Он схватил кисть и торопливо набросал:
«…сожги Сижэнь и прогони Шэюэ, лишь тогда обитательницы женских покоев смогут увещевать других; изуродуй божественную красоту Баочай, обрати в ничто чудесную проницательность Дайюй, уничтожь чувства и желания, лишь тогда красота и уродство в женских покоях сравняются друг с другом.
Если все обитательницы женских покоев обретут право увещевать, никогда не возникнет вражды; если не будет божественной красоты, навсегда исчезнет чувство любви; если обратить в ничто чудесную проницательность, исчезнут разум и таланты.
Баочай, Дайюй, Сижэнь, Шэюэ — все они расставляют сети и прячутся в норы, вводят в заблуждение и влекут к гибели тех, кто населяет Поднебесную».
Баоюй бросил кисть и опустился на кровать. Едва голова его коснулась подушки, он тут же уснул и проспал до самого утра.
Открыв глаза, Баоюй увидел Сижэнь, она спала одетая. Он не стал раздумывать над тем, что произошло накануне, разбудил ее и сказал:
— Разденься и ложись под одеяло, а то замерзнешь.
Сижэнь давно заметила, что Баоюй целыми днями развлекается с сестрами, но не решалась ему об этом сказать — все равно бесполезно. Девушка пыталась действовать лаской, предостерегала как могла в надежде, что в конце концов он исправится. Но все оставалось по-прежнему. И Сижэнь ничего не могла сделать. От расстройства даже сон потеряла. И сейчас, заметив какую-то перемену в поведении Баоюя, Сижэнь подумала, что он раскаялся, но виду не подала.
И поскольку она молчала, Баоюй попытался ее раздеть. Но едва расстегнул на ней халат, как Сижэнь оттолкнула его и вновь застегнулась.
— Скажи наконец, что с тобой? — с улыбкой спросил Баоюй.
Сижэнь не отвечала. Баоюй повторил свой вопрос.
— Ничего, — глядя на него в упор, промолвила наконец Сижэнь. — Раз уж встал, иди туда умываться и причесываться. Да поскорее, а то опоздаешь!
— Куда? — с недоумением спросил Баоюй.
— Нечего у меня спрашивать! Сам знаешь! — усмехнулась Сижэнь. — Туда, где тебе больше нравится. Нам надо реже бывать друг с другом, а то из-за вечных споров и ссор люди нас засмеют. Если же и там тебе надоест, тут найдется какая-нибудь Сыэр или Уэр, которая рада будет тебе прислуживать. Мы ведь только «позорим благозвучные имена»!
— Никак не можешь забыть? — улыбнулся Баоюй.
— Сто лет буду помнить! — заявила Сижэнь. — Я не ты, ничего не пропускаю мимо ушей, утром не забываю, что мне сказали накануне вечером!
Она была так хороша в гневе, что Баоюй от избытка чувств схватил яшмовую шпильку, лежавшую у изголовья, разломил пополам и торжественно заявил:
— Если я еще хоть раз ослушаюсь тебя, пусть случится со мной то же, что с этой шпилькой!
Сижэнь отобрала у него обломки шпильки и промолвила:
— Нечего было так рано вставать! А будешь ты меня слушаться или нет — дело твое, только зачем так бурно выражать свои чувства!
— Ты и не представляешь, как я волнуюсь! — вскричал Баоюй.
— А ты знаешь, что такое волнение? — произнесла с улыбкой Сижэнь. — Тогда подумай, что у меня на душе! Ну, ладно, иди умываться!
Оба встали и принялись за утренний туалет.
Вскоре после того, как Баоюй и Сижэнь поднялись наверх, вошла Дайюй. Не застав Баоюя, она подошла к столу и стала листать книгу за книгой. И когда открыла Чжуан-цзы, в глаза ей бросилась запись, накануне вечером сделанная Баоюем. Прочитав ее, Дайюй рассердилась, потом рассмеялась. Схватила кисть и приписала:
Кто он такой, сей борзописец-вор,
Укравший у Чжуан-цзы много строк?
Других порочит, а поступок свой
Он даже не считает за порок!
Окончив писать, Дайюй пошла навестить матушку Цзя, от нее направилась к госпоже Ван.
В это самое время заболела дочь Фэнцзе. В доме все переполошились, позвали доктора. Тот осмотрел девочку и сказал:
— Не стану скрывать, у вашей дочери оспа.
— Она выздоровеет? — в один голос спросили госпожа Ван и Фэнцзе.
— Болезнь серьезная, но протекает благополучно, и опасности нет. Срочно нужны шелковичные черви и хвост свиньи.
Фэнцзе тотчас же принялась хлопотать: подмела комнаты, совершила жертвоприношения богине оспы, строго запретила в доме жарить и парить, а также сделала другие необходимые распоряжения. Пинъэр велено было перенести постель и одежду Цзя Ляня к нему в кабинет на время, пока девочка болеет. Служанок задобрили красной материей на платья.
Прихожая была чисто убрана, в ней поселились два врача, которые ухаживали за девочкой. В течение двенадцати дней никому не разрешалось входить в дом.
Цзя Ляню волей-неволей пришлось жить в своем кабинете. Фэнцзе, Пинъэр и госпожа Ван ежедневно приносили жертвы богине.
Проспав без Фэнцзе две ночи, Цзя Лянь почувствовал, что ему невмоготу, и принялся размышлять, как удовлетворить свое желание.
Надо вам сказать, что во дворце Жунго жил бесшабашный пьяница повар по имени До Гуань. Тщедушный, трусливый и никчемный, он получил прозвище дурачок До. Года два назад родители нашли ему жену, и ей исполнилось сейчас двадцать лет. Не лишенная привлекательности, она отличалась легким поведением, или, как говорят, «любила срывать цветы и шевелить траву». Дурачок До смотрел на это сквозь пальцы — было бы только вино, закуски да деньги, остальное пустяки. Поэтому во дворцах Нинго и Жунго каждый, кому было не лень, спал с его женой, прозванной за это До Гунян — Общей барышней. О ней-то и вспомнил Цзя Лянь.
Говоря по правде, Цзя Ляня давно тянуло к этой женщине, но он не решался ее домогаться — боялся жены, да и перед слугами было стыдно. Общая барышня в свою очередь имела виды на Цзя Ляня и лишь ждала удобного случая для осуществления своих планов. Узнав, что Цзя Лянь переселился в кабинет, она, как бы от нечего делать, раза три-четыре забегала к нему.
Возбужденный до предела, Цзя Лянь напоминал голодную крысу. Теперь оставалось лишь подкупить кого-нибудь из доверенных слуг, чтобы устроил свидание. Такой сразу нашелся. Вдобавок у этого слуги была с женщиной давняя связь, поэтому стоило ему сказать слово, как все было улажено.
В тот вечер, едва минула вторая стража, а пьяный дурачок До завалился на кан и все в доме улеглись спать, Цзя Лянь тайком выскользнул из дома и побежал к месту свидания.
Увидев женщину, Цзя Лянь потерял над собой власть, без долгих разговоров и уверений в любви сбросил халат и принялся за дело.
Женщина эта обладала удивительной особенностью: стоило мужчине прикоснуться к ней, и тело ее становилось мягким и податливым, как вата; а медовыми речами и изощренностью движений она превосходила даже гетеру. И Цзя Лянь в миг блаженства сожалел лишь о том, что не может целиком раствориться в ней.
Между тем женщина нашептывала ему на ухо:
— Твоя дочь больна, в доме приносят жертвы богине, и тебе следовало бы денька на два поумерить свой пыл, не осквернять тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
«…сожги Сижэнь и прогони Шэюэ, лишь тогда обитательницы женских покоев смогут увещевать других; изуродуй божественную красоту Баочай, обрати в ничто чудесную проницательность Дайюй, уничтожь чувства и желания, лишь тогда красота и уродство в женских покоях сравняются друг с другом.
Если все обитательницы женских покоев обретут право увещевать, никогда не возникнет вражды; если не будет божественной красоты, навсегда исчезнет чувство любви; если обратить в ничто чудесную проницательность, исчезнут разум и таланты.
Баочай, Дайюй, Сижэнь, Шэюэ — все они расставляют сети и прячутся в норы, вводят в заблуждение и влекут к гибели тех, кто населяет Поднебесную».
Баоюй бросил кисть и опустился на кровать. Едва голова его коснулась подушки, он тут же уснул и проспал до самого утра.
Открыв глаза, Баоюй увидел Сижэнь, она спала одетая. Он не стал раздумывать над тем, что произошло накануне, разбудил ее и сказал:
— Разденься и ложись под одеяло, а то замерзнешь.
Сижэнь давно заметила, что Баоюй целыми днями развлекается с сестрами, но не решалась ему об этом сказать — все равно бесполезно. Девушка пыталась действовать лаской, предостерегала как могла в надежде, что в конце концов он исправится. Но все оставалось по-прежнему. И Сижэнь ничего не могла сделать. От расстройства даже сон потеряла. И сейчас, заметив какую-то перемену в поведении Баоюя, Сижэнь подумала, что он раскаялся, но виду не подала.
И поскольку она молчала, Баоюй попытался ее раздеть. Но едва расстегнул на ней халат, как Сижэнь оттолкнула его и вновь застегнулась.
— Скажи наконец, что с тобой? — с улыбкой спросил Баоюй.
Сижэнь не отвечала. Баоюй повторил свой вопрос.
— Ничего, — глядя на него в упор, промолвила наконец Сижэнь. — Раз уж встал, иди туда умываться и причесываться. Да поскорее, а то опоздаешь!
— Куда? — с недоумением спросил Баоюй.
— Нечего у меня спрашивать! Сам знаешь! — усмехнулась Сижэнь. — Туда, где тебе больше нравится. Нам надо реже бывать друг с другом, а то из-за вечных споров и ссор люди нас засмеют. Если же и там тебе надоест, тут найдется какая-нибудь Сыэр или Уэр, которая рада будет тебе прислуживать. Мы ведь только «позорим благозвучные имена»!
— Никак не можешь забыть? — улыбнулся Баоюй.
— Сто лет буду помнить! — заявила Сижэнь. — Я не ты, ничего не пропускаю мимо ушей, утром не забываю, что мне сказали накануне вечером!
Она была так хороша в гневе, что Баоюй от избытка чувств схватил яшмовую шпильку, лежавшую у изголовья, разломил пополам и торжественно заявил:
— Если я еще хоть раз ослушаюсь тебя, пусть случится со мной то же, что с этой шпилькой!
Сижэнь отобрала у него обломки шпильки и промолвила:
— Нечего было так рано вставать! А будешь ты меня слушаться или нет — дело твое, только зачем так бурно выражать свои чувства!
— Ты и не представляешь, как я волнуюсь! — вскричал Баоюй.
— А ты знаешь, что такое волнение? — произнесла с улыбкой Сижэнь. — Тогда подумай, что у меня на душе! Ну, ладно, иди умываться!
Оба встали и принялись за утренний туалет.
Вскоре после того, как Баоюй и Сижэнь поднялись наверх, вошла Дайюй. Не застав Баоюя, она подошла к столу и стала листать книгу за книгой. И когда открыла Чжуан-цзы, в глаза ей бросилась запись, накануне вечером сделанная Баоюем. Прочитав ее, Дайюй рассердилась, потом рассмеялась. Схватила кисть и приписала:
Кто он такой, сей борзописец-вор,
Укравший у Чжуан-цзы много строк?
Других порочит, а поступок свой
Он даже не считает за порок!
Окончив писать, Дайюй пошла навестить матушку Цзя, от нее направилась к госпоже Ван.
В это самое время заболела дочь Фэнцзе. В доме все переполошились, позвали доктора. Тот осмотрел девочку и сказал:
— Не стану скрывать, у вашей дочери оспа.
— Она выздоровеет? — в один голос спросили госпожа Ван и Фэнцзе.
— Болезнь серьезная, но протекает благополучно, и опасности нет. Срочно нужны шелковичные черви и хвост свиньи.
Фэнцзе тотчас же принялась хлопотать: подмела комнаты, совершила жертвоприношения богине оспы, строго запретила в доме жарить и парить, а также сделала другие необходимые распоряжения. Пинъэр велено было перенести постель и одежду Цзя Ляня к нему в кабинет на время, пока девочка болеет. Служанок задобрили красной материей на платья.
Прихожая была чисто убрана, в ней поселились два врача, которые ухаживали за девочкой. В течение двенадцати дней никому не разрешалось входить в дом.
Цзя Ляню волей-неволей пришлось жить в своем кабинете. Фэнцзе, Пинъэр и госпожа Ван ежедневно приносили жертвы богине.
Проспав без Фэнцзе две ночи, Цзя Лянь почувствовал, что ему невмоготу, и принялся размышлять, как удовлетворить свое желание.
Надо вам сказать, что во дворце Жунго жил бесшабашный пьяница повар по имени До Гуань. Тщедушный, трусливый и никчемный, он получил прозвище дурачок До. Года два назад родители нашли ему жену, и ей исполнилось сейчас двадцать лет. Не лишенная привлекательности, она отличалась легким поведением, или, как говорят, «любила срывать цветы и шевелить траву». Дурачок До смотрел на это сквозь пальцы — было бы только вино, закуски да деньги, остальное пустяки. Поэтому во дворцах Нинго и Жунго каждый, кому было не лень, спал с его женой, прозванной за это До Гунян — Общей барышней. О ней-то и вспомнил Цзя Лянь.
Говоря по правде, Цзя Ляня давно тянуло к этой женщине, но он не решался ее домогаться — боялся жены, да и перед слугами было стыдно. Общая барышня в свою очередь имела виды на Цзя Ляня и лишь ждала удобного случая для осуществления своих планов. Узнав, что Цзя Лянь переселился в кабинет, она, как бы от нечего делать, раза три-четыре забегала к нему.
Возбужденный до предела, Цзя Лянь напоминал голодную крысу. Теперь оставалось лишь подкупить кого-нибудь из доверенных слуг, чтобы устроил свидание. Такой сразу нашелся. Вдобавок у этого слуги была с женщиной давняя связь, поэтому стоило ему сказать слово, как все было улажено.
В тот вечер, едва минула вторая стража, а пьяный дурачок До завалился на кан и все в доме улеглись спать, Цзя Лянь тайком выскользнул из дома и побежал к месту свидания.
Увидев женщину, Цзя Лянь потерял над собой власть, без долгих разговоров и уверений в любви сбросил халат и принялся за дело.
Женщина эта обладала удивительной особенностью: стоило мужчине прикоснуться к ней, и тело ее становилось мягким и податливым, как вата; а медовыми речами и изощренностью движений она превосходила даже гетеру. И Цзя Лянь в миг блаженства сожалел лишь о том, что не может целиком раствориться в ней.
Между тем женщина нашептывала ему на ухо:
— Твоя дочь больна, в доме приносят жертвы богине, и тебе следовало бы денька на два поумерить свой пыл, не осквернять тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158