– Этот документ – тоже зло. Человек, написавший его, – зло. Неужели мы позволим этому случиться снова?
Ничто не нарушало тишину, царящую в комнате. Все понимали, что под «этим» он подразумевал второй Холокост, и не только против евреев в России, но и против многих других этнических меньшинств.
Молчание нарушила бывший премьер Великобритании.
– Я согласна. Не время колебаться.
Ральф Брук, глава гигантской межконтинентальной телекоммуникационной корпорации, известной на каждой фондовой бирже мира как «Интелкор», выступил вперед.
– О'кей, так что мы «i» могли бы «/i» сделать? – спросил он.
– Дипломатическим путем… уведомить каждое правительство в НАТО и заставить их заявить протест, – предложил бывший дипломат.
– Тогда Комаров объявит манифест грубой подделкой, и большинство в России поверят ему. Ксенофобия русских не новость, – сказал другой.
Джеймс Бейкер повернулся в сторону Найджела Ирвина.
– Вы привезли этот ужасный документ, – сказал он. – Что вы посоветуете?
– Я ничего не предлагаю, – сказал Ирвин. – Но я хочу сделать предупреждение. Если совет решит санкционировать – не предпринять, а только санкционировать – какую-либо инициативу, она должна быть предельно засекреченной, чтобы не повредить репутации любого в этой комнате.
Тридцать девять членов совета прекрасно понимали, о чем он говорит. Каждый из них принимал участие или являлся свидетелем провала правительственной операции, как предполагалось, хранившейся в секрете и полностью разоблаченной сверху донизу.
Суровый, с немецким акцентом голос раздался за столом, где сидел бывший госсекретарь США:
– Может Найджел провести операцию такой секретности?
Два голоса прозвучали в унисон: «Да». Когда Ирвин был шефом британской разведки, он служил и Маргарет Тэтчер, и ее министру иностранных дел лорду Каррингтону.
Совет Линкольна никогда не принимал формальных резолюций в письменной форме. Он приходил к соглашению, и на его основе каждый член использовал свое влияние для достижения целей этого соглашения в коридорах власти в своих странах.
В деле с «Черным манифестом» соглашение состояло только в передаче членам небольшого рабочего комитета пожелания совета, чтобы комитет выбрал наилучшее решение. Весь же совет пришел к согласию ничего не санкционировать, не запрещать и даже не интересоваться возможными последствиями.
Москва, сентябрь 1990 года
Полковник Анатолий Гришин сидел за столом в своем кабинете в Лефортовской тюрьме, просматривая три только что доставленных ему документа. Его охватывал целый вихрь эмоций.
Самым сильным чувством было торжество. В течение лета контрразведка как Первого, так и Второго главных управлений доставила ему одного за другим троих предателей.
Первым доставили дипломата Круглова, разоблаченного при сопоставлении его поста первого секретаря посольства в Буэнос-Айресе и покупки вскоре после возвращения квартиры за двадцать тысяч долларов.
Он без колебаний признался во всем сидящим за столом офицерам. Через шесть недель ему больше нечего было сказать, и его отправили в одну из подземных камер, где температура даже летом редко поднималась выше одного градуса тепла. Там он и сидел, дрожа и ожидая решения своей судьбы. Эта судьба заключалась в одном листке бумаги на столе полковника.
В июле в камере оказался профессор ядерной физики. В России было очень немного ученых его ранга, когда-либо делавших доклады в Калифорнии, и список быстро сократился до четырех. Обыск в квартире Блинова в Арзамасе-16 дал результат в виде маленькой ампулы чернил для тайнописи, неумело спрятанной среди носков в шкафу.
Он тоже признался быстро и во всем; одного только вида Гришина и его команды с орудиями их работы оказалось достаточно, чтобы развязать ему язык. Блинов даже указал адрес в Восточном Берлине, по которому он отправлял свои тайные письма.
Рейд по этому адресу поручили полковнику управления "К" в Восточном Берлине, но необъяснимым образом жилец сбежал за час до рейда, уйдя через вновь открытый город на Запад.
Последним в конце июля появился солдат-сибиряк, выявленный наконец по своему положению в ГРУ, назначению в Министерство обороны, работе в Адене, а также в результате интенсивной слежки, во время которой, вторгшись в его квартиру, агенты узнали, что однажды один из детей в поисках новогодних подарков обнаружил в вещах отца миниатюрный фотоаппарат.
Петр Соломин отличался от остальных тем, что он переносил страшную боль и в муках пытался показать свое презрение. Гришин в конце концов сломал его; ему всегда это удавалось. Он пригрозил отправить жену и детей Соломина в самый страшный лагерь строгого режима.
Каждый из арестованных описывал, как с ним знакомился улыбающийся американец, так охотно слушавший об их проблемах, так рассудительно делавший свои предложения. Это вызвало у Гришина другое чувство – слепой гнев против этого неуловимого человека, которого, как он теперь знал, звали Джейсон Монк.
Трижды этот нахальный ублюдок запросто приезжал в СССР, беседовал со своими шпионами и снова исчезал. Прямо под носом у КГБ. Чем больше Гришин узнавал об этом человеке, тем больше ненавидел его.
Конечно, произвели проверки. Изучили список пассажиров «Армении», но ни одно имя не напоминало псевдоним. Команда смутно помнила американца из Техаса, одетого в техасскую одежду того же типа, что описал Соломин по встрече в Ботаническом саду. Вероятно, Монк был Норманом Келсоном, но это не доказано.
В Москве сыщикам повезло больше. Каждый американский турист, находившийся в тот день в столице, был проверен по регистрации обращений за визой и по интуристовским групповым турне. В конце концов они вышли на «Метрополь» и на человека, у которого по счастливой случайности заболел живот, что заставило его отказаться от поездки в Загорский монастырь в тот самый день, когда Монк встретился с профессором Блиновым во Владимирском соборе. Доктор Филип Питерс. Гришин запомнит это имя.
Когда трое предателей выложили перед комиссией следователей весь объем того. что этот один-единственный американец убедил их передать ему, офицеры КГБ побледнели от шока.
Гришин сложил три листка вместе и позвонил по служебному номеру. Он всегда высоко ценил наказание в финале.
Генерала Владимира Крючкова повысили в должности до председателя всего КГБ. Именно он принес в то утро три смертных приговора в кабинет президента на верхнем этаже шипя Центрального Комитета на Новой площади и положил их на стол Михаила Горбачева на подпись, и именно он отослал их. соответственно подписанные, с пометкой «срочно», в Лефортовскую тюрьму.
Полковник продержал приговоренных на заднем дворе тридцать минут, чтобы они успели осознать то, что с ними произойдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Ничто не нарушало тишину, царящую в комнате. Все понимали, что под «этим» он подразумевал второй Холокост, и не только против евреев в России, но и против многих других этнических меньшинств.
Молчание нарушила бывший премьер Великобритании.
– Я согласна. Не время колебаться.
Ральф Брук, глава гигантской межконтинентальной телекоммуникационной корпорации, известной на каждой фондовой бирже мира как «Интелкор», выступил вперед.
– О'кей, так что мы «i» могли бы «/i» сделать? – спросил он.
– Дипломатическим путем… уведомить каждое правительство в НАТО и заставить их заявить протест, – предложил бывший дипломат.
– Тогда Комаров объявит манифест грубой подделкой, и большинство в России поверят ему. Ксенофобия русских не новость, – сказал другой.
Джеймс Бейкер повернулся в сторону Найджела Ирвина.
– Вы привезли этот ужасный документ, – сказал он. – Что вы посоветуете?
– Я ничего не предлагаю, – сказал Ирвин. – Но я хочу сделать предупреждение. Если совет решит санкционировать – не предпринять, а только санкционировать – какую-либо инициативу, она должна быть предельно засекреченной, чтобы не повредить репутации любого в этой комнате.
Тридцать девять членов совета прекрасно понимали, о чем он говорит. Каждый из них принимал участие или являлся свидетелем провала правительственной операции, как предполагалось, хранившейся в секрете и полностью разоблаченной сверху донизу.
Суровый, с немецким акцентом голос раздался за столом, где сидел бывший госсекретарь США:
– Может Найджел провести операцию такой секретности?
Два голоса прозвучали в унисон: «Да». Когда Ирвин был шефом британской разведки, он служил и Маргарет Тэтчер, и ее министру иностранных дел лорду Каррингтону.
Совет Линкольна никогда не принимал формальных резолюций в письменной форме. Он приходил к соглашению, и на его основе каждый член использовал свое влияние для достижения целей этого соглашения в коридорах власти в своих странах.
В деле с «Черным манифестом» соглашение состояло только в передаче членам небольшого рабочего комитета пожелания совета, чтобы комитет выбрал наилучшее решение. Весь же совет пришел к согласию ничего не санкционировать, не запрещать и даже не интересоваться возможными последствиями.
Москва, сентябрь 1990 года
Полковник Анатолий Гришин сидел за столом в своем кабинете в Лефортовской тюрьме, просматривая три только что доставленных ему документа. Его охватывал целый вихрь эмоций.
Самым сильным чувством было торжество. В течение лета контрразведка как Первого, так и Второго главных управлений доставила ему одного за другим троих предателей.
Первым доставили дипломата Круглова, разоблаченного при сопоставлении его поста первого секретаря посольства в Буэнос-Айресе и покупки вскоре после возвращения квартиры за двадцать тысяч долларов.
Он без колебаний признался во всем сидящим за столом офицерам. Через шесть недель ему больше нечего было сказать, и его отправили в одну из подземных камер, где температура даже летом редко поднималась выше одного градуса тепла. Там он и сидел, дрожа и ожидая решения своей судьбы. Эта судьба заключалась в одном листке бумаги на столе полковника.
В июле в камере оказался профессор ядерной физики. В России было очень немного ученых его ранга, когда-либо делавших доклады в Калифорнии, и список быстро сократился до четырех. Обыск в квартире Блинова в Арзамасе-16 дал результат в виде маленькой ампулы чернил для тайнописи, неумело спрятанной среди носков в шкафу.
Он тоже признался быстро и во всем; одного только вида Гришина и его команды с орудиями их работы оказалось достаточно, чтобы развязать ему язык. Блинов даже указал адрес в Восточном Берлине, по которому он отправлял свои тайные письма.
Рейд по этому адресу поручили полковнику управления "К" в Восточном Берлине, но необъяснимым образом жилец сбежал за час до рейда, уйдя через вновь открытый город на Запад.
Последним в конце июля появился солдат-сибиряк, выявленный наконец по своему положению в ГРУ, назначению в Министерство обороны, работе в Адене, а также в результате интенсивной слежки, во время которой, вторгшись в его квартиру, агенты узнали, что однажды один из детей в поисках новогодних подарков обнаружил в вещах отца миниатюрный фотоаппарат.
Петр Соломин отличался от остальных тем, что он переносил страшную боль и в муках пытался показать свое презрение. Гришин в конце концов сломал его; ему всегда это удавалось. Он пригрозил отправить жену и детей Соломина в самый страшный лагерь строгого режима.
Каждый из арестованных описывал, как с ним знакомился улыбающийся американец, так охотно слушавший об их проблемах, так рассудительно делавший свои предложения. Это вызвало у Гришина другое чувство – слепой гнев против этого неуловимого человека, которого, как он теперь знал, звали Джейсон Монк.
Трижды этот нахальный ублюдок запросто приезжал в СССР, беседовал со своими шпионами и снова исчезал. Прямо под носом у КГБ. Чем больше Гришин узнавал об этом человеке, тем больше ненавидел его.
Конечно, произвели проверки. Изучили список пассажиров «Армении», но ни одно имя не напоминало псевдоним. Команда смутно помнила американца из Техаса, одетого в техасскую одежду того же типа, что описал Соломин по встрече в Ботаническом саду. Вероятно, Монк был Норманом Келсоном, но это не доказано.
В Москве сыщикам повезло больше. Каждый американский турист, находившийся в тот день в столице, был проверен по регистрации обращений за визой и по интуристовским групповым турне. В конце концов они вышли на «Метрополь» и на человека, у которого по счастливой случайности заболел живот, что заставило его отказаться от поездки в Загорский монастырь в тот самый день, когда Монк встретился с профессором Блиновым во Владимирском соборе. Доктор Филип Питерс. Гришин запомнит это имя.
Когда трое предателей выложили перед комиссией следователей весь объем того. что этот один-единственный американец убедил их передать ему, офицеры КГБ побледнели от шока.
Гришин сложил три листка вместе и позвонил по служебному номеру. Он всегда высоко ценил наказание в финале.
Генерала Владимира Крючкова повысили в должности до председателя всего КГБ. Именно он принес в то утро три смертных приговора в кабинет президента на верхнем этаже шипя Центрального Комитета на Новой площади и положил их на стол Михаила Горбачева на подпись, и именно он отослал их. соответственно подписанные, с пометкой «срочно», в Лефортовскую тюрьму.
Полковник продержал приговоренных на заднем дворе тридцать минут, чтобы они успели осознать то, что с ними произойдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139