— А когда решили лишить его звания, разве не разговаривали?
Трифонова больно задел вопрос: это неприятное дело он возложил на других.
— Мое упущение... Очень был занят, да и кто бы мог такое предвидеть?
— Правда ли, что в этой самой корчме Энё когда-то угрожал Няголу?
И это знают, удивился Трифонов и отрезал:
— Увы, правда. Выяснилось на следствии.
— При этой сцене присутствовали коммунисты?
— Двое.
— И промолчали?
— Не придали значения. Один к тому же плохо слышит.
— Говорят, Энё тогда орал как оглашенный?
Напрасно поглядывал Трифонов на главврача.
— Да-а-а,— протянул Весо,— как беда разразится,
объяснений много. Вы ведь знаете, наверное, что говорят:
пал от своих?
Это переполнило чашу. Раз до этого дошло, будут выводы.
— Эти толки распускают люди настроенные,— осторожно возразил Трифонов.
— Настроенные, говорите? Как сказать. Я, например, как только мне сообщили, подумал именно так... А вам такое в голову не пришло?
— Признаться, нет,— выкручивался Трифонов.— Я был так поражен, что не успел проанализировать последствий.
— Можно понять,— неопределенно произнес Весо и спросил: — Вы упомянули о выводах. Что вы имеете в виду?
Трифонов снова запнулся: начальство сыпало соль на рану.
— Мы еще не уточнили,— начал он, собирая мысли,— но, очевидно, придется начать с партийной организации на селе. Соберем собрание, позаседаем, разберемся. Виновные понесут наказание...
Во время частых пауз секретарь перебирал в памяти людей, из которых выделилась неожиданно фигура Топа-лы. Этот крупный неуклюжий человек не был сторонним в случившемся, его дружба с Энё была широко известна, так же как и настроения и его, и всей его маленькой, но крепкой компании. Сам Трифонов по этой части был осведомлен в подробностях, иногда комических, как, например, случай с последним начальническим мундиром Топалы в каком-то окружном хозяйственном предприятии. В день проводов на пенсию Топала публично срезал с куртки пуговицы и знаки отличия и собственноручно пришил самые обыкновенные пуговицы. В этом классически опрощенном наряде он красовался долгое время, производя немалое впечатление.
Случай не преминул столкнуть их лицом к лицу. На очередной конференции Топала подстерег его, окинул тяжким взглядом, снисходительно кивнул и потащил в угол. Трифонов,— начал он медленно,— хозяйственные задачи — они всего лишь хозяйственные, есть задачи более важные и более острые.— Топала стал поправлять крепко завязанный узел галстука и скривил его еще больше.— Ты молодой, карьеру гонишь, но надо и подальше смотреть. Пока.
Первой его реакцией, помнится, был гнев. Однако, пораздумав, он решил с ним не связываться. Во-первых, потому что Топала был записной страдалец, не дрогнувший перед истязаниями и приговорами. Опасен был и характер этого человека — дьявольская смесь верности принципам со склонностью к лидерству и вождизму, мечты о власти, которая позволила бы привести эти принципы в соответствие с собственным пониманием. Трудность была в том, что в конечном счете Топала не притворялся, хотя и умел действовать хитро и осторожно. Сбитый с толку переменами времени, он торчал посреди него, точно одинокий дуб с крепким стволом и корнями, но с усохшими ветками и вялыми листьями. Потеряв ориентацию, он то глядел прямо на солнце, то поворачивался к нему спиной, задетый в самый чувствительный орган, откуда черпал и силу и слабость,— в свою веру. Его зоркий, но безграмотный взгляд улавливал всякую оплошность, всякий неверный ход, он страдал и злорадствовал одновременно, и не было такой силы на свете, которая бы его убедила, что изменилась жизнь, а не принципы.
Трифонов из личных наблюдений, а в основном от других людей знал про компанию, собиравшуюся на даче Топалы, в винограднике наверху, знал, что Энё был там постоянным гостем. Теперь стало ясно, что он недооценил положение, обманутый внешней дисциплинированностью Топалы — его регулярными появлениями на собраниях и демонстрациях, скромным образом жизни да непоказной заботой о квартале, в котором жил и где пользовался уважением — это была одна сторона медали.
Весо внимательно слушал Трифонова, который говорил о влиянии на Энё людей, подобных Топале, не упоминая, однако, имени последнего. Он знал этот тип людей еще с нелегальных времен. Натуры мужественные, но своенравные, не склонные к продолжительным размышлениям, люди действия. С одним важным дополнением: у большинства из них был наметанный глаз на житейское и странная слепота мысли — она твердо крепилась на нескольких общих истинах, искренне воспринятых, но оголенных, неприступных и потому неизменных. Они знали жизнь и ее тяготы, улавливали наугад веянья времени, но не знали и не способны были постичь внутреннего его хода, они не чувствовали эпоху. Именно в их среде — из честолюбивого сплетения воли, характера и амбиций — появлялись эти чудаки с претензией на теорию и идею, и чем они были доморощеннее, тем непримиримее и яростнее...
Энё, разумеется, не был точно таким, он, скорее, был оруженосцем-люмпеном. В данном случае худо было то, что именно он набросился на Нягола, и Трифонов, видимо, или не понимает, или не чувствует трагедии, разыгравшейся в сельской корчме: необычна она, эта трагедия. И не только оттого, что Нягол мог кончиться на полу вместе с Энё, а оттого... Хорошо, что он сам упомянул об Эневом вдохновителе, это в какой-то степени его извиняет. Корень именно тут, но с Нягол ом об этом говорить не следует.
— Трифонов,— сказал он, когда секретарь закончил,— я не хочу ничего предрешать, но думаю, Энё надо выкинуть из партийных рядов посмертно. И это будет не просто символика.
Трифонов кивнул.
— А что касается Нягола, то он счастливчик.
Нягола гость пожелал посетить наедине. Его провели в палату, сестра сообщила, что больной не спит. Перед дверью Трифонов шепнул Весо, что будет ждать его в комитете. Весо кивнул и нажал на ручку.
Изумление обоих было полнейшим: Нягол его не ожидал, Весо же был поражен переменой. Обнялись, поохав тихонько, по-мужски. Весо ощупал под пижамой костлявое тело: Няголовы плечи выставились, точно крыша у пагоды, крупный нос запал, и на него взбежала маленькая вена, а от мясистых губ остались две темно-фиолетовые извилинки.
— Человече, да ты ли это? — вопросил Весо, придерживая его за плечи.
— Собственной персоной. Весо вгляделся ему в лицо.
— Знаешь, на кого ты похож?
— Откуда ж мне-то знать?
— Ладно, в другой раз...— Весо пододвинул стул и сел.— Ну, рассказывай.
— Что там делается? — лукаво проронил Нягол, скользнув взглядом по потолку. Запавшие глаза глядели проницательно.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что запомнил тамошние дела?
Нягол поджал и без того пропавшие губы и стал походить на беззубого старика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108