Иностранным бизнесменам часто требовались переводчики. Некоторые нанимали их в бюро переводов в Москве; другие магнаты привозили их с собой. Нормальное явление. Он махнул рукой, показав, что можно пройти.
Они остановились в «Национале», где до них останавливался несчастный Джефферсон. Сэра Найджела ожидал у портье конверт, оставленный для него двадцать четыре часа назад смуглым человеком, чеченцем, которого никто не запомнил. Письмо передали вместе с ключом от номера.
В конверте лежал листочек чистой бумаги. Если бы его перехватили или потеряли, то особого вреда это не нанесло бы. Сообщение было написано не на бумаге, а лимонным соком на внутренней стороне конверта.
Открыв и положив конверт на стол, Брайан Винсент взял из фирменного коробка, лежавшего на тумбочке, спичку, зажег и осторожно нагрел бумагу. На ней выступили бледно-коричневые цифры – номер частного телефона. Запомнив его, сэр Найджел велел Винсенту сжечь бумагу дотла, а пепел спустить в туалет. После чего они спокойно пообедали в отеле и подождали до десяти часов.
Когда телефон зазвонил, трубку снял сам патриарх Алексий Второй, потому что номер этого личного телефона, стоявшего на столе в его кабинете, знали немногие, и все они были ему известны.
– Да? – осторожно произнес он.
Голос ответившего был ему не знаком; человек хорошо говорил по-русски, но не был русским.
– Патриарх Алексий?
– Кто говорит?
– Ваше святейшество, мы не знакомы. Я всего лишь переводчик джентльмена, приехавшего со мной. Несколько дней назад вы были так добры, что приняли священника из Лондона.
– Помню.
– Он предупредил вас, что приедет другой человек, более значительный, для частной беседы с вами, чтобы обсудить дело чрезвычайной важности. Этот человек рядом со мной. Он спрашивает, не примете ли вы его.
– Сейчас, сегодня вечером?
– Быстрота – самое главное, ваше святейшество.
– Почему?
– В Москве есть силы, которые скоро узнают этого джентльмена. За ним установят слежку. Важна осторожность во всем.
Этот аргумент определенно напомнил о чем-то нервничавшему патриарху.
– Понятно. Где вы сейчас?
– В нескольких минутах езды. Мы готовы.
– Тогда через полчаса.
На этот раз заранее предупрежденный казак, не задавая вопросов, открыл дверь, а снедаемый любопытством отец Максим провел посетителей в личный кабинет патриарха. Сэр Найджел воспользовался лимузином, предоставленным «Националем», и попросил шофера подождать его у тротуара.
Как и в прошлый раз, патриарх Алексий был в светло-серой рясе с простым наперсным крестом. Он поздоровался с пришедшими и пригласил их сесть.
– Позвольте мне сначала извиниться за то, что мое знание русского настолько слабо, что мне приходится разговаривать через переводчика, – сказал сэр Найджел.
Винсент быстро перевел. Патриарх кивнул и улыбнулся.
– А я, увы, не говорю по-английски, – ответил он. – А, отец Максим, пожалуйста, поставьте кофе на стол. Мы справимся сами. Можете идти.
Сэр Найджел начал с того, что представился, однако стараясь не упоминать того факта, что он когда-то был очень важным офицером разведки. Он сказал лишь, что является ветераном британской дипломатической службы (это было почти правдой), теперь в отставке, но вызван для выполнения задания – провести переговоры.
Не упоминая о совете Линкольна, он рассказал, что «Черный манифест» показали ряду лиц, пользующихся безграничным влиянием, и все они были глубоко потрясены его содержанием.
– Как, без сомнения, были потрясены вы сами, ваше святейшество.
Когда русский перевод закончился, Алексий мрачно кивнул.
– Вот почему я приехал сказать вам, что ситуация в России в данный момент касается нас всех, людей доброй воли в России и за ее пределами. У нас в Англии был поэт, который сказал: ни один человек не может быть островом. Мы все – части одного целого. Потому что, если Россия, величайшая в мире страна, падет под рукой жестокого диктатора еще раз, это станет трагедией для нас на Западе, для народа России и больше всего для святой Церкви.
– Я не сомневаюсь в ваших словах, – сказал патриарх, – но Церковь не может вмешиваться в политику.
– Открыто – нет. И все же Церковь должна бороться со злом. Церковь всегда занималась моралью, не так ли?
– Конечно.
– И Церковь имеет право стараться защитить себя от разрушения и от тех, кто пытается разрушить ее и ее миссию на земле?
– Без сомнения.
– Тогда Церковь может призвать верующих выступить против действий, поддерживающих зло и вредящих ей?
– Если Церковь выступит против Игоря Комарова, а он все равно станет президентом, Церковь завершит свое разрушение, – сказал Алексий Второй. – Так думают десятки епископов, и они в подавляющем большинстве проголосуют за молчание. Я буду побежден.
– Но есть другой возможный путь, – сказал сэр Найджел. В течение нескольких минут он излагал конституционную реформу. Слушая его, патриарх от изумления открыл рот.
– Вы не можете говорить это серьезно, сэр Найджел, – наконец произнес он. – Восстановить монархию, вернуть царя? Люди никогда не пойдут на это.
– Давайте посмотрим, перед чем вы стоите, – предложил Ирвин. – Мы знаем, что Россия оказалась перед выбором, мрачнее которого трудно себе представить. С одной стороны, непрекращающийся хаос, возможный распад, даже гражданская война в югославском духе. С другой – стабильность и процветание. Россия раскачивается, как корабль во время бури, не имея ни якоря, ни руля. Скоро она должна пойти ко дну, ее обшивка развалится и люди погибнут. Или диктатура, страшная тирания, какой ваша многострадальная страна еще не видела. Что бы вы выбрали для вашего народа?
– Я не могу, – сказал патриарх. – И то и другое ужасно.
– Тогда вспомните, что конституционная монархия всегда являлась оплотом против деспотизма одного тирана. Они не могут сосуществовать, что-то одно должно исчезнуть. Все нации нуждаются в символе, человеческом или ином, в который они могли бы верить в тяжелые времена, который мог бы объединить их, преодолев языковые и клановые барьеры. Комаров превращает себя в такой национальный символ, в такую икону. Никто не проголосует против него за пустое место. Должна появиться альтернативная икона.
– Но проповедовать восстановление… – возразил патриарх.
– Не означает проповедовать против Комарова, чего вы боитесь, – доказывал англичанин. – Это будет проповедь стабильности – икона выше политики. Комаров не сможет обвинить вас во вмешательстве в политику, в выступлениях против него, хотя он может про себя подозревать, что происходит. И существуют другие факторы…
Найджел Ирвин с большим искусством развернул перед патриархом соблазнительные перспективы. Единение Церкви и трона, полное восстановление православной Церкви во всем ее блеске, возвращение Патриарха Московского и Всея Руси в его дворец за кремлевскими стенами, возобновление кредитов с Запада, наступление стабильности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Они остановились в «Национале», где до них останавливался несчастный Джефферсон. Сэра Найджела ожидал у портье конверт, оставленный для него двадцать четыре часа назад смуглым человеком, чеченцем, которого никто не запомнил. Письмо передали вместе с ключом от номера.
В конверте лежал листочек чистой бумаги. Если бы его перехватили или потеряли, то особого вреда это не нанесло бы. Сообщение было написано не на бумаге, а лимонным соком на внутренней стороне конверта.
Открыв и положив конверт на стол, Брайан Винсент взял из фирменного коробка, лежавшего на тумбочке, спичку, зажег и осторожно нагрел бумагу. На ней выступили бледно-коричневые цифры – номер частного телефона. Запомнив его, сэр Найджел велел Винсенту сжечь бумагу дотла, а пепел спустить в туалет. После чего они спокойно пообедали в отеле и подождали до десяти часов.
Когда телефон зазвонил, трубку снял сам патриарх Алексий Второй, потому что номер этого личного телефона, стоявшего на столе в его кабинете, знали немногие, и все они были ему известны.
– Да? – осторожно произнес он.
Голос ответившего был ему не знаком; человек хорошо говорил по-русски, но не был русским.
– Патриарх Алексий?
– Кто говорит?
– Ваше святейшество, мы не знакомы. Я всего лишь переводчик джентльмена, приехавшего со мной. Несколько дней назад вы были так добры, что приняли священника из Лондона.
– Помню.
– Он предупредил вас, что приедет другой человек, более значительный, для частной беседы с вами, чтобы обсудить дело чрезвычайной важности. Этот человек рядом со мной. Он спрашивает, не примете ли вы его.
– Сейчас, сегодня вечером?
– Быстрота – самое главное, ваше святейшество.
– Почему?
– В Москве есть силы, которые скоро узнают этого джентльмена. За ним установят слежку. Важна осторожность во всем.
Этот аргумент определенно напомнил о чем-то нервничавшему патриарху.
– Понятно. Где вы сейчас?
– В нескольких минутах езды. Мы готовы.
– Тогда через полчаса.
На этот раз заранее предупрежденный казак, не задавая вопросов, открыл дверь, а снедаемый любопытством отец Максим провел посетителей в личный кабинет патриарха. Сэр Найджел воспользовался лимузином, предоставленным «Националем», и попросил шофера подождать его у тротуара.
Как и в прошлый раз, патриарх Алексий был в светло-серой рясе с простым наперсным крестом. Он поздоровался с пришедшими и пригласил их сесть.
– Позвольте мне сначала извиниться за то, что мое знание русского настолько слабо, что мне приходится разговаривать через переводчика, – сказал сэр Найджел.
Винсент быстро перевел. Патриарх кивнул и улыбнулся.
– А я, увы, не говорю по-английски, – ответил он. – А, отец Максим, пожалуйста, поставьте кофе на стол. Мы справимся сами. Можете идти.
Сэр Найджел начал с того, что представился, однако стараясь не упоминать того факта, что он когда-то был очень важным офицером разведки. Он сказал лишь, что является ветераном британской дипломатической службы (это было почти правдой), теперь в отставке, но вызван для выполнения задания – провести переговоры.
Не упоминая о совете Линкольна, он рассказал, что «Черный манифест» показали ряду лиц, пользующихся безграничным влиянием, и все они были глубоко потрясены его содержанием.
– Как, без сомнения, были потрясены вы сами, ваше святейшество.
Когда русский перевод закончился, Алексий мрачно кивнул.
– Вот почему я приехал сказать вам, что ситуация в России в данный момент касается нас всех, людей доброй воли в России и за ее пределами. У нас в Англии был поэт, который сказал: ни один человек не может быть островом. Мы все – части одного целого. Потому что, если Россия, величайшая в мире страна, падет под рукой жестокого диктатора еще раз, это станет трагедией для нас на Западе, для народа России и больше всего для святой Церкви.
– Я не сомневаюсь в ваших словах, – сказал патриарх, – но Церковь не может вмешиваться в политику.
– Открыто – нет. И все же Церковь должна бороться со злом. Церковь всегда занималась моралью, не так ли?
– Конечно.
– И Церковь имеет право стараться защитить себя от разрушения и от тех, кто пытается разрушить ее и ее миссию на земле?
– Без сомнения.
– Тогда Церковь может призвать верующих выступить против действий, поддерживающих зло и вредящих ей?
– Если Церковь выступит против Игоря Комарова, а он все равно станет президентом, Церковь завершит свое разрушение, – сказал Алексий Второй. – Так думают десятки епископов, и они в подавляющем большинстве проголосуют за молчание. Я буду побежден.
– Но есть другой возможный путь, – сказал сэр Найджел. В течение нескольких минут он излагал конституционную реформу. Слушая его, патриарх от изумления открыл рот.
– Вы не можете говорить это серьезно, сэр Найджел, – наконец произнес он. – Восстановить монархию, вернуть царя? Люди никогда не пойдут на это.
– Давайте посмотрим, перед чем вы стоите, – предложил Ирвин. – Мы знаем, что Россия оказалась перед выбором, мрачнее которого трудно себе представить. С одной стороны, непрекращающийся хаос, возможный распад, даже гражданская война в югославском духе. С другой – стабильность и процветание. Россия раскачивается, как корабль во время бури, не имея ни якоря, ни руля. Скоро она должна пойти ко дну, ее обшивка развалится и люди погибнут. Или диктатура, страшная тирания, какой ваша многострадальная страна еще не видела. Что бы вы выбрали для вашего народа?
– Я не могу, – сказал патриарх. – И то и другое ужасно.
– Тогда вспомните, что конституционная монархия всегда являлась оплотом против деспотизма одного тирана. Они не могут сосуществовать, что-то одно должно исчезнуть. Все нации нуждаются в символе, человеческом или ином, в который они могли бы верить в тяжелые времена, который мог бы объединить их, преодолев языковые и клановые барьеры. Комаров превращает себя в такой национальный символ, в такую икону. Никто не проголосует против него за пустое место. Должна появиться альтернативная икона.
– Но проповедовать восстановление… – возразил патриарх.
– Не означает проповедовать против Комарова, чего вы боитесь, – доказывал англичанин. – Это будет проповедь стабильности – икона выше политики. Комаров не сможет обвинить вас во вмешательстве в политику, в выступлениях против него, хотя он может про себя подозревать, что происходит. И существуют другие факторы…
Найджел Ирвин с большим искусством развернул перед патриархом соблазнительные перспективы. Единение Церкви и трона, полное восстановление православной Церкви во всем ее блеске, возвращение Патриарха Московского и Всея Руси в его дворец за кремлевскими стенами, возобновление кредитов с Запада, наступление стабильности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139