Я заметил, что свой темно-зеленый Боб уже снял.
– Погоди, – сказал он, когда я принялся надевать фартук, а потом, к великому моему удивлению, запустил руку в карман моих штанов и вытащил оттуда содержимое: шестипенсовик, три пенни и несколько полупенсовиков и фартингов. Таким же манером он обшарил все остальные мои карманы, хотя больше ничего не нашел.
Боб пересчитал деньги.
– Один шиллинг, четыре пенса и три фартинга, – сказал он и положил монеты к себе в карман. – Деньжата отправляются в твой ящичек. А ключ от него у меня. Так что если я когда-нибудь увижу у тебя деньги или еще что-нибудь, чего тебе не давал, я буду знать, откуда они у тебя. Ясно?
Я кивнул. Потом он вывернул все мои карманы и поочередно вырвал подкладку из каждого.
– Теперь надевай, – велел он, и я завязал фартук на поясе. – Зеленый для грязной работы, а белый для работы наверху, в столовой для прислуги и в комнатах экономки – смотри, не перепутай, поскольку если белый запачкается, я тебя по головке не поглажу. – Он указал на карман фартука. – Вот твой карман. И если я обнаружу, что ты починил свои карманы или прячешь что-нибудь за пазухой – да поможет тебе Господь Всемогущий.
Боб повернулся и пошел прочь. У самой двери он оглянулся и раздраженно осведомился:
– Чего ты ждешь, черт побери? Уже половина двенадцатого.
Истолковав эти слова как приказ следовать за ним, я бегом нагнал Боба. Другие слуги шагали по темному коридору в том же направлении. Несколькими ярдами дальше мы вошли в просторное помещение с низким потолком и посыпанным песком полом, где люди рассаживались за длинный сосновый стол, стоящий посередине. Те, кто занимал места в концах стола, сидели на дубовых стульях с высокими спинками, а остальные довольствовались грубо сколоченными скамьями. Комната была без окон и освещалась сальными свечами, ужасно вонявшими. Я увидел, что мужчины садятся в одном конце стола, а женщины в другом, но не сразу понял, что они занимают места в строгом порядке, по рангу: с одной стороны во главе стола сидел старший кучер, рядом с ним младший кучер, потом первый, второй, третий и четвертый ливрейные лакеи, а далее грумы, в том же порядке очередности. На женской половине почетное место отводилось старшей судомойке, рядом с ней сидела старшая прачка, потом уборщицы, судомойки и наконец прачки – так что мужчины и женщины из самой низшей прислуги встречались в середине стола, хотя им запрещалось разговаривать друг с другом.
Бесси и мне пришлось подавать на стол огромные блюда – на женской и мужской половине соответственно, – покуда все сами накладывали себе пищу в тарелки, на старый манер. Это была очень тяжелая работа, и Боб непрерывно кричал на меня и обращал внимание остальных присутствующих на мою неловкость, желая повеселить народ.
У меня самого голова кружилась от голода, и я все спрашивал себя, когда же мне наконец позволят поесть. Я шепотом задал этот вопрос Бесси, когда мы собирали со стола огромные блюда, и она коротко ответила:
– После.
Ближе к концу трапезы мы начали относить обратно в судомойню пустые тарелки. Один раз, зайдя туда, я увидел, как Бесси быстро хватает кусочек хлеба и протирает им дно только что принесенной кастрюли. Я последовал примеру девушки, но наши товарищи-слуги почти ничего нам не оставили. Я сунул хлебную корку в карман фартука, чтобы съесть позже.
Заметив это, Бесси помотала головой: оказывается, нам разрешалось подчищать за остальными на месте, но оставлять у себя объедки, чтобы съесть потом в более спокойной обстановке, запрещалось и считалось серьезным правонарушением.
Отнеся в судомойню последние тарелки, я поспешил обратно в столовую. Боб уже встал со своего места и смотрел на меня повелительным взглядом.
– Пойдем. Второй стол.
Проговорив эти загадочные слова, он взглянул на мой белый фартук и увидел на нем несколько жирных пятнышек, оставшихся от тяжелых кастрюль, которые я таскал, прижимая к груди.
Он влепил мне затрещину.
– Фартуки меняют всего раз в неделю. Содержи свой в чистоте, иначе тебе несдобровать.
Он направился обратно в судомойню, и на сей раз мы прошли через нее в кухню – просторное помещение с высоким сводчатым потолком и громадным очагом, где теснились жарочные решетки и вертела. Здесь мы снова взяли блюда – правда, уже более изящные – и опять понесли по темному коридору, но на сей раз миновали столовую для прислуги и вошли в большую комнату с одним забранным решеткой окном, сквозь которое проникало немного света. В комнате никого не было, но посередине стоял красивый старинный стол, накрытый на восемь персон.
Когда мы поставили блюда на выдвижную доску буфета, Боб сказал:
– Не забудь поклониться, когда дамы и господа войдут.
Потом он вышел, притворив за собой дверь, но почти сразу распахнул ее настежь и, придерживая рукой, замер в почтительном поклоне.
В комнату прошествовали несколько человек, появившихся из двери напротив. Впереди выступал дворецкий, мистер Такаберри, под руку с высокой, похожей на ворону женщиной в пенсне, которую, к великому своему ужасу, я узнал. Это была экономка миссис Пепперкорн, с которой я мельком встречался в Хафеме много лет назад, в тот день, когда впервые увидел Генриетту. Я быстро поклонился, чтобы спрятать лицо, но тут же сообразил, что если миссис Пепперкорн нисколько не изменилась за прошедшие годы, то обо мне такого не скажешь.
Вошедшие расселись; мистер Такаберри занял место во главе стола, а миссис Пепперкорн напротив него. Слева от мистера Такаберри села старшая кухарка, а справа господин с блестящей лысиной и крупным красным носом. Еще там были три молодые леди, которых я принял за горничных, а в конце стола, по одну и другую руку от миссис Пепперкорн, расположились молодой джентльмен и старшая горничная.
– Делай, что я делаю, – прошипел мне Боб и принялся сам раскладывать еду по тарелкам, на новый манер.
Кушанья были изысканными, и к каждому блюду подавался новый сорт вина.
– Как вы думаете, мистер Такаберри, – спросил господин, сидящий рядом с дворецким, – почему семейство не уезжает в деревню на праздники?
Указав на говорившего, Боб протянул мне блюдо и прошептал:
– Подай это камердинеру сэра Персевала.
Мистер Такаберри посмотрел вслед Бобу и подождал, пока он отойдет к буфету. Потом, забыв о моем присутствии или не принимая меня в расчет, он сначала промокнул губы салфеткой, а затем открыл рот, но еще не успел сказать ни слова, как вмешалась миссис Пепперкорн:
– Разумеется, из соображений экономии.
– Есть и другая причина, – значительно молвил мистер Такаберри. – Процесс в канцлерском суде находится в сложной стадии, насколько я понимаю.
– Вздор! – отрезала миссис Пепперкорн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
– Погоди, – сказал он, когда я принялся надевать фартук, а потом, к великому моему удивлению, запустил руку в карман моих штанов и вытащил оттуда содержимое: шестипенсовик, три пенни и несколько полупенсовиков и фартингов. Таким же манером он обшарил все остальные мои карманы, хотя больше ничего не нашел.
Боб пересчитал деньги.
– Один шиллинг, четыре пенса и три фартинга, – сказал он и положил монеты к себе в карман. – Деньжата отправляются в твой ящичек. А ключ от него у меня. Так что если я когда-нибудь увижу у тебя деньги или еще что-нибудь, чего тебе не давал, я буду знать, откуда они у тебя. Ясно?
Я кивнул. Потом он вывернул все мои карманы и поочередно вырвал подкладку из каждого.
– Теперь надевай, – велел он, и я завязал фартук на поясе. – Зеленый для грязной работы, а белый для работы наверху, в столовой для прислуги и в комнатах экономки – смотри, не перепутай, поскольку если белый запачкается, я тебя по головке не поглажу. – Он указал на карман фартука. – Вот твой карман. И если я обнаружу, что ты починил свои карманы или прячешь что-нибудь за пазухой – да поможет тебе Господь Всемогущий.
Боб повернулся и пошел прочь. У самой двери он оглянулся и раздраженно осведомился:
– Чего ты ждешь, черт побери? Уже половина двенадцатого.
Истолковав эти слова как приказ следовать за ним, я бегом нагнал Боба. Другие слуги шагали по темному коридору в том же направлении. Несколькими ярдами дальше мы вошли в просторное помещение с низким потолком и посыпанным песком полом, где люди рассаживались за длинный сосновый стол, стоящий посередине. Те, кто занимал места в концах стола, сидели на дубовых стульях с высокими спинками, а остальные довольствовались грубо сколоченными скамьями. Комната была без окон и освещалась сальными свечами, ужасно вонявшими. Я увидел, что мужчины садятся в одном конце стола, а женщины в другом, но не сразу понял, что они занимают места в строгом порядке, по рангу: с одной стороны во главе стола сидел старший кучер, рядом с ним младший кучер, потом первый, второй, третий и четвертый ливрейные лакеи, а далее грумы, в том же порядке очередности. На женской половине почетное место отводилось старшей судомойке, рядом с ней сидела старшая прачка, потом уборщицы, судомойки и наконец прачки – так что мужчины и женщины из самой низшей прислуги встречались в середине стола, хотя им запрещалось разговаривать друг с другом.
Бесси и мне пришлось подавать на стол огромные блюда – на женской и мужской половине соответственно, – покуда все сами накладывали себе пищу в тарелки, на старый манер. Это была очень тяжелая работа, и Боб непрерывно кричал на меня и обращал внимание остальных присутствующих на мою неловкость, желая повеселить народ.
У меня самого голова кружилась от голода, и я все спрашивал себя, когда же мне наконец позволят поесть. Я шепотом задал этот вопрос Бесси, когда мы собирали со стола огромные блюда, и она коротко ответила:
– После.
Ближе к концу трапезы мы начали относить обратно в судомойню пустые тарелки. Один раз, зайдя туда, я увидел, как Бесси быстро хватает кусочек хлеба и протирает им дно только что принесенной кастрюли. Я последовал примеру девушки, но наши товарищи-слуги почти ничего нам не оставили. Я сунул хлебную корку в карман фартука, чтобы съесть позже.
Заметив это, Бесси помотала головой: оказывается, нам разрешалось подчищать за остальными на месте, но оставлять у себя объедки, чтобы съесть потом в более спокойной обстановке, запрещалось и считалось серьезным правонарушением.
Отнеся в судомойню последние тарелки, я поспешил обратно в столовую. Боб уже встал со своего места и смотрел на меня повелительным взглядом.
– Пойдем. Второй стол.
Проговорив эти загадочные слова, он взглянул на мой белый фартук и увидел на нем несколько жирных пятнышек, оставшихся от тяжелых кастрюль, которые я таскал, прижимая к груди.
Он влепил мне затрещину.
– Фартуки меняют всего раз в неделю. Содержи свой в чистоте, иначе тебе несдобровать.
Он направился обратно в судомойню, и на сей раз мы прошли через нее в кухню – просторное помещение с высоким сводчатым потолком и громадным очагом, где теснились жарочные решетки и вертела. Здесь мы снова взяли блюда – правда, уже более изящные – и опять понесли по темному коридору, но на сей раз миновали столовую для прислуги и вошли в большую комнату с одним забранным решеткой окном, сквозь которое проникало немного света. В комнате никого не было, но посередине стоял красивый старинный стол, накрытый на восемь персон.
Когда мы поставили блюда на выдвижную доску буфета, Боб сказал:
– Не забудь поклониться, когда дамы и господа войдут.
Потом он вышел, притворив за собой дверь, но почти сразу распахнул ее настежь и, придерживая рукой, замер в почтительном поклоне.
В комнату прошествовали несколько человек, появившихся из двери напротив. Впереди выступал дворецкий, мистер Такаберри, под руку с высокой, похожей на ворону женщиной в пенсне, которую, к великому своему ужасу, я узнал. Это была экономка миссис Пепперкорн, с которой я мельком встречался в Хафеме много лет назад, в тот день, когда впервые увидел Генриетту. Я быстро поклонился, чтобы спрятать лицо, но тут же сообразил, что если миссис Пепперкорн нисколько не изменилась за прошедшие годы, то обо мне такого не скажешь.
Вошедшие расселись; мистер Такаберри занял место во главе стола, а миссис Пепперкорн напротив него. Слева от мистера Такаберри села старшая кухарка, а справа господин с блестящей лысиной и крупным красным носом. Еще там были три молодые леди, которых я принял за горничных, а в конце стола, по одну и другую руку от миссис Пепперкорн, расположились молодой джентльмен и старшая горничная.
– Делай, что я делаю, – прошипел мне Боб и принялся сам раскладывать еду по тарелкам, на новый манер.
Кушанья были изысканными, и к каждому блюду подавался новый сорт вина.
– Как вы думаете, мистер Такаберри, – спросил господин, сидящий рядом с дворецким, – почему семейство не уезжает в деревню на праздники?
Указав на говорившего, Боб протянул мне блюдо и прошептал:
– Подай это камердинеру сэра Персевала.
Мистер Такаберри посмотрел вслед Бобу и подождал, пока он отойдет к буфету. Потом, забыв о моем присутствии или не принимая меня в расчет, он сначала промокнул губы салфеткой, а затем открыл рот, но еще не успел сказать ни слова, как вмешалась миссис Пепперкорн:
– Разумеется, из соображений экономии.
– Есть и другая причина, – значительно молвил мистер Такаберри. – Процесс в канцлерском суде находится в сложной стадии, насколько я понимаю.
– Вздор! – отрезала миссис Пепперкорн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177