Таким образом, младшие чины, вероятнее всего, служили механиками или поварами. Грязную работу выполняли нанятые местные йеменцы. Рядовым русским были недоступны цены аденских кабаков. Офицеры же получали содержание в твердой валюте.
Американец из ООН обнаружил русского пьющим в одиночестве в баре отеля «Рок». Русские любят выпить, но они также предпочитают держаться компанией, и те, что расположились в «Фронтеле» у бассейна, представляли собой сплоченную группу. Почему Соломин пил в одиночку? Просто счастливая случайность? Или он нелюдим, который предпочитает общество собственной персоны?
Возможно, здесь и разгадка. Американец описал его как высокого, мускулистого, с черными волосами, но с миндалевидным разрезом глаз. Похож на азиата, но без плоского носа. Лингвисты в Лэнгли определили, что фамилия происходит из какого-то места на советском Дальнем Востоке. Монк знал, что русские – неисправимые расисты и открыто презирают «черных», под которыми подразумеваются все не являющиеся чисто русскими. Возможно, Соломину надоели насмешки над его азиатской внешностью, поэтому он держался особняком.
На третий день, прогуливаясь в шортах и с полотенцем на плече по пляжу Эбайян, Монк увидел мужчину, выходившего из воды. Около шести футов ростом, с тяжелыми мускулистыми руками и широкими плечами; не юношу, но крепкого человека чуть старше сорока. Когда он поднял руки, чтобы стряхнуть воду с черных как вороново крыло волос, Монк заметил, что на его теле почти не было волос. У восточных народов на теле, как правило, очень мало растительности, в то время как у кавказцев тело волосатое.
Мужчина прошел по пляжу, нашел свое полотенце, тяжело опустился на песок лицом к морю. Он надел темные очки и вскоре погрузился в свои думы.
Монк стянул с себя рубашку и направился к морю с таким видом, словно собирается впервые войти в воду. На пляже было довольно многолюдно, и казалось вполне естественным выбрать свободное место в метре от русского. Монк вынул бумажник и завернул его в свою рубашку, а затем в полотенце. Сбросил сандалии и собрал все вещи в кучку. Потом опасливо огляделся вокруг. Наконец он посмотрел на русского.
– Простите, – сказал Монк. Русский взглянул на него. – Вы побудете здесь еще несколько минут? – Мужчина кивнул. – Арабы не украдут мои вещи, о'кей?
Русский снова кивнул и, отвернувшись, опять стал смотреть на море. Монк сбежал вниз к воде и плавал минут десять. Вернувшись, весь мокрый, со стекающими с него каплями воды, он улыбнулся черноволосому русскому.
– Спасибо. – Тот кивнул в третий раз. Монк вытерся полотенцем и сел. – Приятное море. Приятный пляж. Жаль, что это принадлежит таким людям.
Русский впервые заговорил, по-английски:
– Каким людям?
– Арабам. Йеменцам. Я пробыл здесь недолго, но уже терпеть их не могу. Бесполезный народ. – Сквозь темные очки русский устремил взгляд на собеседника, но Монк не мог рассмотреть за темными линзами выражение его глаз. Через пару минут Монк продолжил: – Я хочу сказать, что стараюсь научить их пользоваться простейшими орудиями и тракторами. С помощью этой техники они могли бы увеличить количество продовольствия, накормить себя. Никакого толка. Они все портят или ломают. Я просто трачу напрасно свое время и деньги ООН.
Монк говорил на хорошем английском, но с испанским акцентом.
– Вы англичанин? – наконец произнес русский, впервые поддерживая разговор.
– Нет, испанец. Работаю в программе ФАО Объединенных Наций. А вы? Тоже ООН?
Русский отрицательно хмыкнул.
– Из СССР, – сказал он.
– А, хорошо, здесь более жарко, чем у вас дома. А для меня? Почти так же. Жду не дождусь, когда вернусь домой.
– И я тоже, – сказал русский. – Предпочитаю холод.
– Вы здесь давно?
– Уже два года. Остался еще один.
Монк рассмеялся:
– Господи Боже, наша программа рассчитана на год, но я не останусь здесь так надолго. Эта работа бессмысленна. Нет, лучше уехать. Скажите, за два года вы должны были узнать, нет ли здесь поблизости хорошего местечка, где можно выпить после обеда? Какие-нибудь ночные клубы?
Русский сардонически рассмеялся:
– Нет. Никаких дискотек. Бар в «Роке» – тихое место.
– Благодарю. Между прочим, меня зовут Эстебан. Эстебан Мартинес. – Он протянул руку.
Поколебавшись, русский все же пожал ее.
– Петр, – сказал он. – Или Питер. Питер Соломин.
На второй вечер русский майор появился в баре «Рок-отеля». Эта бывшая колониальная гостиница буквально встроена в скалу, с улицы в ее маленький холл ведут ступени, а на верхнем этаже находится бар, из которого открывается широкий вид на гавань. Монк занял столик у окна и сидел, глядя на море. Он увидел в отражении зеркального стекла окна, как вошел Соломин, но подождал, пока тот не выпьет свой стакан, прежде чем повернуться.
– А, сеньор Соломин, вот мы и встретились! Присоединяйтесь!
Он указал на второй стул. Русский, поколебавшись, сел. Поднял свое пиво:
– За ваше здоровье.
Монк сделал то же.
– Pesetas, faena у amor. – Соломин нахмурился. Монк усмехнулся: – Деньги, работа и любовь – в любом порядке, как вам нравится.
Русский впервые улыбнулся. Это была хорошая улыбка.
Они разговорились. О том о сем. О невозможности работать с йеменцами, о разочаровании при виде того, как их оборудование ломают, о выполнении задания, в которое ни тот ни другой совершенно не верили. И они разговаривали, как разговаривают мужчины, находясь далеко от дома.
Монк рассказывал о своей, родной Андалузии, где он может кататься на лыжах на вершинах Сьерра-Невады и купаться в теплых водах Сотогранде, и все это в один и тот же день. Соломин рассказывал об утонувших в снегах лесах, где до сих пор бродят уссурийские тигры, водятся лисы, волки и олепи и только ждут опытного охотника.
Они встречались четыре вечера подряд, получая удовольствие от общения друг с другом. На третий день Монк должен был представиться голландцу, возглавлявшему программу ФАО, и совершить инспекционную поездку. Резидентура ЦРУ в Риме достала краткое изложение этой программы, и Монк выучил ее. Ему помогло его фермерское прошлое, и он весь рассыпался в похвалах. На голландца это произвело огромное впечатление.
За долгие вечера, переходящие в ночь, Монк узнал многое о майоре Петре Васильевиче Соломине, и то, что он услышал, понравилось ему.
Этот человек родился в 1945 году на узкой полосе советской земли между северо-восточной Маньчжурией и морем, а на юге она граничила с Северной Кореей. Эта полоса называлась Приморским краем, а город, в котором он родился, – Уссурийском. Его отец приехал из деревни в городе поисках работы, но воспитал сына так, что тот говорил на языке своего народа – удэгейцев. При первой возможности он брал подрастающего мальчика в леса, и тот рос в тесной близости с родной природой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Американец из ООН обнаружил русского пьющим в одиночестве в баре отеля «Рок». Русские любят выпить, но они также предпочитают держаться компанией, и те, что расположились в «Фронтеле» у бассейна, представляли собой сплоченную группу. Почему Соломин пил в одиночку? Просто счастливая случайность? Или он нелюдим, который предпочитает общество собственной персоны?
Возможно, здесь и разгадка. Американец описал его как высокого, мускулистого, с черными волосами, но с миндалевидным разрезом глаз. Похож на азиата, но без плоского носа. Лингвисты в Лэнгли определили, что фамилия происходит из какого-то места на советском Дальнем Востоке. Монк знал, что русские – неисправимые расисты и открыто презирают «черных», под которыми подразумеваются все не являющиеся чисто русскими. Возможно, Соломину надоели насмешки над его азиатской внешностью, поэтому он держался особняком.
На третий день, прогуливаясь в шортах и с полотенцем на плече по пляжу Эбайян, Монк увидел мужчину, выходившего из воды. Около шести футов ростом, с тяжелыми мускулистыми руками и широкими плечами; не юношу, но крепкого человека чуть старше сорока. Когда он поднял руки, чтобы стряхнуть воду с черных как вороново крыло волос, Монк заметил, что на его теле почти не было волос. У восточных народов на теле, как правило, очень мало растительности, в то время как у кавказцев тело волосатое.
Мужчина прошел по пляжу, нашел свое полотенце, тяжело опустился на песок лицом к морю. Он надел темные очки и вскоре погрузился в свои думы.
Монк стянул с себя рубашку и направился к морю с таким видом, словно собирается впервые войти в воду. На пляже было довольно многолюдно, и казалось вполне естественным выбрать свободное место в метре от русского. Монк вынул бумажник и завернул его в свою рубашку, а затем в полотенце. Сбросил сандалии и собрал все вещи в кучку. Потом опасливо огляделся вокруг. Наконец он посмотрел на русского.
– Простите, – сказал Монк. Русский взглянул на него. – Вы побудете здесь еще несколько минут? – Мужчина кивнул. – Арабы не украдут мои вещи, о'кей?
Русский снова кивнул и, отвернувшись, опять стал смотреть на море. Монк сбежал вниз к воде и плавал минут десять. Вернувшись, весь мокрый, со стекающими с него каплями воды, он улыбнулся черноволосому русскому.
– Спасибо. – Тот кивнул в третий раз. Монк вытерся полотенцем и сел. – Приятное море. Приятный пляж. Жаль, что это принадлежит таким людям.
Русский впервые заговорил, по-английски:
– Каким людям?
– Арабам. Йеменцам. Я пробыл здесь недолго, но уже терпеть их не могу. Бесполезный народ. – Сквозь темные очки русский устремил взгляд на собеседника, но Монк не мог рассмотреть за темными линзами выражение его глаз. Через пару минут Монк продолжил: – Я хочу сказать, что стараюсь научить их пользоваться простейшими орудиями и тракторами. С помощью этой техники они могли бы увеличить количество продовольствия, накормить себя. Никакого толка. Они все портят или ломают. Я просто трачу напрасно свое время и деньги ООН.
Монк говорил на хорошем английском, но с испанским акцентом.
– Вы англичанин? – наконец произнес русский, впервые поддерживая разговор.
– Нет, испанец. Работаю в программе ФАО Объединенных Наций. А вы? Тоже ООН?
Русский отрицательно хмыкнул.
– Из СССР, – сказал он.
– А, хорошо, здесь более жарко, чем у вас дома. А для меня? Почти так же. Жду не дождусь, когда вернусь домой.
– И я тоже, – сказал русский. – Предпочитаю холод.
– Вы здесь давно?
– Уже два года. Остался еще один.
Монк рассмеялся:
– Господи Боже, наша программа рассчитана на год, но я не останусь здесь так надолго. Эта работа бессмысленна. Нет, лучше уехать. Скажите, за два года вы должны были узнать, нет ли здесь поблизости хорошего местечка, где можно выпить после обеда? Какие-нибудь ночные клубы?
Русский сардонически рассмеялся:
– Нет. Никаких дискотек. Бар в «Роке» – тихое место.
– Благодарю. Между прочим, меня зовут Эстебан. Эстебан Мартинес. – Он протянул руку.
Поколебавшись, русский все же пожал ее.
– Петр, – сказал он. – Или Питер. Питер Соломин.
На второй вечер русский майор появился в баре «Рок-отеля». Эта бывшая колониальная гостиница буквально встроена в скалу, с улицы в ее маленький холл ведут ступени, а на верхнем этаже находится бар, из которого открывается широкий вид на гавань. Монк занял столик у окна и сидел, глядя на море. Он увидел в отражении зеркального стекла окна, как вошел Соломин, но подождал, пока тот не выпьет свой стакан, прежде чем повернуться.
– А, сеньор Соломин, вот мы и встретились! Присоединяйтесь!
Он указал на второй стул. Русский, поколебавшись, сел. Поднял свое пиво:
– За ваше здоровье.
Монк сделал то же.
– Pesetas, faena у amor. – Соломин нахмурился. Монк усмехнулся: – Деньги, работа и любовь – в любом порядке, как вам нравится.
Русский впервые улыбнулся. Это была хорошая улыбка.
Они разговорились. О том о сем. О невозможности работать с йеменцами, о разочаровании при виде того, как их оборудование ломают, о выполнении задания, в которое ни тот ни другой совершенно не верили. И они разговаривали, как разговаривают мужчины, находясь далеко от дома.
Монк рассказывал о своей, родной Андалузии, где он может кататься на лыжах на вершинах Сьерра-Невады и купаться в теплых водах Сотогранде, и все это в один и тот же день. Соломин рассказывал об утонувших в снегах лесах, где до сих пор бродят уссурийские тигры, водятся лисы, волки и олепи и только ждут опытного охотника.
Они встречались четыре вечера подряд, получая удовольствие от общения друг с другом. На третий день Монк должен был представиться голландцу, возглавлявшему программу ФАО, и совершить инспекционную поездку. Резидентура ЦРУ в Риме достала краткое изложение этой программы, и Монк выучил ее. Ему помогло его фермерское прошлое, и он весь рассыпался в похвалах. На голландца это произвело огромное впечатление.
За долгие вечера, переходящие в ночь, Монк узнал многое о майоре Петре Васильевиче Соломине, и то, что он услышал, понравилось ему.
Этот человек родился в 1945 году на узкой полосе советской земли между северо-восточной Маньчжурией и морем, а на юге она граничила с Северной Кореей. Эта полоса называлась Приморским краем, а город, в котором он родился, – Уссурийском. Его отец приехал из деревни в городе поисках работы, но воспитал сына так, что тот говорил на языке своего народа – удэгейцев. При первой возможности он брал подрастающего мальчика в леса, и тот рос в тесной близости с родной природой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139