным ремнем. Настроение было приподнятое, почему-то вдруг стало жаль покидать этот в общем-то уже знакомый город.
Запах горелой резины становился все сильнее, но он не раздражал Макара Ивановича. Когда с ним поравнялся хромой железнодорожник с масленкой в руке, он приветливо кивнул ему и, показав глазами на зарево, произнес:
– Где это горит, любезный?
– В порту! – угрюмо ответил тот. – Резина горит, вот что! – И пошел дальше с покачивающейся длинноносой масленкой в черной от мазута руке.
Семченков подхватил чемодан и направился в зал ожидания, где в битком набитом огромном зале гудели голоса, витал махорочный дым и все перебивал противный запах дезинфекции. Под высоким сводчатым потолком летали воробьи, равнодушно поглядывая на сидящих, стоящих, лежащих на своих чемоданах, узлах, котомках людей.
Перешагнув порог вокзала, Макар Иванович тут же растворился в безликой, шевелящейся массе людей, ожидающей поезда, который нужно брать, как неприступную крепость, только штурмом.
Заслышав стук колес за высокими окнами вокзала., люди, отталкивая от дверей дежурных в красных фуражках и милиционеров в синей форме, устремлялись на перрон и катились вдоль состава, атакуя каждый вагон. И неважно, что поезд идет в другую сторону, не беда, что придется всю ночь дремать, стоя в проходе, со всех сторон стиснутому горячими телами, главное – ехать! Вся огромная Россия разделилась на две большие станции – станцию Тыл и станцию Война. И в одну и в другую стороны днем и ночью ехали и ехали люди, которых даже железнодорожники не называли пассажирами, это были командированные, военные, беженцы, демобилизованные, эвакуированные, беспризорники…
Война разбросала людей по земле, разлучила семьи: мужа с женой, детей с родителями, но и ни в какое другое время не происходили самые невероятные встречи знакомых и близких на военных дорогах и в лесах, в тылу и на фронте. Люди, похоронившие друг друга, нежданно-негаданно встречались, мать, потерявшая во время бомбежки ребенка, находила его за тысячи километров от дома…
Думал ли Макар Иванович Семченков, стоя холодным осенним вечером на перроне ярославского вокзала и радуясь пожару в порту, что очень скоро предстоит и ему нежданная встреча?..
4
Вадим залез на дерево, обрывал твердые зеленые орехи, которые росли гнездами, швырял вниз Василисе. Напихали орехи в карманы, Василиса сняла санитарную сумку и набила туда. Она ловко лущила их, разгрызая крепкими белыми зубами.
– Ты вспоминаешь отца? – спросила она, когда пошли назад.
– Какого? – уточнил он.
– У тебя есть лишь один отец.
– Я вспоминаю Федора Федоровича Казакова, – сказал Вадим. – И маму.
– Твой отец – замечательный человек, – не слушая его, говорила Василиса. – Ты знаешь, что он спас мне жизнь?
– Ты рассказывала…
– Разве? – улыбнулась она. – Не только спас, а вернул меня к жизни. И это сейчас, когда кругом такое творится!
– Сейчас ты скажешь, что я должен гордиться таким отцом, – насмешливо подхватил Вадим. – Потому, что такой он замечательный, храбрый, умный…
– Все это правда.
– А мой отчим Казаков называет его собачником.
– Собачником? – удивилась девушка.
– У него были две большие черные овчарки: Юсуп Первый и Юсуп Второй, – с улыбкой пояснил Вадим. – Я помню только Юсупа Второго.
– Расскажи мне про отца, – попросила она.
– Про какого? – продолжал дурачиться Вадим. – Про отца первого или про отца второго?
– А ты жестокий, Вадик, – с грустью произнесла Василиса.
– Значит, пошел в отца первого, отец второй, все говорят, добрый… – Вадим понимал, что обижает девушку, но ничего не мог поделать с собой.
– Я люблю твоего отца, Вадик, – сказала Василиса. – А значит, люблю и тебя. И не пытайся меня разочаровывать – ничего не выйдет.
Вадим вспомнил, что и отец ему говорил, что любит Василису Прекрасную. Только в другом лесу, который у Андреевки… Он хотел сказать ей об этом, но почему-то промолчал. Сосны шумели все сильнее, сверху просыпались на них мелкие капли. Раньше слышны были в лесу птицы, а теперь тихо. Птицы улетают в теплые края, им наплевать на войну, на линию фронта, разделившую жизнь людей надвое… Птицы границ не ведают… Он вдруг почувствовал острую тоску по людям, по мирному городу, где двери магазинов открыты и на каждом углу продают белое и розовое вафельное мороженое…
Вчера Дмитрий Андреевич проводил на полянке политинформацию, читал сводки Совинформбюро. Теперь самолеты не садились в лесу, пролетали над лагерем и сбрасывали на парашютах грузы. Никогда не забывали положить в мешки и пачку газет. Здесь лес глухой, непроходимый, есть одна делянка, оставленная еще до войны лесорубами, но на ней не приземлишься: топко. Сбросив груз, «кукурузник» приветливо махал крыльями и улетал.
На политинформации Дмитрий Андреевич рассказывал про Сталинград…
В эту осень 1942 года мало кто еще догадывался, что знаменитая Сталинградская битва станет исторической, как переломный момент во всей Великой Отечественной войне. Со Сталинграда беспристрастные часы истории начнут отбивать время сокрушительного поражения третьего рейха. Но до полной победы в мае 1945 года было еще очень и очень далеко…
– Василиса, почему командир запрещает брать нас на задания?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178